Нелюдь - Дмитрий Петров

Что еще можно было к этому добавить? Рассказывать о том, что случилось с моей невестой, я не хотел. К чему? И что это может дать?

— А почему ты не женился? — поинтересовалась Хельга.

— Очень просто, — ответил я. — Дело в том, что с того времени, как я ухаживал за тобой, протекло много воды. Было много знакомств, но ни одно из них не закончилось женитьбой. Да и сколько-нибудь длительной связью. Кроме двух, которые закончились волею обстоятельств.

Тут я имел в виду Людмилу, у которой меня отбила ее собственная дочь, и Юлю, с которой случилось такое, что об этом просто так и не расскажешь…

— Короче говоря, ты хочешь сказать, что привык, чтобы за тобой ухаживали женщины? — спросила Хельга, испытующе глядя на меня.

Я смешался и не знал, что ответить. Душой я чувствовал, что она права. Я действительно избалован женским вниманием.

Когда я говорю о том, что хорош собой и что нравлюсь женщинам, я не из хвастовства это делаю.

Странно и глупо хвалиться тем, что не является твоей заслугой. Скорее, это уж стечение обстоятельств и совокупность генов. Тут нет никакой похвальбы.

Ну, конечно, все это так. За последние много лет я, например, ни разу не звонил женщинам сам. И никогда никого не уговаривал со мной встречаться. Они все это делали сами.

Просто гены моей матери соединились с генами моего отца, и получился я. То, что моя внешность так нравится женщинам — не моя заслуга. Я тут совершенно ни при чем.

— Как же ты живешь без женщины? — спросила Хельга. — Или ты и в самом деле некрофил?

Она заливисто засмеялась, и меня слегка покоробило такое легкое отношение к этим вещам. В Хельге появилось что-то вульгарно-чувственное, то, чего прежде я не замечал. Впрочем, чего не простишь красивой женщине?

На столе были закуски — шпроты в банке, салат из помидоров с луком, паштет из печени.

— Что ты будешь пить? — спросила Хельга, открывая дверцу холодильника. А поскольку я растерянно замолчал, она перечислила: — Коньяк, водка, виски, вино? — И при этом выжидательно посмотрела на меня.

— Я же за рулем, — ответил я. — Мне нельзя ничего пить, вечером много постов ГАИ…

Хельга оторвала взгляд от бутылок в холодильнике и сказала с усмешкой:

— А почему ты так рвешься уехать вечером? А, Феликс?

Бывают такие вопросы, на которые так сразу и не ответишь. Особенно славятся такими вопросами красивые, уверенные в себе женщины. Европейские женщины, знающие себе цену. И цену другим, в том числе и мужчинам…

Насладившись моим безмолвием, Хельга вынула из холодильника коньяк и виски и, поставив их на стол, сказала:

— Ты же сам сказал, что вечером столько гаишников на улицах… Лучше уж подождать до утра. Так что ты будешь? Виски хорошие, я сама выбирала.

Продолжать этот диалог не имело смысла, я был к нему морально не готов. «А черт с ним, — подумал я. — В крайнем случае я просто оставлю машину здесь, у подъезда, а сам поеду на такси. А машину заберу потом».

Угонов я не боялся. Одним из моих пациентов был громила, который контролировал всех угонщиков Питера. Однажды, когда я быстренько вылечил его от какой-то гадости, он сказал, расплачиваясь:

— Если у тебя как-нибудь машину уведут, звони, доктор. Найдем, вернем и тому парню голову открутим.

— У меня сигнализация стоит, — сказал я тогда. — Японская, очень надежная.

Так и было написано в прилагаемой бумаге, когда я приобретал ту сигнализацию. Но человечек, застегивающий штаны, при моих словах о японской сигнализации так выразительно посмотрел на меня, что я заткнулся. Выражение лица у него было такое, что я понял — он сам централизованно закупал эту самую сигнализацию, чтобы продавать ее своим будущим жертвам…

Во всяком случае, он ухмыльнулся и добавил:

— В общем, если что — звоните…

Так что отчего бы было не оставить машину тут и не поехать на такси?

— А что налить тебе? — спросил я, разглядывая этикетки на бутылках. Коньяк был армянский, а виски — шотландское, настоящее, а не белорусский самогон, который чаще всего продается под маркой виски. Люди часто покупают такое виски в дорогих магазинах, несут домой и смакуют, представляя себя свободными жителями Шотландии. И не подозревают они, что пьют самогон из гнилой картошки с добавлением опасного для здоровья экстракта для ванн гомельского производства. Все вместе это называется «Привет от Лукашенко»…

У Хельги виски было настоящее. Именно на него она и указала мне, когда я поинтересовался, что ей налить.

— Просто так я люблю французское вино, — объяснила она. — Но за обедом, с закуской лучше всего виски.

Мы выпили по стопке, и мое горло обожгла горячая жидкость. Давно я уже не пил напитки такой крепости.

— Теперь расскажи, зачем ты хочешь работать в морге, — сказала Хельга после того, как мы закусили. — Что это тебя так привлекло в наших больничных трупах?

Она смотрела на меня в упор, не отрываясь, и я понял, что отвертеться от ответа мне не удастся. Нужно было срочно что-то придумать. Но мысли не шли в голову. Тогда я решил перейти в наступление.

«Какого черта она меня допрашивает? — решил я. — В конце концов, я не напрашивался ни на ее помощь, ни сюда, к ней в гости. Помочь мне с устройством она предложила сама и сюда сама затащила. Так что я должен врать и изворачиваться?».

— Знаешь что, — сказал я. — Сначала ответь-ка мне, можешь ты меня устроить туда на работу или нет? А потом я, может быть, расскажу тебе, зачем мне это надо. Идет?

— Нет, не идет, — ответила Хельга. — Налей нам с тобой еще по рюмке. У меня появился тост.

Она сказала это веселым голосом, я взглянул на нее и заметил, что первая порция виски уже успела оказать свое воздействие на нее. Хельга развеселилась, ее глаза заблестели, а щеки покрылись нежным румянцем.

Наверное, и я не остался прежним. Вероятно, и мой организм не остался равнодушным к крепкому шотландскому напитку. Недаром ведь говорят: «Не бывает некрасивых женщин. Бывает мало водки…» К тому же Хельга сама по себе была очень красива, а уж после того, как мы выпили, она приобрела божественную прелесть.

— Так вот — мой тост, — задумчиво сказала она после того, как я недрогнувшей рукой наполнил тяжелые хрустальные стопки. — Давай выпьем за то, что люди встречаются после долгой разлуки. Ты знаешь, — она посмотрела на меня затуманенным взором, — я часто тебя вспоминала после того, как мы расстались… Это было так обидно, что у нас с тобой тогда не сложилось.

Мы помолчали. Настроение было лирическим. Это, наверное, свойственно людям среднего возраста. Когда грустят о юности люди молодые — это смешно, потому что ненатурально. У них все равно еще многое, очень многое впереди, а прошлое еще не подернулось дымкой навеки ушедшего.

Когда грустят старики, это почти трагично, так как у них в прошлом вообще все — и хорошее и плохое, вся жизнь, а не только молодость. И совсем уж не на что надеяться, ибо впереди только одно…

А в среднем возрасте грустить о юности — самое милое и романтическое дело. Хельга вспомнила о днях нашего студенчества, и буквально слезы показались на наших глазах.

«Как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя…» Незатейливая советская песенка, сказано очень точно и хорошо.

— Я и потом тебя вспоминала, — продолжила Хельга. — Уже когда была замужем… Все жалела о том, что мы тогда с тобой разбежались.

— Так о чем тост? — спросил я, устав держать поднятую стопку. И тут же понадеялся, что мой голос прозвучал не слишком грубо и не оборвал цепи ностальгических размышлений Хельги.

— Тост — за нас с тобой. Которые все-таки встретились, спустя много-много лет, — сказала Хельга, одним махом выпив свою порцию ядреного заморского напитка.

— Ты не подумай, что я рассопливилась, как выпившая русская баба, — вдруг спохватилась Хельга. — Я совсем не такая…

Она оправдывалась.

— Вовсе я не думаю такого, — ответил я. — Тем более, что мне известно, что ты не русская баба.

— Да, я — эстонская баба, — произнесла Хельга и шмыгнула носом. — Впрочем, это почти одно и то же… Так вот, и замужем я вспоминала о тебе. Мне иногда казалось, что именно с тобой у нас могло бы все получиться хорошо.

— Не так, как с Левой? — спросил я, ничего не имея в виду, просто, чтобы поддержать разговор.

— Давай не будем о Леве, — ответила Хельга, вытирая слезу тыльной стороной ладони. — Как говорится — не будем о грустном. Это — перевернутая страница моей биографии.

— Кстати, я слышал, что он теперь живет в Германии? — спросил я. — Это правда?

— Сейчас многие живут в Германии, — сказала моя визави. — Я ничего о нем не знаю, кроме этого. У каждого своя судьба.

Это была чистая правда. Настолько чистая, что я даже не счел нужным ничего говорить. Своя судьба была у Левы, своя — у Хельги, и своя — у меня…