Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого - Валентин Булгаков

За первый же год своего пребывания в Ясной Поляне и Телятинках, при жизни Л. Н. Толстого, я познакомился почти со всеми выдающимися его единомышленниками, как, например, с Павлом Ивановичем Бирюковым, с Иваном Ивановичем Горбуновым-Посадовым, с Федором Алексеевичем Страховым, джорджистом Сергеем Дмитриевичем Николаевым, писателем-беллетристом Иваном Федоровичем Наживиным, крестьянами-писателями Сергеем Терентьевичем Семеновым и Михаилом Петровичем Новиковым, финским писателем Арвидом Ернефельтом и другими. Все это были чрезвычайно интересные, своеобразные, в той или иной мере одаренные и по большей части весьма симпатичные, искренние и ищущие люди. Обо всех о них можно было бы многое порассказать, и я это сделаю со временем. Пока же остановлюсь только на тех лицах, которые непосредственно принадлежали к небольшому «толстовскому» мирку, окружавшему Ясную Поляну и до некоторой степени составлявшему как бы ее продолжение. По крайней мере, для меня в молодости он был именно таким продолжением.

Единомышленников Л. Н. Толстого можно было найти в соседних деревнях Овсянникове, Телятинках, Хатунке и Русанове.

Сначала скажу только несколько слов о друге-приятеле, с которым в 1910 году я делил общество нашего учителя Л. Н. Толстого в Ясной Поляне, именно о докторе Душане Петровиче Маковицком или просто о Душане, как все его называли и за глаза, и в глаза.

Душан был словак. Он родился в краю со смешанным словацким, мадьярским и еврейским населением и вынес оттуда ту черту, которая всем, знавшим его, казалась в нем столь странной и неуместной, а именно – юдофобство. Черта эта, конечно, ни в ком из русских, не говоря уже о Толстом и «толстовцах», не могла вызвать особого восхищения. Во всем остальном милый, услужливый, скромный и малотребовательный до самоотвержения, Душан был чудесным человеком и пользовался всеобщей любовью и уважением.

Лев Николаевич много раз пытался переубедить Душана в основном его предубеждении, но безуспешно. Душан, в ответ на горячие филиппики Толстого, уличавшие его как христианина по взглядам и по жизни в непоследовательности, отмалчивался, либо тупо повторял то же самое.

Один раз его задела за живое гостившая в Ясной Поляне Софья Александровна Стахович, фрейлина обеих императриц и сестра известного общественного деятеля и друга семьи Толстых, члена Государственного совета по выборам от Орловской губернии Михаила Александровича Стаховича. Именно, видя неискоренимое упорство Душана Петровича в отстаивании идеи антисемитизма, она заявила ему, что понемногу начинает приходить к заключению, что он сам еврей.

– Я вынуждена это думать, – говорила С. А. Стахович, – потому что, как только вы начинаете говорить о евреях, вы сами проявляете жестокость, злобу и несправедливость, то есть все те черты, которые вы приписываете евреям!..

Умная была женщина Софья Александровна!

Душан сначала был совершенно ошарашен ее доводом, а потом много и добродушно смеялся.

Своих друзей-«толстовцев» Душан уверял, что он только противник «еврейского духа», а что к хорошим евреям он относится с уважением. В самом деле, о переписчике С. М. Белиньком, например, с которым он находился в самых лучших отношениях, Душан Петрович говорил, что тот «только тэлом еврэй». Душан неважно говорил по-русски. Он владел и несколькими другими языками, но столь же несовершенно. Случалось ему также путать в своей речи элементы разных языков. Например, о своем антисемитизме он выражался так:

– Меня называют юдофобом, но я – всего только прононсованный антисемит инфериорного еврейства!

На таком же языке вел Душан Петрович и свои записки о Толстом, огромные по объему и очень ценные по содержанию. Н. Н. Гусев взял на себя сизифов труд по переводу их с «душановского» языка на русский. Без него этот немаловажный литературный памятник совершенно пропал бы…22

И – диво, что при этакой филологической смесице в голове, Душан искренно любил и ценил народный русский язык и всегда неизменно восхищался выразительными, сочными и своеобразными деревенскими словечками и прибаутками!

Александра Львовна, очень любившая Душана и не перестававшая умиляться его наивностью и простотой, иногда просила попеть его самого, и он пел всегда одно и то же – поначалу меланхолическую и затем переходившую в плясовой темп песенку венгерских цыган:

Фароэс, фароэс,Керда чинта фенгуэс…

Кончал он эту песню притоптывая и подпрыгивая и потом весь сиял и простодушно, по-детски заливался тихим, мелким, захлебывающимся смехом, а младшая дочь великого Льва вторила ему – по-русски: раскатисто, громко и заразительно.

Александра Львовна сама потом выучила «Фароэс», и я эту песенку выучил, но никогда ни в чьем исполнении она не имела такого успеха, как в исполнении тихого, бледного и сухенького Душана, сначала наивно закатывающего белесо-голубые глаза, а потом весело пускающегося в пляс.

Душана считали человеком образованным и чуть ли не энциклопедистом, но по существу образованность его ограничивалась лишь массой статистических сведений из области политики, геополитики и этнографии. Душан в любую минуту мог предоставить вам те или иные статистические данные о количестве населения в той или иной стране, о распределении этого населения по национальностям и вероисповеданиям и т. д., но я никогда не слыхал, чтобы он, например, процитировал какого-нибудь мирового писателя или обнаружил знакомство с той или иной философской системой.

Политически Душан был славянофилом и русофилом старого, консервативного толка. Он верил в царскую Россию и очень опасался гибели ее от «еврэйских» козней. Славяне должны были объединиться вокруг России. (Тут наш словацкий друг рассуждал здраво.) Душан всегда старался привлекать внимание Л. Н. Толстого к жизни и положению малых, угнетенных славянских народов, в частности чехов и словаков. Если Толстой получал приветствие от какого-либо славянского съезда или объединения, то Душан Петрович ревниво следил за тем, чтобы Лев Николаевич соответствующим образом на приветствие откликнулся. Он вообще играл роль своего рода «адвоката славянства» в Ясной Поляне и в России. Вел он и корреспонденцию Льва Николаевича со славянами, а также с немцами. Большим событием было для Душана посещение Толстого Т. Г. Масариком, перед которым он, как перед одним из национальных славянских вождей, благоговел, хотя политические взгляды Душана далеко не вполне совпадали со взглядами более радикального и прогрессивного Масарика.

В качестве русофила-консерватора Душан Петрович читал только «Новое время». «Беспартийно-прогрессивное» сытинское «Русское слово» казалось ему уже верхом опасного «еврэйского» либерализма.

– Зачем ты это г…о читаешь?! – кричал он на меня однажды с возмущением, увидав у меня в руках номер «Русского слова», получавшегося в Ясной Поляне в числе других газет. – Ведь это еврэйская газета! Я тебя презираю («прэзираю») за это!..

Приходилось старшему другу прощать такие выходки. Но, сказать по правде, и политическая узость, и антисемитизм Душана часто казались мне недостойными друга Толстого.

Душан вообще был порядочный чудак и часто мог удивить или насмешить. Один раз, уже после смерти Льва Николаевича, дамы сидели вечером в зале за рукодельем. Душан тоже принес старые носки и, усевшись рядом с дамами, в кресло за круглым столом, принялся размеренно и усердно штопать носки. Тут был, между прочим, Лев Львович. Наблюдая с ним Душана, мы через некоторое время не выдержали и расхохотались. Душан тоже. Тут – видимо, придя в хорошее настроение, – он вдруг изрек:

– Я воспитывался между женщин, и оттого я – гораздо более женщина, чем мужчина!

Все так и покатились со смеху. А Душан принялся объяснять, что, собственно, он хотел сказать…

Лев Николаевич очень любил Душана. Об антисемитизме его говорил так:

– Антисемитизм дан Душану Петровичу для того, чтобы ему было с чем бороться, работая над собой и над своим самосовершенствованием. Если бы у него не было этого недостатка, то он был бы святой.

«Святой доктор» – так называл не раз Лев Николаевич Душана Петровича. Так называли его и другие. Крестьяне звали его еще и Душа-Петрович.

Душан лечил крестьян в огромной округе, земского врача близко не было, и вся медицинская деятельность Маковицкого, с разъездами по деревням в тряской телеге, в любое время дня и года и при любой погоде, деятельность почти совершенно бескорыстная, являлась, действительно, сплошным подвигом.

Нечего и говорить о любви Душана Петровича к Толстому – она была беспредельна. Душан, кстати сказать, не без тяжелой внутренней борьбы решил остаться в России. Закончив свое образование, он предполагал служить своему собственному народу, нуждавшемуся в интеллигенции. К этому призывал его также родной отец, тяжело переносивший разлуку с любимым сыном. Но ради Толстого и возможности жить с ним, учиться у него и служить ему д-р Маковицкий оставил надолго и свой край, и своего собственного отца.