Американец - Борниш Роже

— Ладно, пошли. Вам нужно немного развеяться.

Боулдер находился в пятнадцати километрах от Хендерсона. Мне пришлось по душе это маленькое путешествие. Действительно, я перестал думать о деле и увидел самую высокую в мире «Плотину в скале». Это были чисто американские масштабы. Шериф объяснил мне, что построили ее лет двадцать назад для того, чтобы отвести воды Колорадо в озеро Мэд, чтобы дать электроэнергию Лос-Анджелесу и обеспечить водой другие калифорнийские города. Это была огромная бетонная стена высотой примерно метров пятьдесят. Все вокруг утопало в зелени. Шериф привел нас в маленькую таверну, расположенную посреди аккуратно подстриженной и приковывавшей к себе общее внимание лужайки.

— Мы сейчас на границе Невады и Аризоны, — сказал он. — Если вы перейдете через этот мостик, то вам нужно будет перевести ваши часы на час вперед. Здесь проходит часовой пояс…

Наш ужин затянулся. На высоте было хорошо. Я ловил дуновение ветерка. Калифорнийское вино напоминало наше бургундское. Отбивная с кровью была с неизменной картошкой, со сметаной и луком. Огромные листья салата и кофе с мороженым украшали стол. После ужина я закурил, и вот я вновь в форме. Но нельзя было забывать, что мы находимся в двух часах езды от Лас-Вегаса:

— Где мы будем сегодня спать?

У меня ведь не было с собой ни бритвы, ни белья! У Бейкера, по крайней мере, был портфель в багажнике «форда»…

— А мы и не будем сегодня спать, — ответил он. — Перерыв окончен, поедем заниматься Зампой.

Да, это была его техника! Зампа ворочался на тюремной кушетке. Он уверял себя, что его оставили в покое, по крайней мере, до завтрашнего утра… А мы, отдохнувшие, наевшиеся, полные сил, шли продолжать свое дело!

Для него наше возвращение было настоящим кошмаром. Помощники шерифа сняли с него галстук, шнурки, носки и связали руки за спиной. Бейкер дал знак и руки ему освободили. Зампа вновь уселся на свой стул, потирая затекшие кисти.

— Итак, Тони, — сказал веселым тоном Бейкер, — где мы с тобой остановились?

Магнитная лента вновь начала свое медленное движение. Зампа посмотрел на нее невидящим взором, затем на Бейкера, ну а потом и на меня, как будто он видел нас впервые. Я уселся за письменный стол. Конечно же, он не стал давать показания.

— Я смотрю, ты, как всегда, немногословен. Хорошо, тем хуже для тебя. Я обойдусь и без твоих услуг. Мы сейчас пойдем спать. Во всяком случае, я хотел тебе сказать, что теперь мы знаем уже все… У меня такое впечатление, что ты никогда больше не увидишь своего дорогого старика дона и любимый Бруклин. Впрочем, и дружков тоже.

Зампа пожал плечами, опустошенный и разбитый:

— Разве вы не знаете, что у нас не принято болтать? В противном случае тебя ждет…

— Да, знаем, однако находится все-таки тот, кто начинает говорить первым. Мы теперь возвратим сумки с деньгами в банк, а потом займемся твоими друзьями и поймаем их так быстро, что ты даже не сможешь в это поверить, и за это будешь отвечать ты… Дон и братья подумают, что это ты их выдал нам. Хотя это уже не имеет значения!

— Это будет на моей совести! Боже мой, что вы со мной делаете? — взревел Зампа.

Я подскочил. Интересно, я не ослышался?

Его совесть! Интересно, в каком месте она у них находится, совесть этих представителей синдиката, убийц, играющих пистолетами, ножами, клещами для пыток, динамитом, избавляющихся за щедрое вознаграждение от того, кто еще вчера считался другом, но которого приговорил к смерти крестный отец? Брайнд в самых мрачных цветах нарисовал мне всю картину их жестокости.

Чего только я не видел за время моей работы полицейским, но я никогда не мог поверить, что существуют подобные вещи… Наши национальные убийцы с их пистолетами и автоматами просто невинные дети!

В Соединенных Штатах судьба жертвы зависела от тяжести содеянного. Одних просто убивали ножом или стилетом, других постепенно разрубали на куски топором. Третьих сажали за руль неуправляемого автомобиля или засовывали в пресс для металлолома. Или бросали в воду, привязывая к ногам кусок бетона. Именно об этом мне поведал Брайнд. Он все это видел собственными глазами!

Итак, речь шла о совести Тони Зампы!

Я подошел к столу шерифа. Уж не знаю почему, но я открыл портфель Тони Зампы, тщательно обследованный всеми агентами ФБР. Бейкер даже оторвал подкладку, надеясь найти там тайник. Но Тони Зампа не был таким простаком. Инструкции, телефонные номера он, естественно, хранил в голове. Что мне бросилось в глаза, так это то, что среди ненужных бумаг была фотография молодой красивой женщины с длинными волосами, в черном купальнике, подчеркивающем ее привлекательные формы. Я показал ее Зампе, спросив:

— Кто это?

Он посмотрел на меня с удивлением. Выдержав паузу, ответил с нежностью, чего я, конечно, не мог не заметить:

— Моя жена…

— Она чертовски красива, твоя жена. Слушай, она тебе еще не надоела?

Легкая дрожь пробежала по его лицу. Я понял, что горе будет тому, кто коснется хотя бы одного ее волоска! Слабое место найдено! Теперь только вперед, развивать дальше успех. Я уточнил безразличным тоном:

— Еще минуту назад ты говорил о совести. Хотелось бы в это верить. Ты что, думаешь, Рокко думал о совести, когда выложил нам дело Батталии? В Йеллоустоуне он был в такой же ситуации, как и ты… Я упомянул лишь одно название. Оно совершенно естественно слетело с моих губ… Может быть, это было верное направление? Еще от доктора Поджи я слышал, стоя на освещенной солнцем террасе ресторана «Ла Терраца» на берегу Средиземного моря, о семье Мессины. Потом толстая Джун спрашивала меня, далеко ли от Йеллоустоуна до Лас-Вегаса. Порой бывает достаточно сказать одно слово, назвать одно имя, произнести одну фразу, полную недомолвок, чтобы поставить противника в затруднительное положение, и он начинает верить, что мы знаем. гораздо больше, чем хотим сказать… В восьми случаях из десяти это срабатывает…

Зампа попался на крючок!

— Почему вы говорите о Йеллоустоуне?

Я с загадочным видом пожал плечами:

— Да просто так… Я только хот, ел сказать, что вся история Батталии скверно кончилась. Потому что бедный агент Роббинс…

Я не закончил фразу, полную угрозы. Черные глаза Зампы буквально сверлили меня из-под наморщенного лба:

— Я ничего не понимаю…

Я вытащил из кармана сигарету, не спеша раскурил ее и уселся на стул, скрестив ноги, как раз напротив Зампы. Бейкер и его компания, наверное, задумались, что же я все-таки хочу…

— Ну, что скажешь?

Мой французский акцент, моя точная речь, моя уверенность заставляли его нервничать. У него изменился ход мыслей. Я действовал с ним, как мои французские коллеги из префектуры полиции, из службы Национальной Безопасности или жандармерии действовали с подобными типами, может быть, даже еще более упорными, в Париже или в Марселе, а также других городах.

— Слушай, кончай крутить свое кино, Тони, не то я заплачу.

— Я не знаю Рокко, я не знаю Гаэту, я ничего не понимаю…

— Ты думаешь, что я оказался здесь по воле Святого Духа? Нет, конечно! Я постараюсь быть с тобой откровенным. Если бы Рокко не был таким болтливым в Париже, меня бы здесь не было… Не только во Франции наследил твой красавчик Рокко! А говоришь, мафиози совершает туристическую поездку! Даже Франсис Лангуст не может от этого отойти. Беда в том, что Рокко постигла неудача у двух старух в Нели. Он прикончил их, а затем ограбил, но, к счастью для нас, оставил отпечатки… Когда же мы его взяли тепленьким в Йеллоустоуне, то он не выдержал. Совесть его совсем не мучала. Ведь Рокко еще слишком молод, чтобы самому согласиться провести остаток жизни в тюряге. И он заговорил. Рассказал нам о Батталии, машине с динамитом, Рыжей… о многом другом… Но он не такой кремень, как ты, этот Американец. Мы еле успели по его наводке выйти на тебя… Ты видишь, я могу продолжать дальше, чтобы ты убедился, что я говорю тебе правду. А тайник, под ванной, где он спрятал костыли и осколки гипса, ты что думаешь, мы сами об этом догадались? Поверь мне, Тони, что в жизни надо уметь отвечать за свои поступки.