Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим - Уильям Теккерей

- Я помню вашу честь еще по Спа, - заявил этот субъект, широко ухмыляясь. - Объявляю семь в пиках, хе-хе!

Несказанно обрадованный этим напоминанием, я поспешил расстаться со своим младшим собратом.

Я не сторонник перлюстрации писем в частной жизни - за исключением особых, экстренных случаев, вызванных крайней необходимостью, когда мы, по примеру высших властей, величайших государственных деятелей Европы, во имя общего блага позволяем себе отступать от некоторых привычных формальностей. Письмам леди Линдон ничего не делалось от того, что я их вскрывал, наоборот, они выигрывали в своем значении, ибо те сведения которые я извлекал из ее многообразных посланий, расширяли мое представление о ее характере и вооружали меня властью, коей я потом успешно пользовался. Благодаря этим письмам и моему приятелю-англичанину, которого я угощал превосходными напитками и баловал денежными подарками, еще более ему приятными (для этих свиданий я также надевал ливрею и к ней рыжий парик, делавший элегантного Барри Линдона неузнаваемым), я так вошел в курс всех дел вдовы, что уже этим приводил ее в трепет. Я заранее знал, какие общественные места она посетит (их было не так уж много, по причине траура), и где бы она ни появлялась - в церкви или в парке, - я всегда был тут как тут, чтобы поднять ей упавший молитвенник или сопровождать верхом ее карету.

Некоторые письма миледи представляли собой поистине фантастический образец безудержного самохвальства, такое любование собой - редкость даже среди синих чулков. Она заводила без счета подруг и бросала их с такой же легкостью, с какой иная щеголиха меняет перчатки. Вскоре в ее письмах к этим возлюбленным наперсницам замелькали упоминания о моей недостойной особе, из коих я, к величайшей своей радости, убеждался, что внушаю ей чуть ли не суеверный страх, она величала меня своим bete noire {Отвратительным чудовищем (франц.).}, своим злым гением, своим кровожадным почитателем и другими лестными прозвищами, выдававшими ее страх и беспокойство. Так она писала: "Негодяй увязался за моей каретой и следовал за мной по всему парку"; или: "Мой рок не отходил от меня в церкви"; или: "Мой неугомонный воздыхатель помог мне высадиться из портшеза у дверей модной лавки", - и т. д. и т. п. Я всячески нагнетал в ней это чувство неотвязного страха, уверенность, что спастись от меня невозможно.

С этой целью я подкупил гадальщика, к которому она, наравне со многими виднейшими и глупейшими обитателями Дублина, обратилась за советом, и оный ведун, узнав в ней высокопоставленную особу, хоть она и явилась к нему в платье своей горничной, не преминул ей внушить, что она выйдет замуж за усердного своего почитателя Редмонда Барри, эсквайра. Это предсказание повергло ее в трепет. В испуге и недоумении писала она своим корреспонденткам: "Ужель этот изверг властен и над судьбой, как он клянется? Ужель он в силах заставить меня за него выйти, хоть я презираю его всем сердцем, - повергнуть, как рабу, к своим стопам? Змеиный взгляд его черных глаз чарует меня и ужасает: мне чудится, что он преследует меня повсюду, и даже, когда я смыкаю глаза, этот страшный взгляд проникает сквозь веки мне в душу, и я чувствую - от него не уйти".

Уж если женщина так рассуждает о мужчине, надо быть ослом, чтоб ее не добиться; я тенью следовал за миледи Линдон и при встрече с нею в обществе, став насупротив, принимал картинные позы, "чаруя" ее, по выражению миледи, своим "змеиным взглядом" со всем возможным усердием. Отставной поклонник миледи, лорд Джордж Пойнингс, по-прежнему сидел в затворе, залечивая свои раны, и, видимо, нисколько не притязал на бывшую свою нареченную. Он не допускал ее до себя, когда она к нему являлась, и не отвечал на ее письма под предлогом, что врач запретил ему принимать посетителей и писать письма. А по мере того как он отходил назад, я все больше и больше выступал на авансцену; при этом я зорко следил за появлением возможных соперников с малейшими шансами на успех и, едва услышав о таковом, заводил с ним ссору; таким образом, я вывел из строя еще двух противников, помимо лорда Джорджа. Щадя репутацию и чувства леди Линдон, я придумывал для поединка благовидный предлог, скрывая истинную причину, но она-то угадывала подоплеку моих поступков; а вскоре и дублинские повесы, сообразив, что дважды два четыре, уразумели, что богатую наследницу стережет опасный дракон и, прежде чем до нее добраться, надо сразить дракона. После первой помянутой троицы, поверьте, немного находилось охотников ухаживать за высокородной дамой; и я частенько смеялся (в кулак), когда дублинские щеголи, провожавшие верхами ее карету, при виде моей гнедой кобылы и моих зеленых ливрей, обращались в беспорядочное бегство.

Мечтая поразить ее воображение каким-нибудь необычайным поступком, внушающим благоговейный трепет, я решил устроить счастье своего кузена, честного Улика, похитив для него очаровательный предмет его вздохов, девицу Килджой, на глазах у ее опекунши и приятельницы леди Линдон и под самым носом у братьев молодой особы. Последние проводили зиму в Дублине и повсюду хвалились десятитысячным (в ирландских фунтах!) приданым сестры - словно это капитал по меньшей мере в сотню тысяч. Сама девица, в сущности, не возражала бы против мистера Брейди - из чего можно заключить, как слабодушны иные мужчины и что только гений высшего порядка может с маху взять препятствие, которое человеку заурядному кажется неодолимым: Улику и в голову не приходило ее похитить, тогда как я с обычной смелостью и решительностью совершил этот подвиг. Мисс Килджой до совершеннолетия находилась под опекой лорд-канцлерского суда, но теперь она могла распорядиться своим сердцем как угодно (в противном случае подобный план угрожал бы слишком большими неприятностями), и только природная робость заставляла ее считаться с братьями и другими родичами, точно она от них зависела. А у этих господ на примете был какой-то их дружок, и они с презрением отвергли искательство Улика Брейди, вконец разорившегося дворянина. В глазах этих сельских снобов мой кузен был недостоин такой сногсшибательно богатой невесты, как их сестра.

Скучая одна в своем обширном дублинском доме, графиня Линдон пригласила к себе мисс Амелию на весь сезон. Вспомнила она в приливе материнской нежности и о своем сынишке Буллингдоне и послала за ним и его наставником, чтобы они пожили с ней в столице и разделили ее одиночество. Но как только семейный рыдван доставил из замка Линдон мальчика, воспитателя и богатую наследницу, я стал искать случая привести мой план в исполнение.

Такая возможность вскоре представилась. Я уже говорил в одной из предыдущих глав, что в Ирландском королевстве хозяйничали в ту пору банды повстанцев, так называемые "Белые ребята", "Желуди", "Стальные сердца"; во главе со своими вожаками они убивали прокторов, сжигали стога, калечили скот, - словом, всячески самоуправствовали. Одну из этих шаек, - а возможно, и не одну, сказать трудно, возглавляла некая таинственная личность, известная под кличкой "Капитан Гром"; специальностью Капитана Грома было, по-видимому, устраивать браки с согласия и без согласия брачующихся сторон и их близких. Со столбцов "Дублинской газеты" и "Меркурия" того времени (1772 год) не сходили воззвания лорда-наместника, в коих за поимку грозного капитана и его шайки объявлялась награда и подробно описывались многообразные подвиги этого свирепого адъютанта самого Гименея. Я решил воспользоваться если не помощью, то, по крайней мере, именем капитана Грома, чтобы завладеть для кузена Улика его дамой сердца и ее приданым. Амелия была не бог весть какая красавица, и он, надо думать, влюбился больше в деньги, чем в их хозяйку.

Леди Линдон, по причине своего вдовства, воздерживалась от посещения балов и раутов, на которые так щедра была в ту пору дублинская знать, тогда как у ее друга мисс Килджой не было оснований для такого затворничества, и она с удовольствием выезжала на все вечера, куда ее приглашали. Я презентовал Улику несколько моих бархатных костюмов и благодаря своим связям добывал ему приглашения на большинство этих празднеств. Ио у бедного малого не было ни моих талантов, ни моего опыта по части придворных манер: перед молодыми девицами он робел, точно пугливый жеребенок, а менуэт танцевал с ловкостью слона. Вращаясь в изысканном обществе, он не делал больших успехов в сердце своей госпожи, нетрудно было заметить, что она отдает предпочтение некоторым другим молодым людям, кои чувствовали себя в бальном зале куда свободнее, чем Улик. Первое благоприятное впечатление бедняга произвел на богатую наследницу и впервые сам воспылал к ней в доме ее отца, в поместье Балликилджой, ибо ему нередко случалось охотиться и выпивать со старым джентльменом.

- С этим-то я здорово справляюсь, можешь не сомневаться, - говорил мне Улик, вздыхая из глубины души. - Что касается доброй выпивки или, положим, лихой скачки по полям и лугам, тут ни один человек в Ирландии меня не переплюнет.