Рим 2. Легионы просят огня - Шимун Врочек

Декурион дохромал до жеребца, лежащего на боку посреди поляны. Сомик был мертв. Над лиловым глазом кружили мухи. Как они так быстро появляются? Марк остановился рядом со старым товарищем.

— Вот ты сволочь, Сомик, — сказал он, в горле дрожало что-то. — Вечно я из-за тебя мучаюсь.

Только сейчас, глядя на мертвого жеребца, Марк понял, что они все-таки проиграли. Декурион отогнал мух. Сомик, скотина. Ну, укуси меня! Что же ты! Или сделай еще какую гадость, а?

Жеребец не шевелился. Мухи летали. Жизнь продолжалась.

— Эй, римлянин! — окликнули его с жестким акцентом.

Декурион поднял голову. К нему приближались гемы.

А ведь могли и проскочить, подумал Марк с сожалением. Не проскочили.

…Они почти добрались до легиона, когда повстречались с тенктерами. Их было человек тридцать, римлян — двенадцать. И те, и другие — опытные воины. В первой же стычке турма Марка потеряла половину состава. Галлия стащили с седла — Марк видел, как тот падает под копыта. А больше ничего не видел — потому что рубил и кричал, как сумасшедший. Колени свело.

А потом Сомик споткнулся, и Марк полетел через его голову.

Удар.

И наступила темнота. Тихо. Красноватая, пульсирующая темнота. Темнота, прорезанная красными молниями кровеносных сосудов.

Затем Марк открыл глаза, но все было кончено.

Теперь вот — германцы.

Кашель едва не убил его на месте, без боя. Внутренности разорваны в клочья, в груди болит так, словно там ничего целого не осталось. Никаких больше легких, Марк. Оставим это другим. Потому что у тебя внутри — кровавая жижа, наполненная битым стеклом и ржавым железом.

Он поднялся. Пошел.

Вдыхаешь, и воздух словно полон ржавых иголок.

А потом ты их выхаркиваешь…

Декурион плюнул на ладонь. Сгусток крови. Отлично. Просто отлично.

Не глядя, вытер ладонь о край туники. Синей, морской. И грязной, как черт знает что.

Марк потянул из ножен спату. Что ж, если пришло время умирать…

Сделаем это по-настоящему.

— Сволочи, — сказал Марк. — Ну, кто первый?!

Но их было слишком много для него, оглушенного падением.

Следующий удар выбил оружие у него из ладони. Гем наступил на клинок спаты ногой. Марк оскалился, приготовился прыгнуть. Надеюсь, у меня кровь на зубах, подумал он мимолетом. Так страшнее.

Гем засмеялся. Красивый, сволочь, и наглый. Так и хочется вбить ему смех в глотку…

Топот копыт. Кто-то спрыгнул с лошади и шел теперь к ним.

— Развлекаемся?

Гемы обернулись, готовые драться. И тут же расслабились.

Марк от бессилия хотел застонать.

Однорукий! Здесь!

— Тиуториг? Что тебе надо? — спросил один из германцев. — Этого мы взяли.

— О! Я его знаю, — сказал Тиуториг. Помедлил, глядя на Марка весело. — И он, вроде как, мой приятель.

— Что?!

Однорукий выхватил меч. Два гема упали, не успев даже открыть рты.

Последний попытался бежать, однорукий с легкостью достал его в затылок острием спаты. Гем упал, забился, заливая кровью пожелтевшую траву. Однорукий подошел и пригвоздил его к земле, выдернул меч.

Марк ловил ртом воздух. Что происходит?!

Однорукий усмехнулся.

— Что, разведка, не ожидал? Сюрприз.

Латынь у него была хоть и с акцентом, но очень правильная, грамотная. Марку так никогда не заговорить.

Окровавленный меч в единственной руке Тиуторига дымился на холоде. Из живота мертвеца поднимался легкий дымок — Марк почувствовал во рту привкус крови и сплюнул.

— Зачем ты убил своих? — спросил он странного гема, за которым гонялся по всей Германии.

Гем продолжал скалиться. Это была страшная улыбка. Словно лежалый мертвец пришел с того берега Стикса. Выбрался из черных болот Коцита, убежал от адского пса Цербера. Теперь он здесь.

Однорукий вытер длинный — галльский — клинок о рубаху мертвеца.

— Они мне не свои, — сказал он. — Плевать я на них хотел, разведка. Если честно.

— Ты из Парфии, — догадался Марк. — Шпион. Правильно?

Гем расхохотался.

— Из Парфии, из Парфии… Бери выше, разведка.

Куда выше? Марк закашлялся, сплюнул. Потом понял.

— Ты что — бог?

Гем засмеялся. Ярко-голубые глаза горели безумием.

— Почти. Я — комсомолец. Ну что, разведка, поиграем?

Он бросил ему его, декуриона, спату.

Комсомолец? Каких только народов на свете не бывает, подумал декурион. Впрочем, какая разница…

— В честь сената и народа Рима, — сказал Марк. Поднял спату — хорошая ты моя. — Готовься к смерти, комсомолец.

— В честь императора и Рима, — передразнил однорукий. Мягким быстрым движением, как сгусток ртути, перетек на другую сторону поляны. — Готовлюсь к смерти, разведка.

Марк аккуратно перешагнул труп. Безумный однорукий гем… сейчас мы узнаем, из чего ты сделан.

"Или узнаем, из чего сделан я".

Из мяса и кишок.

Из мужества и чести.

Из дерьма и крови.

Из…

Обмен ударами. Блеск железа. Какой быстрый! Марк выдохнул. Однорукий был как молния. Быстрее декурион никого не видел. Никогда. К воронам! Будь ты проклят!

…Из ярости и боли.

"Ну и рожи у вас".

Из ненависти. Из любви.

Марк бьется. Клинок со скрежетом ударяется в другой клинок. Всадник чудом избежал ответного удара.

Гем улыбнулся. Так, что у Марка озноб пробежал по затылку.

Теперь он меня убьет, понял Марк. Он слишком хорош для меня. Даром, что у него одна рука, а у меня две…

Однорукий шагнул влево и остановился.

Вместо того чтобы атаковать, гем отступил к лошади. Поводья были намотаны на ветку…

— Стой! — заорал Марк. — Куда?!

Однорукий уже оказался в седле, наставил на Марка острие меча. Лошадь заплясала на месте.

— Не надо, разведка. Меня так просто не возьмешь.

Однорукий сжал коленями бока лошади, повод намотал на мертвую руку. Марк видел ее жесткую, гладкую поверхность. Сияние полусогнутых пальцев. Откуда он взял новую руку?

— Беги, разведка, беги, пока можешь, — гем говорил спокойно и доброжелательно. — Скоро всех ваших перебьют. Беги туда, где ваши города. Тогда ты можешь выжить. Если повезет. Беги за Рейн.

— Куда? — всадник опешил.

— Тьфу, черт. За Рений беги, разведка.

Марк покачал головой.

— Не хочешь? — однорукий поднял брови. — Понимаю.

Марк опустил меч. Дыхания не было совсем. Он усилием воли заставлял себя вдыхать и выдыхать, легкие словно вырезали ножом.

— Живи, разведка! Может, еще встретимся! — гем ударил коня пятками. Всхрап, удар, комья грязи… Через мгновение Марк остался один.

Живи?

Он огляделся. Живой — в окружении мертвых, изрубленных тел римлян и германцев.

Он сел на землю и завыл.

Глава 17. Прорыв

Сегест, сын Ингвиомера, царь хавков, 54 года

Римляне так и не научились нас понимать. Они зовут меня "rex", что значит — царь. Для них я — повелитель хавков, германцев. Они думают, что именно я, Сегест, сын Ингвиомера, делаю хавков союзниками римлян — лично, своей волей…

Нет, римляне так ничего и не поняли.

Сейчас, здесь, в темной тишине моего царского дома, я сижу за столом и жду, пока моя жена — одна из моих жен — принесет мне тарелку с похлебкой. Мой обед на римский манер. Свекла. Капуста. И немного мяса. И много воды. И чеснок. Фракийская похлебка, которая выглядит так, словно в миску плеснули свернувшейся крови. Хорошо, что здесь темно, от света у меня начинают болеть глаза и затылок. На свету мне придется решать, за кого я — за себя или за римлян.

Римляне считают, что именно я, Сегест, своей волей могу повернуть народ хавков против остальных племен…

Смешные люди.

Рекс — это не титул. Это всего лишь сочетание звуков, которое что-то означает только для римлян. Для германцев "rex" не стоит ничего. В Риме все решает Август, здесь решает общее собрание. Когда соберется толпа крикунов, называющих себя свободными воинами, я должен убедить всех — и каждого! — что то, что я делаю, правильно и умно. Римляне называют себя политиками, но настоящий политик здесь только я.

Политик, который ждет, пока жена принесет ему похлебку, которой стоило бы кормить свиней. Римское блюдо. Рим — это будущее. Будущее, в котором я не должен выслушивать каждого крикуна. Рим — это будущее, которое вот-вот станет прошлым… спасибо Арминию, будь он проклят!

Прекрасное будущее для моих детей.

И ради этого я готов жрать даже пойло для свиней.

Туснельда. Мне сейчас трудно произнести это имя. Девочка моя, девочка. Я — счастливый человек. У меня есть сыновья, которые заменят меня, когда я ослабну. Крепкие, сильные, умные… И одна девочка, ради которой я живу, ради которой рассорился с Арминием.

Арминий-Германн. Будь ты проклят. Ты отнимаешь у меня мою девочку.