Крестовый поход против Грааля - Отто Ран

79

О «крещении духом» у катаров см. также: Schmidt. Т. I, р. 119 sqq., 123 sqq.; Dellinger. Bd. I, S. 143, 153, 191, 204. Peyrat. Т. I, p. 378 и др.

Et configuunt, tanquam simie (!), quedam alia loco ipsorum, que quasi similia videantur, confingentes loco baptismi facti in aqua baptismum alium spiritualem, quern vocant consolamentum Spiritus Sancti, quando videlicet recipiunt aliquam personam in sanitate vel infirmitate ad sectam et ordinem suum per impositionem manuum secundum ritum suum execrabilem(!). Gui, Manuel… p. 12.

«Крещение духом» имеет аналог в виде орфической мистерии, совершающейся с целью предотвратить после прекращения жизни человека возвращение души в другое тело. Определяющими для веры катаров в переселение душ стали слова апостола Петра, говорившего о том, что пойманным в Кегкег, т. е. в тела, духам и не обретшим во времена Ноя веру, проповедовал Христос (1 Петр. 3:19; ср.: Dollinger. Bd. I, S. 143; Schmidt. Т. II, p. 46).

80

Ср.: Schmidt. Т. II, p. 83 sqq., 94; Peyrat. Т. I, p. 104.

«Традиции, касающиеся одежды еретиков, вероятно, восходят к kosti и saddarah маздеизма, священным одеяниям и рубашкам, которые должны носить все верующие. Их использование в учениях Авесты и брахманов показывает, что они берут свое происхождение в доисторическом периоде, еще до отделения арийских народов. Среди катаров носящие такие одежды были известны во времена инквизиции под названиями haereticus indutus или vestitus. Они были персонажами всех еретических мистерий» // Lea Н. Bd. I, S. 101.

«В одной из интерполяций писем пресвитеров, в которой (конечно же, только после «Парцифаля») вставлено сказание о главе Священников, точно переведенное с латинского Освальдом Писцом, говорится о том, что духовные чины особой чистоты состояли на службе в капелле, куда мог прийти любой…

Когда они собирались принести жертву, они снимали одежды…

Это не изобретение фантазии, на которое способен любой человек. В этих немногих строках оживает гностическая легенда о небесной поездке Pistis Sophia. Порог капеллы символизировал границу космоса. Здесь эти священники должны были оставить свою материальную, телесную оболочку; здесь они получали «платье великолепия», «платье света». В еврейском предании раввин Перахья снимает- одежды перед вратами неба. Только облаченный в воздух рая, он может видеть великолепие небес. В маздеистском предании рассказывается о том, как одежда «из плоти и крови» заменяется «сверкающим одеянием». Похожие эпизоды есть во многих других преданиях;

Согласно древнему гностическому представлению, все избранные получают на небе одежду великолепия. Отсюда берут свое начало и рассказы о небесных одеждах, о них же идет речь в сказании о рае с его ступенчатой лестницей в «Аполлонии». Это единственно возможное значение не оставляет больше сомнений о том, что упомянутая выше капелла представляет собой только лишь вариант райского дворца главы священников и воплощает идею постоянно расширяющегося Царства Небесного душ…

Стол в мифах и сказаниях Востока всего лишь дает пищу и питье; в сказании о главе священников он творит чудеса; в арабо-испанских преданиях он или равноценный ему ларь — в большой почести; увеличивающаяся в размерах часовня — символ святости. Поэтому я пришел к заключению, что поскольку ларь, который может увеличиться до размеров часовни, является отражением Божественного трона мира и горной обителью покоя, то он — не что иное, как Грааль. Таким образом, Грааль — царство райского наслаждения, к которому стремится светлый герой Парцифаль, но он же — дворец вечного сна, желанная цель Анфортаса. Такая интерпретация соответствует общепринятому толкованию термина «Грааль» как атмосферы счастья в более поздних немецких стихотворениях» // Kampers, S. 96–97.

В другом месте (S. 101) Камперс говорит также, что «Грааль — царство мирового счастливого духа и камень — символ этого царства». Поэтому, учитывая мои развиваемые в текстовой части рассуждения, дополненные моими замечаниями, мы имеем все предпосылки для следующих выводов.

Грааль был средневековой Церковью Любви и одновременно ее символом! Для катаризма внешний мир был иллюзорным, а люди жили своей «жизнью, неотличимой от смерти». В земном смысле слова, катары, «совершенные» Церкви Любви, были уже мертвыми в этом мире. Они пребывали в «царстве прощенных», в котором наслаждаются райским воздухом «приближения к Богу», как гностики называли избавление. Человек однажды попал с небес в земной рай и, только будучи изгнанным из него, пришел в этот мир. «Чистые» возвращались из мира в «рай», снова открытый благодаря Евангелию Христа, из которого, как они верили, они могут вернуться на небо, в царство духа, после окончательного отделения души от тела.

В Марии катары видели символ своей Церкви Любви, которая воплощала женский принцип божества Santa Gleisa и была Церковью Высшей Любви. Эти взгляды были вполне естественными, хотя и в высшей степени еретическими. Для них Мария была христианской «Майей» (для необразованных язычников еще не матерью Бога, но матерью богов), и даже Мани — плодотворный принцип, дающий любовь к ближнему и дарящий небесного Манна (Manna). Так во времена язычества в Эфесе поклонялись Диане, на фригийской горе Ангдистис под знаком метеорита — Кибеле и в Вавилоне — богине Иштар. Иштар, как известно, символизировала Люцифера — Венеру, вечернюю и утреннюю звезду, которую эллины называли также Геспером. Так замкнулся круг, в котором заключены сады Гесперид с их Чашей возрождения, корона Люцифера, или вавилонского дракона, и грешная гора Грааля-Венеры.

Теперь нам также понятно, почему Эберт Кельнский (сестра которого, святая Элизабета, исповедовалась у пользующегося самой дурной славой немецкого инквизитора Конрада фон Марбурга) из Манисолы (утешение высочайшей любовью) сделал Малисолу (помощь от Зла) и почему правоверное христианство прокляло Грааль и пошло против него походом.

Грааль — каким его нашел Вольфрам с помощью своего поручителя Киота — был катарским христианством и одновременно его символом — драгоценным камнем, будто бы выпавшим из короны Люцифера!

81

Об эндуре см.: Molinier. Endura; Schmidt. Т. II, р. ЮЗ; Dollinger. Bd. I, S. 193, 221, 225.

«Guillelma (из Тулузы) recepta per haereticos, in abstinencia quam ipsi vocant Enduram multis diebus perdurans… mortemque corporalem sibi accelerans, sanguinem minuendo, balneum frequentando, potumque lettiferum ex succo cucmerun silvestrio inmisso in eo vitro fracto quo frangentur eius viscera in fine, ut finiret celerius petitum, avide assumendo, ad mortem festinavit aeternam». Другая еретичка «posuit se in Endura ut moreretur in ea, et balneabat se, et in dicto balneo fecit sibs minui…quia timebat capi per inqusitores, et ut citius moreretur». Или они держали наготове какой-либо острый инструмент: кинжал илл шило… См. также: Schmidt. Т. II, р. 103.

82

В связи с «горой очищения Данте», Камперс (с. 62 sqq.) сообщает следующее: «Происходящее от индийских мифов представление о высоких, до небес, непреодолимых горах, у подножья которых (или на вершине) находится райский сад, сохранилось на протяжении всего средневековья. Уже Ефрем Сирин воспел такую райскую гору. Она строилась постепенно, достигая все большего великолепия.

Слегка лишь виднелось сокровищеНад кромкою каменной кладки.Но было дороже оноЛюбой драгоценности мира.

Ефрем также знал, что драгоценные камни лежат в раю повсюду, а мужчины и женщины облачены в развевающиеся светлые одеяния.

Перед поэтическим взором Данте восстают (нам неизвестно, при чьем участии) величественные картины, представляющие гнозис из рассуждений на мифические и библейские темы.

Гора со ступенями в его интерпретации стала горой очищения. Душе предстоит пройти семь ворот. Выше последнего огненного прохода царит пощада и празднуется брак гностической Софии с Христом. Стихотворение Данте об очищении души во время путешествия заканчивается шествием невесты Беатриче под мировым деревом на вершине горы земного рая. И «возлюбленная первой любви», «окруженная светом» (так Данте называл свою Беатриче — совсем как гностики свою Софию), нарисована красками гностических традиций. Описание невесты под деревом — всего лишь позднее преобразование мотива священного таинства плодородия, которое выражается в священной свадьбе небесного бога с земной богиней на горе богов под деревом, обнимающим своими ветвями весь мир».

«Нам нелегко указать, что именно в учении катаров наполняло людей таким одухотворенным стремлением к мученичеству. Но действительно, ни одна другая религия не могла назвать больше своих приверженцев, которые, полные решимости и радости, предпочитали смерть, выбирая ужасные ее формы, вместо того, чтобы стать отступниками своей веры. Если кровь мучеников действительно была бы для Церкви семенами веры, то манихейство стало бы сейчас господствующей религией в Европе. Отчасти это происходило потому, что, согласно вере катаров, мучительная смерть обеспечивала душе возвращение к Богу.' Однако человеческие слабости не позволяют духу всегда столь регулярно торжествовать победу над телом, как в случае катаров, чье стремление к мученичеству почти стало притчей во языцех. Во время первых преследований, сведения о которых дошли до нас (это произошло в Орлеане в 1017 году), 13 из 15 катаров остались несломленными, даже уже увидев разожженные для их казни костры. Они отказались отречься, хотя от этого зависело их прощение, и своей стойкостью повергли в изумление всех зрителей.