Армагеддон - Стивен Кинг

Сегодня Фрэн не выходила. Она никого не видела с тех пор, как вчера заходил Гус. Несколько раз за это утро она слышала шум мотора, один раз до нее донесся звук двойного выстрела из двустволки. Это были единственные звуки, нарушившие воцарившуюся в городе гробовую, ирреальную тишину.

Почти уже час Фрэнни сидела на кухне перед тарелкой с куском земляничного пирога. Тупое, полувопросительное выражение застыло на ее лице. В холодильник было встроено автоматическое устройство для изготовления льда, и время от времени изнутри раздавался холодный стук

— еще один кубик был готов. Две мысли, вроде бы не имевшие между собой никакой связи, стали зарождаться в ее мозгу. Прислушиваясь к постукиваниям кубиков в холодильнике, она сосредоточилась на них. Первая мысль сводилась к тому, что ее отец мертв: он умер у себя дома, и, возможно, ему это было по душе.

Вторая мысль имела отношение к погоде. Стоял прекрасный, безупречный летний день. Ярко светило солнце, и Фрэнни видела, что термометр за кухонным окном показывает почти восемьдесят градусов по Фаренгейту. Прекрасный денек, и ее отец мертв. Существует ли между двумя этими мыслями какая-то связь?

Она задумалась. Взгляд ее стал смутным и апатичным. Ее мысль кружила вокруг проблемы, а потом отвлекалась на другие предметы. Но рано или поздно она снова возвращалась назад.

Стоял прекрасный теплый денек, и ее отец был мертв.

Это немедленно привело ее в чувство, и она зажмурила глаза, как от удара.

В тот же самый момент ее руки инстинктивно схватились за скатерть, и тарелка полетела на пол. Она лопнула словно бомба, и Фрэнни закричала, впившись ногтями себе в щеки. Блуждающая, апатичная неопределенность исчезла из ее глаз, которые внезапно стали смотреть остро и прямо. Словно ей закатили сильную пощечину или поднесли к носу пузырек с нашатырем.

Нельзя оставлять труп в доме. Только не в разгар лета.

К ней вновь стала возвращаться апатия, затуманивая очертания мысли. Она снова стала прислушиваться к звукам падающих ледяных кубиков.

Она встала, подошла к раковине, открыла на полную мощь кран с холодной водой и стала плескать ее себе на лицо. Она может раздумывать о чем угодно, но одну проблему она должна решить. Должна. Она не может оставить его в постели в дни, когда июнь превращается в июль. Это будет слишком похоже на рассказ Фолкнера «Роза для Эмили», который включают во все институтские антологии. «Роза для Эмили». Отцы города не знали, откуда исходил этот ужасный запах, но, спустя немного времени, он исчез. Он… Он…

— Нет! — вскрикнула она громко в залитой солнцем кухне.

Она начала быстро ходить из стороны в сторону. Ее первая мысль была о городском морге, но кто… кто…

— Не пытайся уйти от этого! — закричала она яростно. — Кто похоронит его?

Вместе со звуком ее голоса пришел и ответ. Он был абсолютно ясен. Она, конечно. Кто же еще? Только она.

В половину третьего днем она услышала, как к дому подъезжает машина. Она положила лопату на край ямы — она копала яму в саду, между помидорами и салатом-латуком — и обернулась, слегка испуганно.

Это была новая модель «Кадиллака» бутылочного цвета, и из открывшейся двери выходил толстый шестнадцатилетний Гарольд Лаудер. Фрэнни почувствовала внезапный приступ неприязни. Гарольд ей не нравился, и она не знала ни одного человека, который бы относился к нему иначе — это относилось и к его покойной сестре Эми.

Гарольд издавал литературный журнал средней школы Оганквита и писал странные рассказы в настоящем времени или от второго лица, а иногда и то, и другое вместе. Ты проходишь по бредовому коридору, прокладываешь путь сквозь расщепленную дверь и смотришь вверх на гончие звезды — таков был стиль Гарольда.

Волосы Гарольда были черными и жирными. Он был довольно высоким и весил почти двести сорок фунтов. Он предпочитал ковбойские ботинки с острыми носами, широкие кожаные ремни, которые ему приходилось постоянно подтягивать, так как его живот был значительно толще задницы, и цветастые рубашки, которые развевались на нем, как паруса.

Он ее не заметил, так как смотрел на дом.

— Есть кто-нибудь дома? — закричал он, а потом просунул руку в окно «Кадиллака» и просигналил. Звук ударил Фрэнни по нервам. Она не отозвалась бы, если бы не была уверена, что когда Гарольд будет садиться обратно в машину, он обязательно увидит ее на краю выкопанной ямы. На мгновение ей захотелось лечь на землю, уползти поглубже в сад и затаиться среди гороха и бобов до тех пор, пока он не уедет.

Прекрати, — приказала она самой себе, — немедленно прекрати. В любом случае, он живой человек.

— Я здесь, Гарольд, — позвала она.

— Привет, Фрэн, — сказал он радостно, и глаза его с жадностью скользнули по ее фигуре.

— Привет, Гарольд.

— Я слышал, что ты делаешь успехи в сопротивлении смертельной болезни, поэтому я и заехал к тебе. Я объезжаю город. — Он улыбнулся ей, обнажая зубы, которые, в лучшем случае, лишь шапочно были знакомы с зубной щеткой.

— Я очень расстроилась, когда услышала об Эми, Гарольд. Твой отец и мать?..

— Боюсь, что так, — сказал Гарольд. — Но ведь жизнь продолжается, правда?

— Наверное, — вымученно произнесла Фрэнни. Его взгляд снова остановился на груди, и она пожалела, что на ней не одет свитер.

— Как тебе моя машина?

— Она ведь принадлежит мистеру Брэннигану? — Мистер Брэнниган был местным агентом по продаже недвижимости.

— Принадлежала, — сказал Гарольд равнодушно.

— А теперь извини меня, Гарольд…

— Но чем ты можешь быть занята, детка?

Ощущение ирреальности происходящего вновь попыталось вползти в нее, и она задумалась о том, сколько же человеческий мозг может вынести перед тем, как лопнуть, словно старая изношенная резинка. Мои родители умерли, но я могу примириться с этим. Какая-то жуткая болезнь охватила всю страну, может быть, весь мир, пожиная праведных и неправедных — и я могу примириться с этим. Я копаю яму в саду, который мой отец пропалывал еще только неделю назад, и когда яма будет достаточно глубокой, я похороню его в ней — и я думаю, что смогу примириться с этим. Но Гарольд Лаудер в «Кадиллаке» Роя Брэннигана, пожирающий меня глазами и называющий меня «деткой»? Я не знаю. Господи. Я просто не знаю.

— Гарольд, — сказала она терпеливо. — Я тебе никакая не детка. Я на пять лет старше тебя. Физически невозможно, чтобы я была твоей деткой.

— Просто такое выражение, — сказал он, слегка зажмурившись от ее спокойной ярости. — В любом случае, что это там такое? Вон та яма?