Досужие размышления досужего человека - Джером Джером

— Ты-то мне и нужен! У меня для тебя отличная новость. Мы тут учреждаем один маленький синдикатик.

Сколько я его знаю, он вечно занят учреждением финансовых синдикатов. Вкладываешь сотню — получаешь тысячу. Если бы я вступал во все его синдикаты, то к настоящему времени стал бы счастливым обладателем состояния в два с половиной миллиона фунтов. Однако я в них не вступаю. Впрочем, однажды, во времена моей юности, я поддался на уговоры. В том синдикате я состою и поныне, а мой приятель по-прежнему уверен, что когда-нибудь вложения окупятся сторицей. Тем не менее я готов сию же минуту расстаться со своей долей, уступив ее с приличной скидкой любому страждущему.

Другой мой приятель знаком с одним господином — большим специалистом в бегах. Перед забегом он буквально нарасхват, однако после финиша его популярность резко идет на убыль.

Мой третий благодетель помешан на диетах. Приносит он однажды какой-то пакетик и вкладывает его мне в ладонь с таким видом, словно принес исцеление от всех болезней.

— Что это?

— Открой и посмотри, — отвечает он с театральной многозначительностью.

Я послушно открываю пакет, но яснее не становится.

— Это чай, — объясняет приятель.

— Неужели? А я решил, что табак.

— Ну, это такой особый сорт чая. Выпьешь чашку — всего одну чашку — и не захочешь больше слышать о других сортах.

Так и есть, мне хватает чашки. После нее я чувствую, что до конца моих дней не захочу больше слышать о чае. Единственное, чего жаждет мой организм, — быстрой и безболезненной кончины, и чем скорее, тем лучше.

На следующей неделе приятель звонит мне сам.

— Помнишь чай, который я принес? — спрашивает он.

— Забудешь тут! Во рту до сих пор его вкус.

— Тебя это беспокоит?

— Поначалу раздражало, не скрою, но ко всему привыкаешь.

Некоторое время в трубке тихо.

— Прости, — вздыхает он, — это был табак, особый сорт, мне его прислали из Индии.

— Боюсь, он не слишком хорош на вкус.

— Это я виноват. Должно быть, перепутал пакетики.

— Бывает. По крайней мере меня тебе больше не облапошить.

Все мы горазды советовать своим ближним. Когда-то я имел честь служить у одного старого джентльмена, который зарабатывал на жизнь юридическими советами и, как многие, знающие предмет не понаслышке, суды недолюбливал. Однажды я слышал, как он отговаривал клиента от тяжбы:

— Мой добрый сэр, если налетчик остановит меня на улице и потребует, чтобы я отдал ему кошелек и часы, мне придется ему отказать. Если он пригрозит мне расправой, я сумею за себя постоять. Но если негодяй заявит, что готов отнять их по суду, я выгребу из карманов все ценное и буду умолять его принять деньги и вещи в дар. И поверьте, уйду довольный, считая, что легко отделался.

В то же время сам он судился с соседом из-за дохлого попугая, не стоившего и шестипенсовика, и с легкостью расстался с сотней фунтов, в которую обошлись издержки.

— Да, я признаю, что вел себя как последний болван! — даже не думал отпираться достойный джентльмен. — У меня нет доказательств, что виноват его кот, но после того, как сосед обозвал меня старым крючкотвором, что мне оставалось?

Все, кому не лень, знают, как выглядит идеальный пудинг. Однако готовить его — не наша забота, наше дело — критиковать кухарку. Все вокруг только и делают, что критикуют. У меня есть соображения относительно тебя, читатель. Наверняка и тебе есть что сказать обо мне. Нет-нет, меня твое мнение не интересует, предпочитаю, чтобы обо мне судачили за глаза.

Мне не раз приходилось читать лекции в аудиториях, устроенных так, что лектору приходится выходить из зала вместе с толпой слушателей. И каждый раз я боялся услышать впереди шепот: «Тише, он идет за нами». Какую благодарность испытывал я к этому застенчивому читателю!

Однажды я пил кофе в «Богемском клубе» с одним романистом, широкоплечим спортивного сложения мужчиной. К нам подошел член клуба и обратился к моему собеседнику:

— Я только что дочитал вашу последнюю книгу и готов изложить вам свое непредвзятое мнение…

— Предупреждаю, если вы это сделаете, — перебил его романист, — я вам башку сверну.

Стоит ли говорить, что услышать в тот вечер непредвзятое мнение нам так и не довелось?

Свой досуг мы посвящаем насмешкам над ближними. Удивительно, как еще нас, таких гордых и самонадеянных, земля носит. Неимущие классы ворчат на богачей, еще бы, эти баловни судьбы понятия не имеют о морали! Вот если бы правила поведения для них устанавливал специальный комитет из представителей низших сословий! Если бы богачи заботились не только о собственных удовольствиях, а о процветании и благополучии широких масс!

Богачи недовольны бедняками. Если бы те следовали их советам, научились бы жить на десять шиллингов в неделю и не роптать! Не травили бы себя дешевым алкоголем, а употребляли бордо, весьма полезный для здоровья напиток. Если бы все бедные девушки работали горничными за пять фунтов в год и не тратились на побрякушки; а их кавалеры усердно трудились четырнадцать часов в день, хором славя своих благодетелей с семейством, и вообще знали бы свое место!

Дамы прогрессивных взглядов презирают сторонниц консерватизма. Нонконформисты обрушивают свой гнев на современный театр. Театр высмеивает нонконформистов; непризнанные поэты смеются миру в лицо, мир в ответ хохочет над непризнанными поэтами.

Мужчины критикуют женщин. Мы без конца обсуждаем их недостатки, заметьте, для их же блага! Если бы англичанки одевались, как француженки, умели поддержать беседу, как американки, а готовили, как немки! Если бы они стремились соответствовать нашему идеалу подруги: спокойной и работящей, блестяще образованной и хозяйственной, покорной и неревнивой! Мы столько сил тратим на то, чтобы научить их уму-разуму, а им хоть бы что. Вместо того чтобы прислушаться, эти зануды осмеливаются критиковать нас. Есть такая старая школьная игра, правила ее просты: нужен порог, указка, шесть игроков и ведущий. Вся сложность в том, чтобы найти этих шестерых. Каждый школьник хочет изображать учителя, и все шестеро уверены, что сейчас их очередь водить.

Женщина берет указку и ставит мужчину на пороге. Ей есть что сказать. Она решительно не одобряет его поведения. Послушать ее, так мужчине следует отказаться от всех естественных желаний и пристрастий. И тогда она сделает из него — нет, не человека, а нечто гораздо более совершенное.

Если бы окружающие следовали нашим советам, мы жили бы в лучшем из миров. Говорят, Иерусалим славится чистотой. Наверняка не потому, что его жители, вместо того чтобы заботиться о чистоте своих жалких порогов, проповедуют санитарию.

Мы готовы критиковать самого Создателя. Мир плох, мы плохи. Все было бы иначе, прислушайся Он к нашим советам в первые шесть дней творения!

Почему мне кажется, что меня выворотили наизнанку и заполнили свинцом? Почему меня мутит от запаха бекона и мучают подозрения, что решительно никому нет до меня дела? Все потому, что шампанское и лобстеры были созданы нам на погибель.

Почему Эдвин и Анжелина вечно ссорятся? Потому что цельная натура Эдвина не приемлет половинчатости, а бедняжка Анжелина одержима духом противоречия.

Почему добрейший мистер Джонс впал в нищету? Когда-то его накопления, вложенные в надежный фонд, давали тысячу фунтов годового дохода. Пока не появился мошенник-инвестор (кстати, как Господь допустил существование мошенников-инвесторов?), соблазнивший добрейшего мистера Джонса ста процентами годовых.

Афера лопнула, доверчивые сограждане мистера Джонса остались с носом. И куда только смотрит Всевышний?

Почему миссис Браун оставила мужа и детей, закрутив роман с новым доктором? Виноват опрометчивый Создатель, наградивших обоих бурным темпераментом. Ни миссис Браун, ни доктор не могут отвечать за свои поступки. А если и искать виновных, то ими скорее всего окажутся дедушка миссис Браун или отдаленные предки доктора.

Кажется, мы не перестанем роптать на небеса, даже когда там окажемся. Не думаю, что нам понравятся местные порядки; мы так привыкли критиковать, что нам невозможно угодить.

Мне рассказывали об одном юноше, уверенном, что всемогущий Господь создал этот мир, чтобы услышать его мнение о своем творении. Сознательно или бессознательно, но мы все так думаем. Наш век — век взаимных усовершенствований (совершенствовать других — это так увлекательно!), век любительских парламентов, литературных клубов и обществ любителей театра.

Обсуждать премьеры стало немодно. Нынешний поклонник драмы, вероятно, считает, что современные пьесы не выдерживают критики. То ли дело мы в юности! Мы ходили в театр не ради того, чтобы скоротать вечер, но исключительно ради возвышения театрального искусства. Хочется верить, что наш труд не пропал втуне. С тех пор много нелепых театральных пережитков кануло в Лету. Будем считать, что наши дурачества способствовали их скорой и безболезненной кончине. Иногда подобное лечится подобным.