Железные паруса - Михаил Белозеров

— Ты действительно слишком груб, — заметила она с укоризной.

Он тайком оглянулся — Громобой лежал там, на мостовой, и колкая тень старика-Падамелона, раскрашенная под арлекина, висела над ним, как укор, как угрызения совести.

Я не предам тебя, сказал Он, я не предам никого из людей. Слышишь!!!

Двигайся!!! закричал Падамелон, не давай себя запутать.

— Мне надо вернуться, — сказал Он, опираясь на руки и не веря в действенность своих слов.

Она засмеялась и покачала головой.

— Мне надо вернуться, — повторил Он, — если я не вернусь, то все только проиграют, и ты тоже.

— Люди ошибаются, — терпеливо сказала она, — исключений нет.

— Мне надо вернуться, — с тупым упорством произнес Он. — Я не знаю, почему, но мне надо вернуться.

— Разве ты бросишь меня? — спросила она, и в ее голосе проскользнула тревога. — Мы прошли только четверть пути.

— Да, — прошептал Он.

Громче! закричал Падамелон.

— Да!

Еще громче!!!

— Да!!! — закричал Он и вскочил, уже зная, что не добежит, что Он, такой хитрый и тертый, попался — глупо и безнадежно, и умирать лучше, когда ты борешься, а не тихо и сонно в постели с грелкой под боком.

А позади, как в кошмаре, нарастал грохот и лязг, и у него не было даже мгновения, чтобы оглянуться, и когда Он прыгнул в отчаянии и вцепился в Громобой, что-то огромное и холодное, схватив за ноги, швырнуло об землю, и, падая, и раз за разом переворачиваясь на брусчатке, Он видел, как его тело превращается в месиво костей и мяса.

2

…Собственно, если не останавливать время, то история продолжится независимо от желаний, даже если ты не хочешь, даже если кто-то опровергает, даже если предположить чисто гипотетически — я ведь совсем не собираюсь летать бездумно, наличие реального Абсолюта или его Суверена, или еще кого-либо Повыше, пусть завуалированного под черта или кочергу — что не меняет сути дела. Мне бы лично хотелось остаться независимой единицей и не дрожать над каждым куском мысли, как скряга над мешком золота. Я насчитал целых три проникновения. Зачем они мне?..

Через мгновение Он стоял в магазине и ждал, когда холеные и сытые Наемники приблизятся, чтобы взглянуть, какие они вблизи и как будут умирать и что они, вообще, представляют собой в эти секунды и способны ли представлять.

А они вышагивали в своих коротковатых бушлатах цвета хаки и брюках, заправленных в черные высокие краги с множеством дырок и шнурков; и кепки с зелеными козырьками торчали над одинаково задранными носами. В общем, они были неплохими ребятами — со свежими лицами и здоровыми желудками.

Таких даже убивать жаль, подумал Он, не то что тех, изъеденных страстями.

Когда они приблизились, она сказала:

— Не играй судьбою…

— Пусть что-нибудь произнесут, — сказал Он, держа Громобой на плече, — мне интересно…

Периферийным зрением она воспринималась как желто-голубое облако.

— Глупая фора, — заметила она нервно.

Но ему почему-то захотелось попробовать.

— Ты думаешь, я промажу? — возразил Он.

Ему не хотелось ссориться.

— Не давай им лишнего шанса, — она поменяла цвет и стала совсем блеклой.

— Я хочу увидеть их лица, — пояснил Он, по-прежнему не оборачиваясь на ее слова.

— Не давай им шанса, — еще раз предупредила она.

Он промолчал.

— Ты ошибешься, — сказала она.

Ну и пусть, упрямо подумал Он.

— Ты ошибешься!! — повторила она.

— Какая разница, — возразил Он.

— Ты ошибешься!!! — крикнула она.

Но Он не ошибся.

— По-моему, нас напоили какой-то гадостью, — сказал тот, что двигался по краю тротуара.

— Обыкновенная мадера из тухлой бочки, — ответил напарник.

— Я уже три раза сидел в туалете. Может, они подсыпали стрихнина?

— У тебя просто слабый желудок.

— Может быть, у меня и все остальное слабое?

— Нет, все остальное у тебя гипертрофированно до невероятных размеров, — захохотал напарник, — недаром Сохмет-Мут стонет каждый вечер…

— Когда-нибудь за такие шутки я выбью тебе все зубы! — сказал, сжимая кулаки, тот, кто двигался по краю тротуара.

— Стреляй, что же ты! — прошептала она, розовея.

Когда-то так же страстно она шептала нежности.

А Он стоял и смотрел, как они приближаются, и не мог ничего сделать, — словно в нем что-то заело, сломалось, и в голове не было ни одной мысли.

— Зря ты кипятишься, — тоном доки произнес другой, — подумаешь, какая-то девственница-деревяшка.

— Что ты во всем этом понимаешь! — вспылил Наемник, — для тебя, разумеется, приятнее девки из заведения мамы-Розы. А может, тебя интересует что-нибудь иное, недаром у тебя словно шило в одном месте.

— … конечно, я все понимаю… — продолжал дразнить тот, кто казался смелее, — формы у нее безупречные, есть, куда приложиться… Ты бы женился на аборигенше-фермерше, что ли. У них, как у всех, имеется кое-что…

— Вольф, я тебя предупреждаю!..

— Не смеши меня, на что ты способен?! А? Ты же не хочешь однажды получить пулю в лоб?

— Капрал? Ты?.. ты!.. Что ты знаешь о нем?

— Отпусти меня. Ты всегда был маменькиным сынком. Небось, провожала и забирала из школы?

— Мне не нравятся твои намеки!

— А я не намекаю. Какие, к черту, намеки. Я говорю прямо, — похоже, у вас был один предмет обожания…

— Заткнись! Карлос был женат!

— У каждой медали есть оборотная сторона…

— Говори, что ты знаешь о нем?

— Что я могу знать — примерный служака…

— Смени пластинку!

— Я и говорю…

— Похоже, ты все подстроил?!

— Я ни при чем…

— Куда же он делся?

— От него остались только обгоревшие сапоги… Но это секретная информация. Еще счастье, что остались, вдове на память. Ха-ха… Весело. А? Дикая страна. Дикие нравы.

— Чего ты ждешь?! — почти кричала она.

Теперь она снова была Данутой или, вернее, той женщиной, которую Он знал или думал, что знал.

— Разделайся с ними!

— Я не могу, — сказал Он. — Просто не могу.

— Чего ты не можешь?!

— У них такие человеческие лица…

— Твой Карлос — дерьмо. Он даже не мог удержаться, чтобы не влезть в говно.

— Он спас тебе жизнь! Может, ты сам убежал от Стрелка со сломанной щиколоткой?

— Карлос — дерьмо! Ты же не хочешь, чтобы я доказывал тебе это?

— Рано или поздно Стрелка поймают, и тогда всему конец.

— Появится новый. Борьба с ними похожа на ветряные мельницы…

— Карлос не был наивным, он был героем!

— Я помню, все его штучки с тумбочками, когда мыльница должна лежать от края на толщину пальца, а скребок должен быть раскручен и разложен в определенной последовательности. А если обнаруживалось что-то иное, кроме Библии, — трое суток карцера и чистка клозетов. Презерватив или карты для него были святотатством. Он был трезвенником и кастратом. Он вообще ни на что не годился, кроме исполнения приказов, твой Карлос. Так что же теперь, памятник ему поставить — погиб при исполнении долга черт знает где и черт знает за что. А?