Время любить - Вильям Козлов

Был тяжелый разговор с матерью, она нехотя рассказала про бегство отца за рубеж. За все долгие годы она не получила от него ни строчки, и очень странно, что он решился написать ей, Жанне… А про Александру Волокову она вообще ничего не слышала; по крайней мере, муж ей никогда не говорил, что у него есть родственники, — ведь он бывший детдомовец и фамилию получил там. Найденов… Наверное, его нашли где-нибудь на вокзале, — в войну много моталось по России бездомных детей…

— Вы не простудитесь? — нарушил течение ее мыслей голос майора. — У вас нет температуры?

Она промолчала. Не расскажешь ведь незнакомому человеку, от чего ее часто тошнит, даже вон плохо стало…

— Чем я могу помочь вам? — Голос у него мягкий, заботливый. А ей так всего этого сейчас не хватает…

— Помочь? — переспросила она. Нет, ей никто сейчас помочь не может. Единственный человек, которому она сказала, что беременна, даже в лице изменился… Этот человек бросил ее и сбежал из Москвы. Она даже не знает куда. И человека этого зовут Роберт…

Майор молчал, переминаясь с ноги на ногу. К носку начищенного сапога прилип ржавый прошлогодний лист.

— Я не хочу возвращаться в Москву! — вырвалось у нее. — Я не хочу видеть никого… даже маму… Скажите, вас никто ни разу не предавал?

Он молчал, пристально вглядываясь в рогатого жука, пробирающегося по песку к могиле.

— Нет ничего на свете страшнее предательства, — продолжала она. — Когда тебя предают, не хочется больше жить…

И тут она подумала, что ведь ее отец — предатель! Он изменил Родине, подло сбежал с теплохода за рубеж… Он предал и мать, и ее, Жанну… Тогда она на глазах матери разорвала его письмо и фотографии. Даже и те, что обнаружила в клеенчатой тетради.

— У вас хорошее, доброе лицо, — будто говоря про себя, произносила странные слова Жанна. — И вас тоже предали, как и меня…

— Ваша бабка слыла тут колдуньей, — ошарашенно сказал он. — Наверное, это у всех Волоковых в крови…

— Я не знаю, зачем приехала сюда, — задумчиво сказала Жанна. — Может, бабушка меня позвала?

Лицо ее снова побледнело, в чистых голубых глазах — страдание. Ему показалось, что она пошатнулась. Осторожно обхватил ее рукой за тонкую талию. И вдруг он подумал, что все, что сейчас здесь происходит, нереально, будто во сне: он, она, кладбище, тонкий запах духов от ее волос, такой беззащитный девичий профиль с мягким подбородком… И чем больше он смотрит на нее и слушает, тем сильнее она ему нравится… Кто же ее предал? Неужели есть на свете такие дураки, которые могут отказаться от такой девушки?..

Пушистая голова ее склонилась на его плечо, она глубоко вздохнула и, чуть повернув голову, посмотрела на него — таких глубоких, несчастных глаз он еще ни у кого не видел. Он и сам не заметил, как его рука коснулась ее волос, потом бледной, почти прозрачной щеки.

— У вас все будет хорошо, вот увидите, — произнес первые пришедшие на ум слова и сам понял, что они банальны, так все говорят, когда больше нечего сказать.

— Я хотела бы, чтобы меня похоронили здесь… — сказала она, снова окинув взглядом кладбище, высокие, чуть слышно шумящие сосны.

— Не думайте о нем, — вдруг сказал он. — Он не стоит вас, Жанна.

— Я же говорила — вы добрый, — улыбнулась она. — Просто удивительно, что вы до сих пор не женаты.

— Я женат, и у меня пятеро детей.

— Я даже знаю, на ком вы женитесь… — тоном гадалки продолжала она.

— На ком? — эхом отозвался он.

— Да все это ерунда! — ответила она. — Не обращайте внимания… Несу какой-то бред!.. Будто кто-то мне все это на ухо нашептывает… — Она перевела взгляд на могилу Волоковой: — Может, она?..

Жанна поднялась со скамейки, но тут же схватилась за сосну. Лицо ее снова побледнело. Краски на нем так быстро менялись, что невозможно было за ними уследить. Только что щеки были розовыми, теперь бледные. А вот глаза голубые. Красивые, неглупые глаза.

— Я вас провожу, — сказал он.

— У меня здесь, наверное, больше нет родственников.

— Пойдемте к нам? — вдруг предложил он.

— У вас есть квашеная капуста? — Она смотрела мимо него на ограду. — Или соленые огурцы? Кажется, за огурец я готова полжизни отдать! Ночью в поезде мне все время снились огурцы в деревянной кадушке… — Жанна отвела от лица белую прядь и пристально посмотрела ему в глаза. — Странно… — наконец произнесла она. — Я говорю вам, Иван, все, что мне приходит в голову… Роберту — да ну его к черту! — я бы ничего такого не сказала…

— На ком же все-таки я женюсь? — снова спросил Иван Борисович.

— Я не знаю, — честно призналась она. — Говорю же вам, на меня что-то сегодня нашло.

Он взял ее под руку и осторожно повел к деревянным воротам. Она доверчиво опиралась о его руку. Сумка болталась на длинном ремне сбоку. На ногах у нее высокие сапожки с острыми каблуками. Рука маленькая, с розовыми ногтями, нежный запах духов не раздражал, наоборот, вызывал какие-то приятные воспоминания.

— Не бывает так на свете, чтобы человек был совсем один? — говорила она, а в ушах его будто бы звучал колокольчик. — Когда я узнала у первого встречного, что бабушка умерла и дом продан, я подумала, что тут, в Андреевке, я совсем одна… И вот рядом вы, Иван Александров.

Он ничего не ответил, только чуть крепче сжал ее локоть, а про себя подумал, что просто замечательно, что он в апреле приехал в Андреевку, утром пошел на кладбище и встретил эту тоненькую, беззащитную девушку с красивыми волосами, ласковыми глазами и тонким, проникающим в самую душу голосом. Где-то в подсознании всплыло круглое, с льняными волосами, лицо Ларисы и тут же исчезло.

— Самое удивительное, еще вчера утром я не знала, что сяду на поезд и поеду в незнакомую мне Андреевку, — говорила Жанна. — Будто кто-то шепнул на ухо: иди на вокзал, бери билет и поезжай… Я не верю в чудеса, но тогда как же все это объяснить? Вы не знаете, Иван?

— Знаю, — улыбнулся он. — Меня ведь тоже позвал отец…

— Им скучно тут лежать одним на кладбище, вот они и сговорились… — очень серьезно произнесла Жанна, хотя глаза ее так и искрились от еле сдерживаемого смеха. — Вы же сами говорите, что бабка моя была колдуньей.

— Доброй колдуньей, — прибавил он.

2

Вадим Федорович с высокой температурой лежал в постели в маленькой комнате. Недомогание он почувствовал еще вчера, но не придал этому особенного значения. В Андреевку он приехал на машине три дня назад. Был конец апреля, и солнце светило в лобовое окно. Деревья и кусты на обочинах стояли еще голые, лишь на холмах и буграх зеленела первая весенняя трава. Он не раз проезжал здесь и всякий раз удивлялся: летом по обеим сторонам дороги тянутся в небо белоствольные деревья, кажется, что едешь по березовой аллее, кусты скрывают ямы и бугры, куда ни посмотришь, кругом зелень радует глаз, а сейчас все голо и пусто, на узловатых ветвях деревьев уродливыми бородавками вспучились круглые шары паразитов. Есть такие растения, которые живут в кроне за счет соков дерева. Коричневые поля навевали грусть. Они хороши летом, когда зазеленеют. В общем, весной все неприглядное вылезает на первый план. Даже в поселках замечаешь кучи мусора, навоз на огородах, грязь во дворе. И смешно и грустно видеть уныло скорчившуюся на крыше конуры собаку. Кажется, ей не хочется ступать на сырую, изъязвленную ямками с талой водой землю.

Может, он устроил сквозняк в машине, открыв окна с обеих сторон? Уже подъезжая к Андреевке, почувствовал головную боль, легкую резь в глазах. В доме никого не было, он сразу затопил печь, и все же нежилой сырой запах не уходил. Развесил на веревки и двери ватное одеяло, простыни, чтобы просушить. Печка сначала дымила, так что слезились глаза, а потом растопилась, пламя загудело, даже пришлось трубу немного прикрыть.

Ночь он проспал вроде бы спокойно, а утром едва встал с кровати: ломило в висках, пересохло во рту, часто колотилось сердце. Достал из шкафчика градусник — температура подскочила до тридцати восьми градусов. Без всякого аппетита позавтракал тем, что осталось от ужина, и лег на кровать, натянув одеяло до подбородка. Вот она, оборотная сторона медали холостяцкой жизни! Один в доме, с температурой — это утром тридцать восемь, а какая будет вечером? Ладно, без обеда он не умрет, есть не хочется, а дальше что? Открыть форточку и крикнуть: «Люди добрые, помогите! Помираю тут один!..» Вспомнил слова Ирины: «Ты всю жизнь проживешь одиноким волком. Когда тебе станет плохо, не будет рядом никого, потому что ты ни в ком не нуждаешься… Тебе некому будет подать стакан воды…» Пресловутый стакан воды, который одинокому некому подать… Об этом часто говорят. Конечно, стакан воды он и сам себе может налить, а случись в такой обстановке инфаркт, когда нельзя шевелиться? Тогда можно и впрямь окочуриться…