Нелюдь - Дмитрий Петров

Хельга засмеялась, почувствовав мой поцелуй, и сказала:

— Ладно, поехали.

— Куда? — спросил я, заводя мотор.

— Домой, — ответила она. — Куда же еще ехать после работы одинокой женщине? А ты думал — в ресторан? Плясать канкан?

— Нет, но мы могли бы заехать куда-то, поговорить, — промямлил я.

— Домой, — решительно ответила Хельга, и я повиновался. Она назвала адрес в районе Ржевки, где целый город новых домов. Мы промчались по широким проспектам нового района и скоро подъехали к ее дому. По дороге Хельга рассказала мне, что у них в больнице есть две вакансии, о которых мне не сообщили в отделе кадров. Требуются рентгенолог и невропатолог…

— Ты мог бы поискать в других больницах, — сказала Хельга с сожалением в голосе. — Наверняка ведь требуются и венерологи-дерматологи, а у тебя большая квалификация. Если уж ты все равно решил покончить с частной практикой.

— А что Аркадий Моисеевич? — спросил я. — Ты узнала что-нибудь о нем?

Хельга засмеялась вновь:

— Ты все не оставил свою дикую затею? Зачем тебе морг? Это же тоска, и потом все-таки неприятно.

— Мне показалось, что я хотел бы работать в тишине с покойниками, — ответил я. — А потом ведь, ты сама понимаешь, что там ответственность гораздо меньше, чем с живыми больными. Ведь покойники уже все равно мертвы.

— Но там тебе пришлось бы давать заключения о смерти, — возразила Хельга. — А это в некоторых случаях очень ответственное дело. Наверняка, тебе пришлось бы многому учиться.

— А нельзя ли мне самому поговорить с Аркадием Моисеевичем? — спросил я на всякий случай. — Может быть, мы с ним смогли бы договориться?

— Все же я так и продолжаю думать, что ты, наверное, некрофил, — ответила с легкой досадой Хельга. — Иначе что ты так загорелся идеей работать в морге?

Мы подъехали к ее дому, и она взглянула на меня:

— Феликс, ты ведь никогда у меня не был? Мы могли бы пообедать. Или поужинать, как тебе больше понравится.

Это было приглашение. Хельга смотрела на меня своими голубыми глазами, и я прочел в них, что приглашение искреннее, не случайно же я всегда предпочитал разговоры с глазу на глаз телефонным переговорам. Пригласи она меня к себе по телефону, я наверняка бы отказался, потому что счел бы его неискренним. А сейчас, видя ее лицо, я дрогнул. И сломался.

— Хорошо, — сказал я, вытаскивая ключ зажигания и кладя его в карман. — Спасибо.

Мы поднялись к Хельге в ее двухкомнатную квартирку, где она тотчас же усадила меня в столовой комнате, а сама принялась хлопотать, приготовляя обед.

— Не беспокойся, это быстро, — успокоила она меня. — Все готово, осталось только разогреть и кое-что нарезать.

Пока она хлопотала на кухне, у меня была возможность рассмотреть ее квартиру. И ведь не то, чтобы мне было как-то слишком интересно, как живут люди, но я люблю разглядывать чужие дома.

Дело в том, что по квартире и по ее обстановке сразу видно, что за человек живет здесь. Очень многое можно сказать по квартире, в которой оказался. Я уж не говорю о наличии книг в квартире. По этому много можно сказать. В семидесятые и восьмидесятые годы было модно иметь много новых книг в твердых глянцевых переплетах. Все покупали собрания сочинений. Совершенно не имело никакого значения, что за писатель написал такую прорву. Читать это никто не собирался. Вот и выходили тогда стотысячными тиражами всякие Сартаковы, Ивановы и Марковы. Всех их покупали и ставили мертвым грузом на лакированные полки купленных стенок и стеллажей. Это был как бы символ интеллигентности и вписанности в культурную среду.

Был у меня тогда один знакомый. Его звали Витя, и он постоянно покупал всякие книги, а особенное предпочтение отдавал собраниям сочинений — от Джанни Родари до какого-нибудь мохнатого Серафимовича… Сам он книг никогда не читал, как и его жена. Когда же я спрашивал Витю, на фига ему все эти книги, он гордо говорил в ответ:

— Это все для дочери.

Дочери тогда было года два… Уже тогда я мог бы сказать Вите, что если ни он, ни жена его не читают книг, то можно отдать голову на отсечение, что их дочь книгу и в руки не возьмет. Это же запрограммировано ими самими. Но я ничего этого не говорил. Хочет — пусть покупает. Мода такая.

Потом времена изменились. Теперь к власти пришли люди, которые даже слово «мода» не понимают… В отличие от прошлых «хозяев жизни», новые русские — совсем от сохи… Они слишком ошеломлены обилием наворованных денег и открывающимися в связи с этим иллюзорными возможностями. Книг они не собирают и не читают вообще. Они просто покупают видеокамеру и снимают на нее свои глупые пьянки под американскую музыку, а также видеомагнитофон. И составляют видеотеку, чтобы смотреть ее долгими зимними вечерами — от фильма «Черепашки-ниндзя» до боевиков с компьютерной графикой и спецэффектами. Это — последняя любовь новых русских… Наверное, это выморочное поколение так и сойдет в могилу под вопли Майкла Джексона и выкрики видео-ниндзей…

Печально я гляжу на наше поколенье:Его грядущее иль пусто, иль темно…

Старина Лермонтов даже представить себе не мог, наверное, какие умственные и нравственные калеки завладеют его Родиной в свое время… Или он предвидел это и потому и совершил свою вымученную ненатуральную дуэль с Мартыновым, как своего рода форму самоубийства?

Так вот. В квартире у Хельги было очень много картин. И не каких-то, купленных по дешевке у Гостиного двора, но очень хороших. Тут были пейзажи, где краски и мазки кистью пленяли тебя с первого взгляда. Были натюрморты, на которых всеми красками и оттенками переливались овощи и фрукты… Было два ее портрета, которые делали настоящие художники. Не было никаких африканских масок, никаких эскимосских фигурок «нецка», не висело также портретов Хемингуэя с трубкой и православных икон — символов диссидентствующей интеллигенции семидесятых-восьмидесятых. Которые говорили, что они — борцы с тоталитаризмом, а на проверку оказались обычными торгашами, продавшими Родину за кусок колбасы… Посмотрите, где они сейчас все, эти рыцари «свободного духа». В каких западных рекламных конторах служат…

Все тогда думали, что они — все эти бородатые писатели и лысые правозащитники, и загадочные дамы в черном с деревянными бусами на груди — что они честь и совесть народа. Они собирали иконы и говорили о «духовности»… И что? Они оказались обычными поджигателями, которые, отчаявшись заработать себе на кусок хлеба, натравливают чеченцев на русских, а хорватов — на сербов, а в какой-то африканской стране — племя тутси на племя хуту…

— Ах, эта несчастная страна обманутых надежд и несбывшихся ожиданий!

Квартирка Хельги была образцом очарования.

Картины по стенам были развешаны с чувством вкуса, с тактом. Пейзажи — в столовой, натюрморты — на кухне. Портреты — конечно, в спальне. Где же еще любоваться чертами прелестной хозяйки, как не в спальне…

Мебели было немного, а стены — покрашены белой водоэмульсионной краской. В этих вопросах Хельга осталась эстонкой. На полу — цветные половички. Книг я не заметил…

— Все готово, — сказала Хельга, внезапно появляясь передо мной и приглашая за стол.

Она успела переодеться. Теперь она была в длинном и широком сарафане, оставлявшем голыми плечи и часть груди. Сарафан был ярким и, несмотря на то, что был широким, очень красиво обрисовывал фигуру хозяйки.

— Сшила себе в прошлом году, — сказала Хельга. — Я ездила отдыхать в Нарва-Йыэсуу и соответственно приготовилась. Но погода выдалась очень плохая, и пришлось весь отпуск проходить в кофте и куртке. Так что вот сарафан остался ненадеванным. Хоть теперь перед тобой покрасуюсь.

Она игриво засмеялась и шутливо повернулась вокруг себя, демонстрируя свою великолепную фигуру.

— Пойдем, а то все остынет, — сказала она и повела меня на кухню, где и был накрыт стол.

— Расскажи мне о себе, — сказала Хельга тоном красивой женщины, привыкшей к повиновению мужчин. — Как ты живешь?

— Я ведь в прошлый раз тебе сказал, — ответил я, не зная, что и ответить.

— Ты рассказал мне о своей работе, — произнесла Хельга строгим тоном. — Но из этого ничего не следует. Человеческая жизнь состоит не только из работы.

— Ну, я не женат, — сказал я скованно, чувствуя себя неуютно под устремленным на меня взглядом Хельги.

— Это я поняла, — ответила она тотчас же. — У тебя есть женщина? Возлюбленная? Близкий тебе человек?

Я сразу вспомнил о Юле и сказал:

— Близкий человек — есть.

И замолчал, потому что мне нечего было добавить. Ведь Юля сама произнесла те роковые слова о том, что мы с ней больше не возлюбленные и не жених и невеста. И, положа руку на сердце, она была совершенно права. Можно жалеть, можно сожалеть, можно делать все для близкого человека, но если Юля теперь слепая, трудно уже с чистой совестью называть ее своей невестой.