Смерть не выбирают (сборник) - Григорий Глазов

Он поднялся этажом выше.

– Садитесь, Марк Григорьевич, есть разговор, – сказала начмед, когда он вошел. – Как ночь была?

– Кошмар, – коротко ответил он, подавая ей бумаги.

– Приезжали за трупом Зимина, а у меня – ничего, где его история болезни? – она постучала по бумагам пальцем с коротко остриженным ногтем (еще недавно была хирургом, привычка так стричь ногти сохранилась). – Я сказала, что после трех все будет готово. Так что вот-вот… – взглянула на электрочасы, висевшие над дверью.

– Но вскрытия еще не было, – сказал Костюкович.

– Я тут выдержала осаду. Почитайте, – начмед протянула ему листок.

Это было заявление матери Зимина с категорическим требованием не производить вскрытия, а немедленно выдать ей тело сына.

– Но мы же не имеем права без вскрытия, – сказал Костюкович. – Тем более, если умирает молодой человек.

– Это я все знаю, – раздраженно произнесла начмед. – Но мать закатила такую истерику, стоял такой крик, отпаивали валерьянкой. Это длилось час. И я сдалась: сказала, что не буду возражать, решу, как только ознакомлюсь с историей болезни.

– Нет, Варвара Андреевна, я возражаю, – сказал Костюкович.

– Странно, – сказала она, зная, что обычно врачи не очень любят вскрытие, боясь, что не подтвердится их диагноз. – А что так, Марк Григорьевич?

– Это тот случай, когда хотелось бы знать причину такой дикой гипертонии у молодого здоровенного парня.

– Как хотите, – она недовольно пожала плечами, словно говоря: "У тебя что, других забот мало?" – Попросите доктора Каширгову, чтоб вскрывали сейчас, – сказал он. Родственников Зимина поставим перед фактом, скажете, что произошло недоразумение, забыли предупредить патологоанатомов и кто-то из них произвел обычную плановую аутопсию [вскрытие умершего]. В крайнем случае подставляйте меня, мол, виноват лечащий врач, не знавший о вашем разрешении выдать тело. Пусть набрасываются на меня: но не думаю, что для матери это уже будет существенно.

– Что вы меня учите! Вы хотите аутопсию, чтоб было официально – будь по-вашему! Казалось бы, я должна требовать вскрытия, это мое право и обязанность, а получается вроде мы поменялись ролями, – недовольно произнесла начмед и позвонила в патологоанатомическое отделение. Трубку взяла заведующая – доктор Каширгова.

– Сажи Алимовна, тут у нас возникла коллизия, – сказала начмед. – В субботу умер больной доктора Костюковича, молодой парень, спортсмен. Труп у вас. Нужно срочно вскрыть. Доктор Костюкович сейчас принесет вам историю болезни, расскажет, в чем дело… Хорошо… Нет, он уверен, что диагнозы совпадут.

Закончив разговор, она обратилась к Костюковичу: – Идите, Марк Григорьевич, Сажи Алимовна ждет вас… И все-таки не возьму в толк, зачем вам эти сложности? В конце концов ответственность несу я, начмед, за то, что разрешила выдать тело без вскрытия. А вы мне не дали нарушить закон, хмыкнула она…

Устало спускаясь вниз, Костюкович понял, что до обеда вряд ли вырвется отсюда домой…

4

Они сидели вдвоем в маленькой комнате, приспособленной под кабинет, где стены были увешаны вымпелами, а на стеллаже стояли сияющие нержавеющим металлом спортивные призы – кубки разной формы и достоинства: республиканские, союзные, международные; были среди них и очень престижные. Сюда, на второй этаж, через распахнутое окно с дорожек бассейна, где тренировались пловцы, доносились голоса и плеск воды.

Старший тренер сборной Виктор Петрович Гущин, высокий, тяжелый, с мощно обвисающими плечами стоял у окна, бросал иногда туда рассеянный взгляд и разговаривал с врачом команды Олегом Константиновичем Туровским, сидевшим на узеньком диванчике.

– Ты все уладил в больнице? – спросил Гущин.

– Да. Мать написала заявление. Начмед долго упиралась, кочевряжилась, но мать с трудом умолила ее, – ответил Туровский.

– Поминки нужно по высшему разряду. Понял? Тут жмотничать нельзя. Надо дать Алтунину сумму, составить список продуктов, пусть садится в машину и шурует. Скажи ему, чтоб водку брал красивую, на винте, а не в зеленых клизмах, минералки с запасом… – Он снова подошел к окну. На светлом фоне его могучие плечи казались еще шире от легкой, особого кроя, спортивной куртки. – Теперь вот что, Олег: матери надо помочь, единовременную сумму. Понял?

– Само собой.

– Как думаешь, сколько?

– Полагаю, тысяч пятнадцать будет нормально.

– Нет, надо дать штук двадцать-двадцать пять. От нас двоих. Понял?

– Хорошо.

– Д-а-а… Подвел он нас. Осенью Европа, потом игры "Дружбы" в Штатах… На него была вся надежда. Серебро, как минимум. А теперь я, как мудак, залезший во фраке в сауну. Я получил его хорошее, "чистое мясо" и пять лет доводил это "мясо" до кондиции. И на тебе – в самый пик…

Туровский слушал. Его не удивляло, что Гущин говорил о себе, о своих проблемах, словно Зимин, померев, был повинен в них. Туровский знал, что старший тренер при всем размахе и широте всегда оставался человеком трезвого расчета, скрытным, крайне осторожным в проявлении эмоций. "Он и женщину свою ревнует наверное только во сне", – подумал Туровский, и как человек податливый, легковнушаемый еще раз позавидовал Гущину.

– У команды нет теперь лидера, – дернув вниз "молнию" на куртке, Гущин большой пухлой ладонью погладил сильную безволосую грудь.

– Надо готовить замену. Володю Покатило, – сказал Туровский.

– Потянет ли он? Что он по сравнению с Зиминым!

– А какой выход?

– Он всегда второй, если не третий. Будапешт ему отменим. Нельзя, если начнем готовить на Европу. Понял?

– Разумеется.

– Что ж, составляй графики для Покатило, – после некоторого раздумья заключил Гущин. – И хорошо продумай схему.

– Ты его предупреди, чтоб поменьше болтал. До поры в команде не должны знать, – сказал Туровский.

– Все равно поймут, когда я займусь им вплотную… Ох, как нам нужна сейчас таможня!

– Там пока глухо, – сказал Туровский. – Ягныш звонит, сейчас ничего не может.

– Бабки просил?

– Да.

– Сколько?

– Пять штук. Дадим?

– Дадим. Отработает. Он человек нужный, съезди к нему: одно дело по телефону, другое, когда в глаза человека видишь… В общем, крутись, это и твои заботы… Пойду в бассейн, погоняю их, – он вытащил из кармана секундомер, глянул и, зажав в кулаке, вышел…

5

Костюкович не любил ходить на вскрытия, просто был обязан, если умирал его больной, поскольку должно быть неопровержимо установлено, совпадает ли его клинический диагноз с диагнозом патологоанатома. С несовпадения обычно начинается много неприятностей разной степени – все зависит от причин несовпадения: умер ли больной из-за халатности лечащего врача; ошибся ли он в диагнозе, потому что случай очень сложный, или врачу, вопреки его убеждению, диагноз был навязан профессорами-консультантами, консилиумом, короче – авторитетами, а иногда и давлением администрации.

Особенно не любил Костюкович начало аутопсий, когда патологоанатом делал первый надрез. Если уже и приходилось идти на эту процедуру, то предпочитал, чтоб вскрывала Сажи Каширгова. Он знал ее манеру: прежде чем надеть перчатки, она зачем-то коротко дышала на пальцы, словно разогревала их, а пальцы эти вовсе не вязались, как он полагал, с ее профессией тонкие, изящные, ухоженные; исходило от них даже что-то чувственное, волновавшее его. Старше ее на год, он был немножко влюблен в эту высокую с ровной спиной тридцатипятилетнюю женщину, в ее имя, в ее длинные волосы. Она была темная шатенка, узколицая, а глаза серо-зеленые под черными бровями. Однажды, года полтора назад, теплым сентябрьским вечером в лесном загородном ресторане праздновали шестидесятипятилетие заведующего кафедрой патологической анатомии профессора Сивака. Костюкович попал на этот банкет, где была медицинская знать, случайно. Так полагал он, обыкновенный врач-ординатор, не понимая, почему Сивак пригласил его. После многословных тостов и быстро пустевших бутылок заиграла музыка. Костюкович танцевал с Сажи. Он видел близко ее лицо, белую полоску ровных зубов за чуть разомкнувшимися губами, и в какой-то момент, слегка надавив ладонью на ее талию, почувствовал, как спина Сажи прогнулась в его сторону, подалась к нему, он ощутил ее плоский живот. Длилось это какое-то мгновение, Сажи тут же отстранилась. "Я хочу пить, Марк, пойдемте к столу", – улыбнулась она, остановившись. "Что это было тогда? Знак, сигнал?" – думал он позже, вспоминая ее напрягшееся на какие-то секунды тело… На этом все и кончилось…

Они вошли в прозекторскую.

– Что за спешка, Марк? – спросила Каширгова.

Он объяснил.

– Зачем вы настаивали? – она пожала плечами. – А вы уверены в диагнозе?