Шардик - Ричард Адамс

Внезапно почувствовав слабость, Та-Коминион присел на груду булыжника у порога сгоревшей хижины. Если через пару дней ему не станет лучше, после сражения он пошлет за тугиндой и пообещает восстановить ее в должности верховной жрицы на том условии, что она его вылечит. А пока остается лишь положиться на Кельдерека, осуществляющего власть от имени тугинды. Но парня нужно поторопить, чтобы он поскорее управился с делом.

Та-Коминион поднялся на ноги, держась за обугленный дверной косяк, немного постоял в ожидании, когда пройдет приступ головокружения, и потащился обратно к своей хижине. Старейшины уже ушли. Молодой барон кликнул Нумиса и заставил его несколько раз повторить краткое сообщение, которое следует передать Кельдереку, сделав упор на то, что он, повелитель Та-Коминион, предполагает вступить в сражение послезавтра. Убедившись, что слуга запомнил все слово в слово, Та-Коминион велел Зельде провести посыльного через сторожевые заставы, потом приказал старшим офицерам подготовить войско к выступлению на рассвете и улегся спать.

Он спал тяжелым крепким сном, не слыша криков и гогота солдат, которые после полуночи опять принялись грабить, насиловать и пьянствовать, не встречая никакого противодействия: ни один из баронов даже не попытался положить конец бесчинству, опасаясь за свою жизнь. По пробуждении Та-Коминион сразу понял, что он не просто болен, а болен тяжелее, чем когда-либо. Рука распухла, и повязка глубоко врезалась в кожу, но он не сомневался, что лишится чувств от боли, если попробует распороть ее. Зубы у него стучали, в горле так пересохло, что не сглотнуть, а когда он сел, за глазными яблоками мучительно запульсировало. Та-Коминион с трудом встал и добрел до двери. С запада налетали порывы теплого ветра, все небо заволакивали низкие плотные облака. Солнца видно не было, но оно явно стояло уже высоко. Он тяжело привалился к стене, собираясь с силами, чтобы пойти и разбудить людей, не выполнивших приказа, отданного накануне.

Только за час до полудня войско наконец выступило из Гельта. Они двигались черепашьим шагом, поскольку многие солдаты тащили с собой награбленную добычу: горшки, мотыги, табуреты — жалкие, нищенские пожитки людей, еще более бедных, чем они сами. Чуть ли не каждый второй мучился головной болью и дурнотой с похмелья. Та-Коминион, уже не находивший сил скрывать свое состояние, шел в тревожном горячечном бреду. Он почти не помнил, что происходило утром и каким образом ему удалось поднять на ноги солдат. Смутно помнил лишь, как возвратился Нумис с известием, что Шардика усыпили ценой жизни одной из жриц. Кельдерек, сообщил слуга, рассчитывает нагнать их до наступления ночи. Последней ночи перед уничтожением бекланской армии, подумал Та-Коминион.

Узкая дорога вилась по краю глубоких лесистых ущелий, вдоль крутых скал, где никли в ожидании дождя бурые кусты папоротника. Уже долгое время шум невидимого потока доносился снизу сквозь туман, который плавал клубами внизу, но не рассеивался, как и густые облака над головой. Пустынная горная глушь, населенная одним лишь эхом, производила гнетущее впечатление, и вскоре люди перестали горланить песни, перебрасываться шутками и даже переговариваться негромкими голосами. Какой-то оборванец подстрелил из лука сарыча, устремившегося вниз с высоты, и, гордый своей меткостью, повесил добычу на шею, но, когда с остывающего трупа поползли паразиты, он разразился проклятьями и швырнул птицу в пропасть. Два-три раза далеко впереди, в просветах между лесистыми вершинами, проглядывала равнина, по которой, среди пылевых облаков, бежали крохотные стада каких-то животных. Охваченные суеверным страхом перед угрюмыми дикими горами, солдаты зашагали быстрее, тревожно озираясь по сторонам и держа оружие наготове.

Беспорядочное полчище растянулось на три четверти лиги, и передавать приказы можно было только из уст в уста по всей колонне. Однако между двумя и тремя часами пополудни, спустившись с окутанных туманом вершин в редколесье, где рассыпался и расположился на привал передовой отряд, войско остановилось без всякого приказа. Та-Коминион словно во сне ходил между людьми, разговаривая и шутя с ними не столько для того, чтобы подбодрить, сколько для того, чтобы самому показаться на глаза и узнать настроение солдат. Теперь, когда пустынные сумрачные кручи, вселявшие в сердца тревогу и уныние, остались позади, люди заметно воспрянули духом и, похоже, опять горели воинственным пылом. Однако Та-Коминион — который еще семнадцатилетним пареньком сражался бок о бок с Бель-ка-Тразетом под Клендерзардом, а тремя годами позже командовал отрядом, что послал его отец в баронское войско, шедшее в Йельду на Войну за отмену рабства, — ясно понимал, сколь незрел и скоротечен этот пыл. С одной стороны, знал барон, оно и неплохо: в первый свой бой солдаты идут с воодушевлением, каким, возможно, уже никогда больше не исполнятся, а потому в первом бою все — даже те, для кого он не последний, — обычно показывают себя наилучшим образом. Но воинственный задор неопытных солдат, скорее всего, обернется большими потерями. От такого недисциплинированного, необученного войска нельзя ожидать слаженных маневренных действий или стойкого сопротивления атаке, а значит, нужно просто поскорее довести его до равнины, чтобы оно обрушилось на врага всей своей яростной мощью на открытой местности.

Очередная волна дурноты накатила на него, и деревья перед глазами расплылись и закружились желтыми, зелеными и бурыми пятнами. Где-то далеко застучал по листьям дождь. Та-Коминион напряженно прислушался, но потом осознал, что стучит у него в ухе, наполненном болью, как яйцо — желтком. На миг у барона возникло безумное желание всадить в ухо нож и посмотреть, как густая желтая боль вытекает на землю.

Кто-то заговорил с ним. Он с трудом открыл глаза и поднял голову. Перед ним стоял Кавас, стрелодел его отца, — славный простодушный мужик, в детстве обучавший его стрельбе из лука. С ним были четверо или пятеро товарищей, которые, насколько понял Та-Коминион, убедили Каваса обратиться к командующему с просьбой разрешить спор, вышедший между ними. Высокий, ростом с него самого, стрелодел смотрел с почтительным сочувствием и жалостью. Та-Коминион болезненно поморщился, но потом выдавил кривую улыбку.

— Лихорадит маленько, да, господин? — спросил Кавас.

Все в нем — поза, выражение лица, тон голоса — говорило о том, что он безусловно признает в Та-Коминионе своего господина и повелителя, но при этом хорошо понимает, что телесная-то природа у всех смертных одинаковая.

— Похоже на то, Кавас, — ответил барон. Слова гулко громыхнули у него в голове, но он не понял, громко или тихо он говорит на самом деле. — Не беда, скоро пройдет. — Изо всех сил стиснув зубы, чтоб не стучали, Та-Коминион пропустил мимо ушей вопрос Каваса и уже собрался повернуться прочь, когда вдруг осознал, что все ждут от него ответа. Он пристально уставился на Каваса, словно ожидая пояснений, и тот заметно смешался.