Течёт моя Волга… - Людмила Зыкина

— Сегодня мы стали страной, вооруженной до зубов, — заявил тогда известный американский писатель Гор Видал.

Похоже, он говорил правду, потому что когда я спустя три года прилетела в Бостон и пела там в сопровождении местного оркестра по случаю юбилея Майи Плисецкой, в газетах то и дело мелькали сообщения о необходимой защите населения Штатов от «советской военной угрозы», от якобы «ракетного дождя со стороны Советов». И Вашингтон давал понять остальному миру, что приложит все силы в борьбе за мировое господство.

Радушный прием оказан мне был в Канаде. Мой дебют там состоялся 10 сентября 1967 года на Всемирной выставке в Монреале «ЭКСПО-67» в «Хрустальном дворце» на открытии дней Российской Федерации. Кроме меня на этой сцене и в зале нашего павильона выступали певцы из Ленинграда Борис Штоколов и Нина Исакова, танцор Махмуд Эсамбаев, Хор имени Пятницкого. До нас здесь гастролировал с огромным успехом Большой театр. «Потрясающий голос Зыкиной! Это поет сама Россия», — прочла я на другой день перевод из «Монреаль стар».

Спустя пять лет я пела в Оттаве. Реакция на мои выступления была почти такая же. После первого концерта «Оттава джорнэл» написала: «Собравшаяся большая аудитория долго аплодировала Зыкиной, найдя ее выступление привлекательным, поскольку чувствовалось несомненное мастерство. Это больше, чем развлечение. Это демонстрация того, что уровень музыкальной культуры в России высок. Через музыку и песню растет понимание, если этого понимания искренне желают…»

В 1975 году в сопровождении ансамбля народных инструментов я выступала в 14 городах Канады, и всюду, как правило, концерты проходили при аншлагах. Пресса не скрывала мой успех, никак не связывая его с «коммунистической пропагандой». Газеты сходились в одном: концерты русской певицы — культурное событие года. Куда бы я ни пришла, незнакомые люди встречали улыбками, аплодисментами, поздравлениями и пожеланиями всех земных благ. Автографы приходилось давать везде — в отеле, на улице, в аэропорту, в магазине, кафе… К тому времени подобное занятие вошло в мой обиход, и мне ничего не оставалось делать, как следовать ему, ставшему обязательным атрибутом повседневной гастрольной жизни.

В Канаде меня удивило ничтожно малое число постоянных профессиональных и театральных коллективов. По пальцам можно перечесть симфонические оркестры, балетные труппы, а драматических и оперных театров и вовсе нет — их сюда «импортируют». Впрочем, канадские украинцы, потомки эмигрантов конца прошлого столетия, приехавших искать счастья за океаном, создали свою художественную самодеятельность.

По просьбе эмигрантов я пела в Канаде чаще, чем где бы то ни было. В Оттаве меня специально просили составить программу из старинных русских и украинских народных песен. Хорошо, что я их выучила много и сама напелась вдосталь. В этот вечер, казалось, овациям не будет конца. «Почему им так пришлись по сердцу мои песни?» — задала я себе вопрос, украдкой утирая слезы. Ответ оказался простым: люди вспомнили не только мелодии, но и язык Родины, такой родной, близкой, дорогой сердцу.

Оттава показалась уютным и провинциальным городом, и только готическое здание парламента с национальным флагом напоминало о том, что я в столице Канады. Национальный центр искусств, построенный по проекту Фреда Лебенсола, решен в современном стиле, строг по форме, прекрасно спланирован внутри, с большой сценой и хорошими залами для репетиций — словом, образец рационального строительства. В один из свободных вечеров я отправилась туда на концерт выдающейся негритянской певицы Эллы Фицджералд. Я слышала множество записей «Черной Эллы», но увидела ее впервые.

Многих певцов и певиц на Западе отличает «повышенный градус» сценического поведения, экспансивная, а попросту говоря, суетливая манера держаться на сцене. А Элла — довольно полная темнокожая женщина с добродушным, простым и в то же время выразительным лицом — почти не двигалась. Пока не начинала петь, в ней трудно было угадать певицу. Но как только она подходила к микрофону, совершенно преображалась. Казалось, ей доступно все — от негритянских баллад, подлинных шедевров искусства, до невероятно сложных голосовых импровизаций.

Неповторимый по тембру (особенно на низких регистрах) голос властвовал над залом. Я разобрала всего несколько английских слов, но глубокий общечеловеческий смысл песен Эллы Фицджералд был понятен без перевода. Каждая нотка, каждая краска в ее вокальной палитре говорили о самых потаенных женских переживаниях: страсти, горе, отчаяшш, тоске, блаженстве…

Начало артистической карьеры певицы складывалось далеко не лучшим образом. Проведя детство в сиротском приюте Нью-Йорка, где она пела в самодеятельном хоре, юная негритянка — ей едва исполнилось шестнадцать — решила в одиночку попытать счастья на эстраде.

— Мои шансы на успех были равны нулю. Для американских негров есть только два пути в жизни: спорт и музыка. Я выбрала второе.

В те далекие времена в Гарлеме был в большом почете зал «Аполло» — один из центров американского джаза. Еженедельно здесь устраивались конкурсы музыкантов-любителей, и Элла стала победительницей в одном из них. Ее заметил звезда Гарлема ударник Чик Уэбб, горбатый, тщедушный, внешне совершенно непривлекательный человек. С ним она выступала два года, выйдя на большую певческую орбиту. Ей улыбнулся успех — отныне постоянный ее спутник в жизни. Она не знала творческих невзгод. Менялись музыкальные и исполнительские школы, пересматривались эстетические критерии и каноны, происходили целые перевороты в негритянском искусстве (вспомним Билли Холидей или Бесси Смит), а она словно игнорировала их, продолжая петь, как пела, заставляя наслаждаться широкую публику. Время не лишило ее ни безупречной музыкальности, ни природного дара импровизации, ни многих других качеств, которым могли бы позавидовать даже выдающиеся певцы и музыканты.

…Монреаль запомнился хоккейными страстями, кипевшими всюду, где играли ведущие клубы Национальной хоккейной лиги. Концерты мои весной 1983 года совпали с финальным турниром на Кубок Стэнли, и прогнозов, споров и просто разговоров на хоккейную тему было предостаточно. Накануне отлета в Канаду знакомый московский журналист попросил меня передать кумиру канадских болельщиков Уэйну Гретцки, объявленному по итогам 1982 года «канадцем номер один», хоккейную клюшку, своего рода сувенир, выполненный с отменным художественным вкусом в натуральную величину. Гретцки не играл в Монреале, его клуб «Эдмонтон Ойлерз» сражался в других городах, и поэтому клюшку я отдала одному из многочисленных поклонников знаменитого форварда, который поклялся передать ее Уэйну при удобном случае. Не знаю, получил ли ее Гретцки, но когда об этом узнали любители автографов, пришедшие за кулисы, расспросам, казалось, не будет конца. Спрашивали о моем отношении к игре, здоровье А. Тарасова, буднях В. Третьяка, планах сборной и даже о призерах соревнования «Золотая шайба». По всему было видно, что в Канаде живо интересуются состоянием и развитием нашего хоккея. Раненое самолюбие канадцев после сокрушительных поражений в борьбе за Кубок Канады в Монреале осенью 1981 года и других проигранных ранее матчей давало о себе знать.