На корабле утро - Александр Зорич

К счастью, у фрегата был основательный запас скорости и ягну требовалось время, чтобы развить хотя бы сопоставимую.

Но если паладинам это было нелегко, то корветы справлялись с этой задачей пугающе шустро.

– Шесть корветов на хвосте! – отчеканил оператор.

– Энергию на кормовые! – реагировал Часомерский. – Открыть заградительный огонь в задней полусфере! Слышишь, Еланов, поднажал бы ты еще чуток!

– Нечем жать, отец… Поверь, – как-то безнадежно отвечал старший пилот.

Корветы ягну ударили по «Ретивому» позитронными лазерами и на этот раз удар их был неотразим.

Да, защитное поле отфильтровало девять десятых позитронных потоков. Но разрозненные пучки антиматерии дорвались-таки до тела «Ретивого».

Две серии взрывов погремели вдоль днища. Отключилась центральная группа маршевых дюз. Прервалась связь с Елановым и оператором СР-сканера.

– Еланов, что там? Каракозов, отзовитесь! – уже в десятый раз спрашивал Часомерский.

Ответа не было.

Это могло означать что угодно – от наихудшего до почти безобидного. Наихудшее: пилоты погибли. Безобидное: перебило каналы связи. Узнать наверняка, что же произошло в пилотской кабине, можно было только при помощи метода, известного со времен неолита: личной явкой.

– Товарищи торпедисты, кто там не особо занят, сбегайте в пилотскую. Гляньте, отчего связи нет! – попросил Часомерский.

– Меринов пошел уже, – ответили из торпедного.

Прошло две тревожных минуты. Наконец, новости.

– Товарищ командир… Там железо кипело… Палуба пузырями стала… Пройти невозможно.

– Дверь открыть можешь?

– Да какое там!

На интуицию Комлев никогда не жаловался. Так вот эта самая интуиция уже две минуты назад подсказала ему: ни Каракозова, ни Еланова, его старых, считай, знакомых, больше нет в живых. Часомерский еще только связывался с запасной пилотской кабиной, которая располагалась на три палубы выше ГКП, в верхней надстройке, а в душе у Комлева уже зрело решение.

– Запасная, слышите меня?

– Да, – ответил Часомерскому молодой, запинающийся голос. – Пилот Одинцов… говорит.

– Тут, похоже, товарищ Еланов рулить больше не сможет некоторое время… Готовы принять управление?

– Я? Управление? Да, конечно, – даже по внутрикорабельной трансляции было слышно, как часто и испуганно дышит «запасной» пилот Одинцов.

Комлев высвободился из плотных объятий фиксаторов. И, выпрямляясь, благо это было почти не трудно при двух g (все это время тяга неумолимо падала – и вот результат!), обратился к Часомерскому:

– Товарищ командир, второй раз за три дня прошу у вас разрешения на пилотирование «Ретивого»…

– Вы не доверяете товарищу Одинцову, Владимир? – спросил тот.

– Сейчас не до вежливости… Не доверяю.

– Безосновательно?

– Считайте, безосновательно.

– Понял. Считайте, мое разрешение у вас есть. Одинцов будет помогать. Лифт, который доставит вас в запасную летную кабину, находится сбоку от туалета.

Заняв рабочее место пилота, Комлев первым делом попробовал поднять тягу маршевых.

Тщетно.

Тогда он вообще выключил их и стремительно развернул фрегат носом к противнику.

– Товарищ командир, – обратился он к Часомерскому, – перебрасывайте всю энергию на носовые щиты. Уйти уже не получится! Будем драться! Мое мнение – если не применить торпеды сейчас, вскоре их будет некому применять.

– С мнением согласен.

Единственное, что мог сделать Комлев для спасения корабля, – маневрировать как можно более дерзко. Корветы ягну прошивали пространство смертоносными рапирами позитронных лазеров хотя и достаточно интенсивно, но все же неприцельно, как бы врастопырку. Кроме того, у этих мощнейших орудий имелось известное время релаксации, вести непрерывный огонь корветы не могли.

Эти обстоятельства давали некоторые надежды на уклонение.

В тот день Комлев был в ударе.

«Ретивый», оправдывая свое название, резко бросался из стороны в сторону, шел юзом и крутил циклоиды с предобморочными перегрузками.

Опытные офицеры-помехопостановщики чутко реагировали на все эти кульбиты, подыгрывали Комлеву чем могли. В ход пошли один за другим три скоростных фантома, которые на время дезориентировали противника. Выпуск фантомов офицеры прикрывали пылевыми завесами типа «вуаль», чьи полотнища хотя и ненадолго, но все же застили ягну обзор. Даже примитивным трюкам с отстрелом ДФФ-волокон нашлось место в этом представлении…

Комлев бросил взгляд на часы – восемь минут… Они живут уже целых восемь минут!

– Этот подвиг я посвящаю Любаве Мушкетовой, – с грустной усмешкой сказал Комлев.

– Что вы сказали, извините? – переспросил пришибленный страхом Одинцов.

За эти минуты фрегат «Ретивый» успел отстрелять по корветам почти все содержимое своих ракетно-торпедных погребов. Это отвлекло корветы и заставило их, как сказали бы в Генштабе, пересмотреть концепцию боя. Они прекратили сближение и держались теперь на почтительном удалении. Но электронные мороки и оптические иллюзии инфоборьбы обещали вот-вот рассеяться и вновь открыть «Ретивый» противнику…

Что делать дальше, Комлев понятия не имел. И от этого ему стало весело.

А тут еще Одинцов, вероятно, решив позабавить его, сказал:

– Глядите, товарищ кавторанг, архонтесса задымила!

Комлев нервно рассмеялся.

– Трубочку раскурила, да?

– Да я серьезно, поглядите!

Комлев небрежно перевел взгляд на монитор, который приворожил его помощника.

– Черт возьми, – удивленно пробормотал Комлев. – Действительно дымится! Да еще и крутится… Ведь крутится, Одинцов?

– Крутится… – ошарашенно подтвердил тот.

Да, архонтесса теперь вращалась вокруг оси – как самая заурядная орбитальная станция. Из ее «утренней» грани, которая сейчас как раз подставляла себя свету Макранов, били три тугих струи желто-серого газа. Только на высоте километров в сто эти струи распадались на отдельные облака. Там они нехотя таяли и, повинуясь аномальному тяготению архонтессы, опадали вниз призрачными псевдокисейными занавесями.

– Этак у нее и атмосфера образуется… – раздумчиво заметил Одинцов.

И тут до Комлева наконец дошло.

– Да что атмосфера! При чем тут атмосфера?! Это же последствия взрыва! Наши все-таки сумели! Сделали! Засунули ей «Орех» в самое брюхо! Подавилась, тварь! Сейчас сдохнет, я тебе говорю! Сдо-о-охнет! – захлебываясь, кричал он.

Ликование Комлева было таким бурным, что даже Одинцов встревожился.

– С вами все в порядке, товарищ кавторанг?

Прорезался Часомерский:

– Владимир, как вы думаете, это оно?

– Думаю, да! Сейчас мы все увидим!

И они действительно увидели.

Но совсем не то, на что рассчитывал Комлев. Операторы радаров доложили, что впереди по курсу «Ретивого» обнаружены восемь новых целей.

Учитывая огромную скорость фрегата, он должен был пройти мимо этих объектов через считанные минуты.

Корветы, к слову, держались за «Ретивым» как приклеенные. Может, не видели, что творится с архонтессой. А может, не придавали этому значения.

Более того, количество преследователей на радарах «Ретивого» резко увеличилось.

Обгоняя корветы, к фрегату рвались три группы неопознанных летательных аппаратов – каждая численностью до российского авиаполка.

Эти аппараты были заметно меньше корветов, но раза в четыре крупнее паладинов.

«Авиаполки» разделились. Один шел прямо на фрегат, два других, увеличив скорость, явно намеревались взять его в клещи.

– Одинцов! Выясни, пожалуйста, что там с этой загадочной восьмеркой объектов на наших острых курсовых углах. Может, операторы радаров ошиблись? И их вообще нет?

Одинцов с полминуты изучал информацию на тактическом терминале, о чем-то коротко переговорил с Часомерским. Затем отчитался:

– Объекты, к сожалению, на месте. Опознать их нет возможности. Наш запросчик «свой—чужой» сломан, сами объекты как бы «замазаны» оптическими помехами… Единственное, что можно сказать: они приближаются.

– Ну это я и сам вижу, – буркнул Комлев.

Уцелевшие зенитки фрегата открыли заградительный огонь по приближающимся аппаратам ягну. Плотность огня была незавидной. Но лучше уж незавидная, чем никакая.

Комлев развернул фрегат бортом к центральному «авиаполку» атакующих, прикинув, что благодаря этому «Ретивый» сможет задействовать уцелевшую кормовую батарею лазерных пушек.

Затем он включил все левобортовые дюзы. Это обещало оттянуть неизбежную роковую развязку еще не несколько секунд…

Больше он сделать ничего не мог.

Комлев демонстративно убрал руки с органов управления и сложил их на груди.

Одинцов уронил голову на панель управления – как школьник на парту.

Часомерский тоже помалкивал.

Внутрикорабельная трансляция словно бы умерла. Все боевые расчеты были заняты каждый своим делом. Докладывать было не о чем, да и в общем-то уже незачем. И вдруг тишину вспорол крик, наполненный радостью до краев – крик оператора систем слежения.