Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого - Валентин Булгаков

И еще любила Александра Львовна строиться, организовывать. Купит старый дом, сломает его и возводит на его месте новый, вся в планах и расчетах, готовая чуть ли не сама бревна таскать, как Петр Великий на верфи. Это шло уже от избытка ее энергии.

Из любви к отцу, из желания остаться с ним до конца (ведь двух других дочерей в доме уже не было – одна умерла, другая была замужем), Александра Львовна отказалась от замужества, хотя женихов, и видных, было достаточно. Лев Николаевич знал это, и преданность дочери его несказанно трогала и преисполняла чувством глубочайшей признательности. Самое присутствие Александры Львовны делало его счастливым, и не его вина, что, подпав под влияние В. Г. Черткова и увлекшись борьбой с матерью, Александра Львовна потом невольно содействовала разрушению и своего, и его счастья.

Добавлю, что Александра Львовна оказалась одаренной литературно. В этом отношении она, несомненно, наследовала кое-что от отца. Есть у нее и беллетристические опыты, но лучше всего, местами художественно, написаны ею воспоминания об отце и жизни в Ясной Поляне, изданные за границей на русском и на ряде иностранных языков. Александре Львовне суждено было также стать душеприказчицей Льва Николаевича и проявить себя крупным организаторским талантом в деле устроения быта яснополянских крестьян, в деле охраны яснополянской усадьбы и в деле подготовки к изданию полного академического собрания сочинений Толстого[41].

Не помню, по какому поводу, – в четвертую поездку мою в Ясную Поляну (1909), – Лев Николаевич в разговоре со мной выразился, между прочим, так:

– Да, это величайшая тайна, почему одни воспринимают истину, а другие нет. Вот хотя бы как мои дочери и сыновья…

Он хотел сказать, что в то время, как дочери были близки ему по взглядам, о сыновьях он этого утверждать не может.

Что касается старшего сына Льва Николаевича, Сергея Львовича, родившегося на второй год женитьбы отца, в 1863 году, то определенное расхождение во взглядах с отцом не мешало ему быть достойным человеком. Сергей Львович был естественником по образованию (он окончил физико-математический факультет Московского университета). Взгляды его можно было бы характеризовать как позитивные и либеральные. И хотя такие взгляды в среде, к которой Сергей Львович принадлежал по рождению, были, несомненно, чем-то уже прогрессивным и требовали от их сиятельного приверженца почти героизма, Льву Николаевичу все же не нравилось в сыне ни то ни другое; ни позитивизм, ни либерализм. Он считал и называл старшего сына «дарвинистом» (не знаю, прав ли он был) и иногда говорил о нем с оттенком какой-то холодности, чуть ли не (идейной, конечно) враждебности. Да простит мне великая тень, мне это всегда казалось не совсем справедливым. Сергей Львович был благороднейший, добрейший и чистой души человек. Он, что называется, «не хватал звезд с неба», но зато зла от него никто не видел. Отца своего он скрыто, интимно и глубоко почитал, не афишируя своих чувств, как Корделия в «Короле Лире». А между тем наш «король Лир», подобно шекспировскому, все как-то был недоволен своим созданием. И это давно началось, с молодости Сергея Львовича. Окончив университет, он пришел ко Льву Николаевичу и спросил, какому именно полезному делу отец посоветовал бы ему теперь посвятить свои силы. А находившийся как раз в горячке увлечения новым – антидарвинистским, антицивилизаторским, антиуниверситетским, антиинтеллигентским, – мировоззрением отец ответил выросшему и искренно ищущему благодарного призвания сыну:

– Мало ли полезных дел!.. Вот, возьми метлу и подметай улицу!..

Сергей Львович отошел и заплакал. И больше уже никогда не обращался к отцу за советом.

Отсюда видно, что бывали времена, когда и Лев Николаевич, в своем полемическом задоре, бывал тяжеловат.

Так и пошло, до конца: «Сережа-дарвинист» да и только… И при мне так было.

А Сергей Львович по-прежнему был прямодушен, кроток, мил и почтителен с отцом, хотя иной раз и вступал с ним в горячие споры.

Когда в семейной распре сыновья Толстые решили потребовать от отца гарантий, что он не лишит их в своем завещании прав собственности на свои сочинения, Сергей Львович не примкнул к братьям.

А когда Лев Николаевич ушел из Ясной Поляны, он, единственный из всей семьи, написал отцу в Астапово, что вполне понимает его, считает, что он избрал «настоящий выход» и думает, что ему давно уже надо было уйти. Лев Николаевич умилился… В самом деле, в отношении старшего сына он прозрел, кажется, только на смертном одре.

Когда Лев Николаевич умирал, Сергей Львович умилил его еще раз. Он разыскал ушедшего «неизвестно куда» отца, привез ему удобную постель (на которой и умер Толстой), с сердцем, полным любви и сокрушения, подошел к его постели и.

И Лев Николаевич рассказывал потом ухаживавшим за ним:

– А Сережа-то… Сережа… он мне руку поцеловал!..

И плакал.

После смерти Льва Николаевича Сергей Львович в качестве товарища председателя Толстовского общества в Москве (председателем был Н. В. Давыдов) принял ближайшее участие в основании Толстовского музея, к которому всегда оставался близок. Им написан и создан ряд ценных исследований об отце: «Лев Толстой и музыка», «Мать и дед Л. Н. Толстого» и др. За эти исследования он награжден был советским правительством орденом Трудового Красного Знамени. После смерти С. Л. Толстого в 1947 году была опубликована книга его воспоминаний под названием «Очерки былого».

Сергей Львович был одаренным музыкантом-композитором и пианистом. Между прочим, однажды в Москве им получена была первая премия на музыкальном конкурсе «Дома песни» – за аранжировку для рояля «Шотландских песен» Бернса. Он был также автором ряда прекрасных романсов, исполнявшихся, между прочим, не раз на концертах в Доме ученых в Москве.

Для меня Сергей Львович написал очень интересный и сложный аккомпанемент, особый для каждого куплета, к песне «Последний нонешний денечек», и мы потом не раз эту песню вместе исполняли. Он сделал мне также честь и подлинное нравственное удовлетворение, поместив меня, в одной из своих брошюр, в число друзей своей матери, покойной Софьи Андреевны19.

Второй сын Толстого, Илья (род. в 1866 г.), был самый талантливый писатель из всех детей Льва Николаевича. На самом деле талантливый, но. очень мало работавший. Проживши всю жизнь широко и довольно разгульно, то вольным помещиком, то чиновником, Илья Львович только на старости лет спохватился и начал писать. Успел написать и напечатать, под псевдонимом Ильи Дубровского, немного, два-три рассказа, – но все, что вышло из-под его пера, отличалось подлинным литературным достоинством. Его книга «Мои воспоминания» является единственным в своем роде (в особенности – в литературе о Толстом), блестящим художественным произведением. Он писал ее в Ясной Поляне при мне в первые годы после смерти Льва Николаевича и весь горел в работе. Тогда же он начал заниматься живописью и вдруг, ни с того ни с сего, в сущности самоучкой, сделал несколько очаровательных пейзажей и интерьеров Ясной Поляны. Один интерьер (зеркала и окна) был продан на выставке в Москве. Илья Львович сделал его повторение. И повторение было продано. Тогда Илья Львович сделал новое повторение…

И тогда же приблизительно Илья Львович увлекся фильмом. Он в самом деле во всем был талантлив. Снимался в роли барина в фильме на сюжет Л. Толстого «Чем люди живы». В старости, за границей, в Голливуде, изображал своего собственного отца во вступительной части к большому фильму «Воскресение» по роману Л. Толстого. Он, между прочим, больше всех братьев походил на отца наружностью, особенно состарившись и поседев. В Америке, куда выехал еще до Первой мировой войны, прочел множество публичных лекций об отце. Словом, нашелся, не пропал и на чужбине.

«Гр. Лев Толстой-сын», как подписывался Лев Львович Толстой (род. в 1869 г.) под своими статьями, избрал писательство и журналистику своей профессией. Имя его имеется в энциклопедических словарях (напр., у Брокгауза и Эфрона). И он действительно был писателем и журналистом, но. мелкотравчатым, малоудачным, не талантливым. В молодости Л. Л. Толстой увлекся или думал, что увлекается, мировоззрением отца. Потом эмансипировался от отцовского влияния, но ничего своего не создал. И это, кажется, мучило его. Он хотел, во всяком случае, устоять на своих ногах. Отсюда появилось и развилось мало-помалу какое-то соперничество с Львом Толстым-отцом, – несчастная и жалкая черта Льва Львовича! Сколько она ему горя принесла, сколько насмешек вызвала, а он все никак не мог отделаться от своей блажи. Известно, что в противоположность «Крейцеровой сонате» он написал рассказ «Прелюдия Шопена», с тенденцией, обратной «толстовской». Писал, хотя, слава Богу, не опубликовал, продолжение «Войны и мира» Л. Толстого, показывая нам Пьеров Безуховых и Андреев Болконских стариками, а их детей – в качестве главных действующих лиц. Так как у Л. Толстого-отца были антимилитаристические Солдатская и Офицерская памятки, то Л. Толстой-сын счел своим долгом создать Солдатскую и Офицерскую памятки милитаристические. В «Новом времени», суворинской консервативной газете, где Лев Львович был постоянным сотрудником, он часто полемизировал с мировоззрением Л. Н. Толстого. Один раз даже заявил, что Лев Толстой сам не верит в то, что он пишет. В результате прослыл притчей во языцех и «самым неудачным произведением Л. Толстого» (злое и меткое слово московского фельетониста Сергея Яблоновского-Потресова).