Открыватели - Геннадий Сазонов

В середине августа Еремину позарез понадобились данные геофизиков. Он сговорился с ними по рации, узнал, где они разбили лагерь, и отправился.

Сорок километров продирался целый день. На пути два заболоченных тягуна-перевала, два десятка речушек с топкими бродами, а спуск пролег зигзагом сквозь старый горельник, что пророс молодым березняком, шиповником и стлаником. Палит солнце, гудит, не смолкая, гнус, слепни-пауты впиваются в шею, лошадь едва переставляет ноги, не перепрыгивает, а как-то переползает через поваленные стволины. Алексей тащит ее за повод, лошаденка нервно шарахается, диковато косит глазом в непролазный горельник — тревожат, пугают ее запахи зверя. В горельнике, среди мелких камней и щебня, раньше выспевает ягода, на ягоду идет птица, за дичью крадется хищник.

В шестом часу опухший от гнуса Алексей услышал взрывы, потом пролетел вертолет, через полчаса он вернулся, снова грохнул взрыв, но уже ближе, и Алексей встревожился: стоянка геофизиков должна быть намного восточнее. Лошадь дернула за повод, ветка хлестанула по лицу, он потянул ее на себя, под ногами взорвалось, хрустнуло, лошадь шарахнулась боком — из-под ноги жестко взметнулся глухарь — только треск пошел по кедрачу. Проступила тропинка, влилась в другую, поглубже, вильнула — и впереди зарокотал мотор. Рокот возник неожиданно, но уже совсем близко, просто Алексей принимал его раньше за рокот и гул реки, к которой добирался, — значит, геофизики близко. Появился просвет. Он оказался широкой шестиметровой просекой, а по просеке ходила и лязгала странная диковатая машина, похожая на рычащий утюг. Вот он неуклюже и медленно развернулся, будто переступая гусеницами, — ух ты, какая громила, словно допотопное чудище! На лобовой его части, впереди, был приварен нож или клык потяжелее, чем у бульдозера, и утюг крушил им тайгу, как камыши. Пихта ломалась стеблем подсолнуха, казалось, что не деревья валит машина, а осоку, и под ней, под ее тяжелым брюхом, неподатливо пружинила лишь береза, а сосны, осины и лиственницы как-то сухо и легко ломались и потрескивали лучиной. Нож не срезал дерево, а тупо ударял, гулко и тупо переламывал ствол, спускал чулком шкуру-кору, задирая ее. Дерево клонилось, дрожало, беззащитно моталась его макушка, а нож задирал тонкую кожу от комля и выше и выше, пока неломкое, гибкое дерево не падало, и обнажалось что-то до бесконечности стыдливое в молчаливой застенчивости ствола. Сосенки падали недоуменно, растопырив корни, и сыпалась, сухо струилась супесь, рушились оземь кедры, осины и ольха, а машина ползала и лязгала в крошеве стволов, листьев и хвои, обрызганная и заляпанная соком, елозила и рычала остервенело, оставляя за собой рваный шрам, так похожий на фронтовую искромсанную дорогу.

Когда чудище остановилось, из люка по плечи высунулся головастый, белозубый водитель. Темные кудри падали на выпуклый лоб, и ярко голубели глаза. Увидев Еремина, он замахал руками, что-то крича, показывая на лес, на месиво земли и зелени, похлопывая по корпусу машины, поднимал кверху большой палец и хохотал, откидывая голову. Кравец вылез по пояс, раскинул руки и загоготал на весь лес — столько в нем силы и так остро и жадно он смаковал всесилие своей работы.

— Эй! — кричал он Еремину. — Догоняй, Чингисхан! Ну-ка, спробуй, геолог, на клячонке своей спробуй!

Клыкастый утюг залязгал, заскрежетал железом о железо, окутался дымом, рванулся с места, прыгнул, покатил вниз, по просеке, задрав кверху тускло отсвечивающий нож, с которого свисали перекрученные волосинки корешков.

— Догоняй, Чингисхан! — орал Кравец, перекрывая рев мотора.

А под Алексеем потрюхивала как раз та лошаденка, что попала в стальную петлю, настороженную Кравцом, как раз та лошаденка, что едва не подохла на глухой лосиной тропе.

Под затухающий рев машины Алексей не расслышал вертолета — он низко пролетел над сосняком, сделал круг, второй. И присел где-то совсем близко. Еремин повернул коня, и через километр распахнулось озеро в виде подковы. На берегу его пятеро мужчин, торопясь, бегом, погружаясь по щиколотку в болотце, таскали в вертолет тяжелые мокрые мешки. Вертолет подпрыгнул, чуть пробежал по песчаной косе и, отяжелело накренившись, взлетел, взяв курс на юго-восток, в сторону Неделя. Из рыбаков Алексей узнал только Степана Терентьева, техника-геофизика. Он сидел на гладкой коряге мокрый, потный, с ног до головы в чешуе, от остальных остро тянуло запахом тины, болота и травы. Возбужденные и усталые, они искоса посмотрели на Еремина, прыгнули на зыбкие плотики, кое-как слепленные из сухих елок, и, упираясь шестами, поплыли.

— К нам, что ли, добираешься? — устало и как-то недоверчиво поинтересовался Степан. — Лагерь-то километрах в пяти… в сторону…

— Как рыбка-то? — спросил Алексей.

Степан ничего не ответил, отжимая на себе рубашку.

— Рыбка-то как?

— Да как? Первый улов, считай. Кто ее здесь когда ловил… Окунь да щука… глянь, друг друга едят.

На берегу щука уложена поленницей, ровная такая, нагулянная, молочнобрюхая и сероспинная. Окунь навален колючей шершавой кучей, таращился сотнями вспученных глаз, алея хвостами и перьями плавников. Отдельной грудой на пихтовом нежно-зеленом лапнике краснели таймени, и у каждого башка — с ведро!

— Гляди — налим! — кричат с озера. — Налима брать, что ли, а? Не слышу… брать скользуна-то?

— Бери! — откликаются с другого плота. — За-ради максы бери… Вкуснятина…

— Он утоплых жрет! — подает голос первый плот. — У, харя противная. Мразь мерзкая… утоплых жрешь, да?

— Кому рыбу заготовляете? — спросил Еремин. Степан на корточках потрошит тайменя, нарезая тонко нежные розовые ломтики. — Подрядились, что ли, зверосовхозу в рабочее время, а? Зверям, что ли, заготовляете, Степан?

— Зверям? — удивился Степан. — Ты что, Алексей, заработался? Себе на зиму взять маленько решили — гибель ее здесь. Выбьем шурфик до мерзлоты и замаринуем ее вкрутую, по-зырянски. Кушай всю зиму!

— Ух ты, харя мокрогубая, утоплых жрать, а? — доносится с плота.

— За-ради максы бери. Бери, здеся нету утоплых вовек… — отдается сочный басок. — Здесь люди не обитают — тайга! Берегут себя люди — не идут сюда. За-ради максы бери — вкусна печеночка…

— А в вертолете кому дарили? — поинтересовался Алексей, глядя, как ловко Степан крупной солью осыпает распластанного тайменя.

— В каком таком вертолете? — удивленно переспросил Степан и поднял тяжелое чистое лицо… — На каком вертолете, Алексей Иваныч?

— На свердловском, — спокойно ответил Еремин. — На том, что в Ивдель пошел… Не для жратвы озеро ограбили, а на барыш!