Восточные сюжеты - Чингиз Гасан оглы Гусейнов

— Что ты выдумываешь? — возмутился Сергей. — Поживешь там, быстро научишься.

— Вовремя ты нам встретился, твоя помощь во как понадобится.

— Моя? — удивился Али.

— Именно твоя!

Гая смотрит на Мамиша: «Дошло?» И только тут Али замечает: избитые же они! Ну да, ему же сказали, только переступил порог. И Мелахет была очень раздражена, хотя с чего бы? Ей, как уедет Али, забот станет меньше. И смысл сказанного Мамишем, когда садились в автобус, прояснился: «Если твои узнают, что ты с нами, несдобровать тебе!»

Мать боялась, не отпускала его: «А вдруг снова обманут?!» Пусть только посмеют! Неплохо бы попортить кровь кое-кому здесь.

А Гая с Мамиша глаз не сводит: «Понял?» Мамиш отвернулся.

тебе что? и вам всем тоже!

Из-под колес клубится серо-белая пыль, не успевает влететь в машину.

Уговорить шофера отведать шашлык не удалось — спешил, а тут еще ждать надо, когда угли раскраснеются; легче зажечь новый костер, чем разжечь старый.

«О чем это Гая с Арамом? Одного моего слова достаточно! В горкоме… — услышал Мамиш. — При чем тут горком?» И Гая, и Арам смотрят на Мамиша, недоумевают.

— Не в микроавтобус лезть, — говорит Арам, — а туда идти надо было. В горком!..

Ну да, ведь совсем рядом были, когда встретили Али, сто шагов ходу.

идут, идут, так быстро, что Али еле поспевает.

— твоя помощь нам понадобится, — говорит Али Гая и смотрит на Мамиша.

мол, дошло или нет?

— ты Али в это дело не впутывай!

— но ведь такой факт!

— без него! ему ехать надо! я сам скажу!

с удостоверением Морского тут же выписали пропуска.

— а он со мной, — говорит Гая милиционеру, показывая на Али, что за вид у них, удивляется милиционер, но вопросов не задает — ведь они с Морского, секретарь горкома, смуглая, в круглых очках, внимательно слушает Гая.

Как и тогда слушала, а Гая рассказывал. «Молодцы, что пришли!» — хвалила она за наклонное бурение.

Гая рассказывает… но почему она улыбается, как и тогда?

— молодцы, что пришли! — восклицает по-азербайджански.

Тогда она тоже сначала по-азербайджански, а потом перешла на русский, чтобы всем понятно было.

Мамиш хочет прервать Гая: «постой, ты не о том!..» а секретарь уже помощника вызывает, от улыбки ни следа, и помощнику:

— секретаря парткома! И Хасая Бахтиярова!

— не надо, я сам! постойте!

Гая возмущен, Арам удивлен, ребята изумлены, Али побледнел, слова сказать не может.

— ну уж нет! — говорит секретарь. — завтра с утра чтоб явились! и Хуснийэ-ханум Бахтиярову тоже!

— ее не надо! — просит Али. — она помогла мне!

секретарь смотрит на Гая:

— вы что, не понимаете, куда пришли?!

и уже не остановить, помощнику:

— вот ее телефон.

А в первый раз, когда встали, чтобы прощаться, поднялась, жмет им руки поочередно. Зазвонил телефон.

— Одну минутку!.. Да, да, у меня… Да, да, Дашдемир Гамбар-оглы будет выступать!.. — И смотрит на Гая, шепчет, прикрыв рукой трубку: — Это первый!.. — Вся сосредоточена. — Да, да, непременно!.. — положила трубку. — Ну вот, вы слышали… Непременно скажете, товарищ Дашдемир, о том, какую борьбу мы ведем в республике! И первый об этом просил, чтоб сказали!

— Обязательно скажу!

И пригласила всех на торжественное собрание — шутка ли! Миллиард тонн нефти дала родная земля Мамиша с того времени, как здесь вырыли первый нефтяной колодец!.. Миллиард тонн!

Ликуют, радуются, их Гая на трибуне! И на него смотрит весь огромный зал, смотрят, повернув головы, большие люди, старые потомственные рабочие, гвардия отцов и дедов, седоусые, в орденах… И Мамиш с ребятами впились в него глазами. А как интересно рассказывает Гая!.. Мамиш вспоминает Морское, первое свое рабочее утро. Он проснулся, когда солнце еще было на той половине земного шара. Над морем стоял туман, серый, редкий, охлаждающий горло; туман быстро исчезал: море будто глотало его. Горизонт алел. Из-за моря выполз красный ломоть солнца, на водную гладь пролилось пламя. Солнце медленно, уверенно поднималось, росло, округлилось, и вот уже трудно смотреть на него — оно больно слепит глаза. Умылось в море и, чистое, глянуло на буровые. Петляя и разворачиваясь, раскинула эстакада далеко-далеко свои ветви-рукава. И на отдельных мощных основаниях, будто стражи моря, величаво возвышались стальные вышки… А вечером, когда возвращался после первого своего рабочего дня, помнит, никогда не забудет: слева — заходящее солнце, красноводое море, черные на фоне солнца буровые; справа — гигантские серебристые резервуары-нефтехранилища, островерхие вышки, темнеющее, чернеющее море; над головой — прозрачное, беззвездное пока небо и движущийся вместе с грузовиком, начинающий уже желтеть полумесяц. Ликуют ребята, горд Мамиш, что и его доля — в этом миллиарде.

А во втором отделении — квартет «Гая». Чуть ли не по заказу Гая!

Гая и Арам смотрят на Мамиша:

— Ну, что ты нам скажешь?!

И все затаили дыхание.

— Тяжело мне, Гая.

— Ему бы там, в милиции ответить!

Мамиш молчит. А что он им скажет?

— Пойми, Гая!

— А мне понимать нечего! Ты обязан!

Селим головой качает, тоскливо на душе, надо бы разозлиться на Мамиша, да не может. Ветер принес сладковатый запах нефти. Жарко. За холмом голубеет море. Искупаться бы…

— Избить, что ли, и нам Мамиша? — говорит Селим. — А может, пойдем купнемся?

И на чай не остались, и на море не пошли. Тошно на Мамиша смотреть. В электричке Али об Индигирке рассказывает, а Мамиш о письме вспомнил, развернул его. «Как же вы, а? Не удержали Гюльбалу?» — писала мать… Мамиш посылал ей телеграмму.

«Знаю, тяжело тебе, Мамиш, один ты там, но ты меня поймешь и не осудишь».

может, Р права? улыбка твоя не мне, а другому?

«Весной будущего года приеду, пора оформлять пенсию».

это Р со зла, в отместку мне!

«Рано или поздно должна была прийти беда, нелепо у вас!»

«у вас!..» конечно, бегут, бегут!..

«На дереве яблоко…» Забыла дописать