Низвержение Жар-птицы - Григорий Евгеньевич Ананьин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– За нашего государя, ребятки! С Богом!
Приказ исполнен был незамедлительно; пехотинцы раздвинулись, давая оперативный простор штурмовой группе. Согласованность действий была на том уровне, который практически исключал избыточные потери, и лишь двое или трое не столь расторопных солдат оказались в итоге под копытами своих же всадников. Первые вражеские шеренги были буквально смяты изначальным напором почти без жертв со стороны атакующих. Однако скорость обеспечивающих прорыв ратников падала по мере того, как они углублялись в расположение опомнившегося неприятеля. Чудилось, что вот-вот – и стиснутый врагом конный клин вообще остановится и будет истреблен, так и не выполнив поставленной перед ним задачи. Но место убитых и раненых на его острие и краях солдат тотчас же занимали другие, чтобы спустя секунду или две разделить их судьбу, однако продвинувшись несколько далее, чем они. Раздираемая заживо мятежная толпа выгибалась дугою, как извивающийся в муках человек, и наконец распалась на две половины. Тут же из образовавшегося коридора наружу вырвался Петр со своей свитой, как и Максим, через кровь пройдя к Жар-птице.
Немногие всадники, уцелевшие при прорыве и теперь очутившиеся вместе с царевичем и его охраной позади бунтовщиков, немедленно развернулись, чтобы поразить их с тыла, но этого не потребовалось. Совершенный подвиг имел следствием то, чего не предполагал сам Стешин: почувствовав, что их могут ударить в спину, мятежники дрогнули на мгновение, и этого оказалось достаточно, чтобы пехота решительным натиском опрокинула их. Бросая самопалы и мечи, бунтовщики кинулись врассыпную, преследуемые солдатами. Стешин ни тогда, ни ранее не распорядился касаемо пленных, и именно своим молчанием обрек на смерть всех беглецов; впрочем, их участь была решена еще до начала схватки. Никто из них сейчас не пробовал сопротивляться; напротив, многие, когда их настигали, просили прощения, причем настолько жалким тоном, какой можно услышать еще только от провинившегося маленького ребенка. Стешина ничуть не удивляли подобные вещи. Как близкий друг главы Земского приказа, он был неплохо осведомлен о нравах лихих людей, которые мужественно бьются в лесу с солдатами, до этого не менее мужественно кладут на угли младенцев, чтобы родители сказали, куда спрятали деньги, но проявляют изрядное малодушие, едва приходится давать отчет о своих делах. Видимо, поэтому Стешину быстро прискучило глазеть на происходящую резню, и он перевел взор к вершине горной гряды; Максим и Аленка уже скрылись на противоположной стороне, но Аверя, подсаживавший сестру, замешкался на секунду.
«Что, детки? – Стешин ухмыльнулся. – Любо же мнить вам, будто вы взрослые и сами над судьбою своей властны. А не лукаво молвить, водят вас, ровно кутят на единой сворке, только покамест вам то невдомек. А как прознаете…»
Стешин не договорил в своих мыслях этой фразы: вместо этого он опустил глаза, точно опасался, что кто-нибудь прочитает в них ее окончание. Он видел, что Петр уже почти достиг каменной гряды, которую предстояло покорить, бросив внизу лошадей. Что-то крича свите, царевич размахивал руками; Стешину это показалось забавным:
«Как вы схожи!.. И твой брат некогда ринулся очертя голову вверх по круче за хлопцем, что ускользнул по Господнему попущению. Заигрался ты в благословенного Богом человека, будто малые ребята на улице в казаков и разбойников. Но матушка беспременно их покличет вечерять, молиться и спать. Вот и тебе пора…»
Вблизи послышалось:
– Тимофей Силыч!
Стешин обернулся; солдаты подтаскивали того мужчину, который прежде рассказывал в присутствии Максима и остальных, что должен взять Жар-птицу. Его бросили на колени перед Стешиным; точнее, он сам начал их подгибать еще до того, как его ткнули между лопаток прикладом фузеи. Несколькими минутами ранее он, будучи окруженным, закрыл лицо ладонями, надеясь, что его не узнают и убьют сразу; хитрость не удалась. Думный дворянин окинул его взором и еще раз увидел за его спиною людей, чей героизм сегодня принес победу. Большинство из них было мертво; другие, растоптанные, со вспоротыми животами, просили смерти у Бога и товарищей, иногда даже вслух, поскольку помочь им уже не могло ни искусство лекарей, ни сила клада. Бешенство поднялось в душе Стешина, но, по навыку царедворца, он скрыл, что чувствовал на самом деле, и спросил почти весело:
– Так это ты говаривал, что в твоем царстве гуси жареные разгуливают?
Несчастный человек не помнил, утверждал ли он точно такое; прошлое как будто и вовсе перестало для него существовать, сделавшись незначительным на фоне слишком легко читаемого будущего. Стешин продолжил:
– Видать, не больно они вкусны, раз ты глаз положил на иную пичугу! Да ее в полете отсель, пожалуй, и не приметишь: низехонько будет. Эй, – с этим возгласом Стешин пристально посмотрел на одну из трофейных телег, – взденьте-ка его на то колесо, а хребтину выше пояса не ломайте, сваю же наладьте подлиннее. Через день или два Жар-птица воспрянет. Молодцом окажешься – доживешь!..
Глава 23.
Дорога над пропастью
Обошлось без ободранных ладоней, разбитых коленок и прочих неприятных вещей, с которыми сопряжены крутые подъемы. Нельзя даже сказать, что ребята были очень утомлены, карабкаясь по склону, где покрытые песком участки чередовались с голыми шершавыми уступами, и далее почти кубарем скатившись с противоположного откоса, более пологого и не столь значительного по длине. По крайней мере, отдыхать
