Ключ - Наталья Болдырева

Открывшись вместе с последним ударом колокола, они впустили немолодого уже мужчину. Окинув взглядом погруженную в серый сумрак комнату и никого не заметив, вошедший смутился. Это позволило Ссарому внимательно рассмотреть сына.

Его костюм, изобиловавший вышивкой, кружевами и позументами, неприятно поразил отца. Светская одежда напоминала о том, что Николай, дальний потомок алхимика Игната, еще до Исхода сожженного за ересь и колдовство, не пожелал принять сан и, следовательно, стать наследником престола. Болезненно робкий, он бежал ответственности. Чрезмерное, не подобающее общение с купцами, странниками и им подобным сбродом породило нелепые идеи и эту режущую глаз любовь к роскоши.

Ссаром с отвращением вспомнил последний доклад столичного коменданта: толпы, приходящие глазеть на дом принца, на выезд принца, на одежду принца. Король глубоко вздохнул.

— Подойди ко мне, сын мой.

Николай вздрогнул и, наконец, заметил отца. Сделав несколько шагов, принц опустился на колени и поцеловал руку короля и первосвященника.

— Вы хотели видеть меня, отец?

— Да. — Ссаром неслышно тронул редкие светлые волосы над высоким лбом сына. — Встань же. Скоро неделя, как твой кузен и мой племянник Ллерий наследовал престол Далиона. Боюсь, мои годы уже не позволят мне навестить могилу сестры и обнять осиротевшего племянника. И все же, такой визит необходим. Поэтому я благословляю на дальний путь тебя. Заодно ты, наконец, познакомишься со своим двоюродным братом.

— Моя жена…

— … не поедет с тобой.

— Это… все, отец?

— Да. Можешь идти.

Ссаром протянул руку для поцелуя. Николай вышел, жестоко теребя кружевные манжеты.

«Можешь идти». Отец отдал приказ, сын повиновался. Они оба понимали это. Все чаще их разговоры принимали подобный характер.

— Ты сам захотел этого, мой мальчик. Ты сам… — Ссаром невольно высказал вслух терзавшие его мысли.

Да. Все главное, важное, все то, чем так хотелось поделиться с сыном, уже было сказано вчера, здесь, в этой же самой комнате в разговоре с Брониславой. Совершенно неожиданно Ссаром нашел в невестке того союзника, которого потерял в сыне.

Его сестра всегда была недальновидна. Жажда власти застила ей свет и разум, отняла чувства, материнского инстинкта — и того лишила. Ссаром любил своего единственного сына, и каждая их размолвка ложилась на грудь тяжелым грузом. Но как ни потакал отец причудам принца, расстояние между ними лишь увеличивалось, а конгрегация по делам веры зорко и жадно следила за частной жизнью князя Николая. Вот почему брак с Брониславой стал тем переломным моментом, с которого Ссаром, отчаявшись снискать расположение сына, решил, по меньшей мере, обеспечить его будущее.

Невестка ненавидела мать. Это сблизило было их с Николаем, и Ярослав, наследник престола, стал плодом искренней, хотя и скоротечной любви. Но, умная женщина, Бронислава очень быстро поняла, что Николай не понимает ее по-настоящему. Глубоко раненная казнью любимого брата, она жаждала отмщения. Николай же испытывал брезгливое пренебрежение ко всему, что олицетворял собой его отец, ко всему, что могло бы помочь ей расквитаться с матерью. Они охладели друг к другу. Но у престола появился наследник, чья преданность делам церкви еще не вызывала сомнений — Ярослав любил пышную торжественность служб и вполне вверял свою душу воспитателям-стратам. Послушник тайного монастыря, он неделями пропадал в скитах, выполняя поручения святейшей конгрегации по делам веры. Иногда Ссаром спрашивал себя, не доносит ли внук на отца? Эта мысль не занимала его надолго, Николай давно стал пешкой в политических играх, пешкой, которой в этой партии не принадлежал ни один ход. Он не представлял собой угрозы, а значит, и ему ничто не угрожало. Этого было достаточно.

Ссаром почти забыл о существовании Брониславы, когда она ворвалась вдруг к нему вместе с известием о смерти Августы. Рыдая, стройная русоволосая женщина упала в ноги. Слова ее были несвязны, а горе безутешно. Ссаром усадил Брониславу в кресло, выгнал стражу за дверь. Немало прошло времени, прежде чем невестка успокоилась. Она пила чай, заваренный на липовом цвете, утирала покрасневший нос кончиком шелкового платка. Ссаром склонившись навстречу, рассматривал её лицо — темные глаза быстро высохли, рот сжался в тонкую линию, лишь дрожание рук выдавало неунявшуюся еще душевную боль и обиду.

— Она должна была умереть.

— Она и умерла, — Ссаром заботливо, с несвойственной монархам предупредительностью подлил в фарфоровую пиалу чая, — не хотите же вы сказать, что желали бы сами казнить собственную мать?

Она желала. Взгляд метнулся из-под вуали русых волос. Она склонилась над чашей, вдыхая густой аромат липового цвета. Ссаром сплел пальцы, глядя на гладко зачесанный пробор невестки — на висках поблескивала седина. Два вьющихся локона сбегали на плечи, падали на грудь. Красивая, гордая — княгиня никогда раньше не выдавала себя, не показывала норова. Ссаром и предположить не мог, что за женщина составила короткое счастье его сына, стала матерью его внука. Теперь он прикидывал: Орланду едва исполнилось семнадцать, когда он взошел на эшафот. Рассказывали, будто пятнадцатилетняя Бронислава до самого конца держала его за руку. Каково это — сестринским пожатием гасить дрожь готовящегося к смерти тела, чувствовать последнюю судорогу обезглавленного брата. Тогда, взяв невестку в дом, он еще некоторое время приглядывался к ней, но быстро потерял интерес к тихому семейному мирку Николая — Бронислава была верной женой и заботливой матерью. Сейчас её сын вырос, а любовь померкла — не потому ли с такой пугающей силой вернулись старые обиды?

— Я могу быть откровенна с вами?

Ссаром улыбнулся:

— Мне будет приятно вспомнить старые времена, — она подняла удивленный взгляд. — Я не только монарх, но и первосвященник, — пояснил Ссаром, — когда-то каждый мой день начинался с чьей-нибудь исповеди. Вы можете говорить так искренно, как если бы беседовали с Богом.

— Правит Бог, — прошептала Бронислава.

Ссаром вздрогнул. Эти слова лентой опоясывали герб Белгра, они встречали каждого, пришедшего в храм.

— Отче, — Бронислава отставила пиалу, взяла сухие старческие руки в свои, мягкие ладони женщины, разменявшей четвертый десяток. Она склонилась навстречу, взгляд, устремленный в пол, был пуст, слова рождались с трудом, но она говорила и говорила, преодолевая себя, ночь напролет.

Утром Ссаром — измученный и воодушевленный исповедью — покинул кабинет с твердым намерением призвать Святейший Синод. Давно вынашиваемые мечты о реванше за поражение Эдгара в той, отгоревшей восемьсот лет назад войне, не давали покоя многим поколениям первосвященников, и каждый всходил на престол именно себя полагая спасителем мира, проводником нового порядка в освобожденные земли. Бронислава указала ему легкий путь. Коварству этой женщины можно было лишь позавидовать. Её план гарантировал быструю и почти бескровную смену власти в Далионе. Но еще пять дней потребовалось для того, чтобы состоялся сегодняшний разговор с сыном. Бронислава взяла на себя переговоры — она умела убеждать. Тихие, глубокие рассуждения — плод долгих раздумий — увлекали не хуже пламенных речей. Половиной голосов в Синоде Ссаром был обязан невестке.