Повелители сумерек - Василий Владимирский

Разъяснений не требовалось. Дело было нехитрое и уже привычное. Гайдуки по одному подводили селян к хорунжему, а тот доставал из мешка головку чеснока и выдавал по дольке каждому испытуемому. Крестьяне морщились, но старательно прожевывали, после чего стражники отводили их в сторону.

Вдруг одна довольно миловидная девица с длинной черной косой, седьмая или восьмая по счету, поперхнулась, закашлялась и выплюнула чеснок на землю. Все замерли в испуге, даже собаки на мгновение перестали брехать. От неподвижного хищного взгляда рыжеволосого у многих по спине пробежал холодок.

— Повторить! — коротко распорядился он.

Хорунжий буквально вбил в рот несчастной новую порцию. Всхлипывая и пряча глаза, она все‑таки разжевала едкую чесночину и после пристального осмотра — не утаила ли чего за щекой — заняла место среди прошедших испытание.

Зато следующий за ней тщедушный паренек даже не попытался попробовать чеснок на вкус. Отвернул голову, дернулся было бежать, но тут же забился в цепких руках гайдуков. По толпе прошелся ропот, но тут же утих от зычной команды рыжеволосого:

— Проверить!

Один из стражников поднес нож к горлу паренька, чтобы и не думал рыпаться, а второй резко дернул за ворот рубахи. На бледной, с синими прожилками шее только наметанный глаз смог бы разглядеть крошечные красные точки. Но гайдуки как раз и были народом бывалым.

— Укушенный, ваше благородие, — четко доложил тот, что рвал ворот.

Парнишка сразу обмяк и повалился бы на колени, если бы его все еще не удерживали под локти.

— Показывай, кто тебя кусал.

Крестьяне опять загудели, многие стали оглядываться по сторонам, но острые пики гайдуков убедили их, что лучше оставаться на месте. Да и укушенный в сопровождении четырех стражников, к всеобщему облегчению, направился не к ним, а в сторону кладбища.

Рыжеволосый с ними не пошел. Уже рассвело, и ему и отсюда было прекрасно видно, что творится за кладбищенской оградой. Паренек указал на старую, уже осыпавшуюся могилу с завалившимся набок крестом. Хорунжему принесли заранее заготовленный осиновый кол. Усатый воин долго примеривался, а потом воткнул заостренную палку в могильный холмик. Дюжий гайдук поднял над головой прихваченный в кузне молот. В этот момент с бугорка вновь посыпалась земля, крест накренился еще сильнее, и кое‑кому из собравшихся на площади почудился короткий и глухой стон.

Гайдуку, видимо, тоже почудился, потому что ударить как следует у него не получилось. Кол углубился едва ли на локоть. Раздосадованный силач замахнулся снова и на этот раз приложился от души, с оттяжкой и уханьем. Но его голоса никто не расслышал.

Ни одна трембита не смогла бы издать звук такой высоты, какой разнесся над сельским кладбищем. И уж конечно, не было бы в нем такой боли, отчаяния, ярости, злобы и еще чего‑то трудно уловимого. Наверное, обиды. Хотя кому и на кого тут следовало обижаться?

Народ на площади еще долго не мог прийти в себя. Мужчины и женщины одинаково тяжко вздыхали и истово крестились на купол церкви. И только появление гайдуков с укушенным вернуло их к действительности.

— Больше никого не знаешь? — со зловещей ухмылкой спросил у паренька рыжеволосый.

Тот отчаянно затряс головой, но так и не смог произнести ни слова.

— А если еще чесночку?

— Н‑н‑нет, н‑не знаю, — выдавил‑таки из себя несчастный.

— Ну и ладно, — с неожиданным равнодушием заключил предводитель гайдуков. — Уберите его, он мне больше не нужен.

Паренек приободрился и почти радостно зашагал за конвоирами. Но дошел только до хорунжего. Бывалый воин плавным бесшумным движением выдернул из ножен саблю и с одного удара снес бедняге голову. Очень аккуратно, отработанным, точным движением, так что даже кровь брызнула в противоположную от него сторону. Гайдуков тоже не замарало, привычные ко всему ребята на замедлили шаг и теперь направлялись к притихшей толпе, продолжающей осенять себя крестным знамением. Возмущаться жестокостью хорунжего никто и не думал. Все правильно — укушенный мороем после смерти сам мороем становится. А жить пареньку и так оставалось недолго — чахотку ни с чем не спутаешь.

Дознание продолжалось еще около часа. Выявили троих укушенных, обезвредили еще одно логово мороя. Но каждый раз толпа вздыхала все тише, крестилась не так истово и замерзала под взглядом рыжеволосого на все меньшее время. Наконец ему и самому надоело. Стариков и детей проверять и вовсе не стали.

— Заканчивай, — вполголоса приказал безусый хорунжему. — Скажи только, пусть хвороста принесут побольше и трупы жгут подальше от села. Не хватало еще аппетит себе испортить.

Он повернулся к старосте, подмигнул ему и весело спросил:

— Ну, старый, в дом‑то пригласишь, за стол посадишь? Проголодался я что‑то. А она, — рыжеволосый указал тонким пальцем с длинным, чуть загибающимся ногтем на ту девушку, что закашлялась от чеснока, — она мне за столом прислуживать будет. Ну, что встал‑то? Дорогу показывай!

Он шутливо подтолкнул старика в спину и двинулся за ним следом, наступая черными остроносыми сапогами на длинную утреннюю тень, тянущуюся от проводника. И только тут все заметили, что сам рыжеволосый тени не отбрасывает.

— Пресвятая Дева! — охнула немолодая дородная крестьянка, стоявшая у него за спиной. — Да он же сам… морой!

— Ты, тетка, о том, чего не понимаешь, лучше не болтай! — одернул ее дюжий гайдук, тот самый, что забивал кол в могилу. — Какой же он морой? Морои — это мертвые кровопийцы, из могил по ночам встающие. А их благородие — стригой. Стригои — они живые, солнечного света не боятся, и чесноком их не проймешь. И у нового господаря они в большой чести. Так что помалкивай, если хочешь до преклонных лет дожить.

— Да как же это? — не унималась женщина. — Он же дочку мою с собой увел! А ежели укусит?

— Знамо дело, укусит, — согласился гайдук. — Сам же сказал, что проголодался. А какой же барин кровушки крестьянской не любит? Так ведь не убьет же небось! Ничего, стерпится, привыкнет.

И стражник направился вслед за начальником. Пожилая крестьянка хотела еще что‑то сказать, но передумала, подняла глаза к нему и зашептала молитву.

А в небе над освобожденной Трансильванией поднималось солнце новой счастливой жизни.

Виктор Точинов

Мальчик‑Вампир

Утро, похожее на ночь, — светает поздно.

В подъезде старого фонда — пещерная тьма. Лампочка разбита или вывернута. Свет фонарей сочится с улицы и вязнет в липком темном воздухе.

Женщина. Немолодая, в руках две кошелки.

Спотыкается, глаза не приноровились к смене освещенности. Ступает осторожно, вытянутая рука шарит, ищет стенку. Спотыкается снова — на мягком. Испуганно вздрагивает. Кошка? Пьяный?

Проворно поднимается, нащупывая ногами ступени. Площадка, первая дверь — ее. Отпирает неловко, одной рукой, кошелки в другой. Шаг — и она на своей территории. Вспыхивает свет, груз опускается на пол. Оборачивается закрыть дверь и — зачем? зачем? ей ведь это не нужно, не интересно, она дошла, она дома… — поневоле бросает взгляд назад. Где споткнулась.

Рвущийся из двери неправильный прямоугольник света. В нем — там, на семь ступенек ниже — ноги. Пьяный?.. Нет. Ноги женские — ажурные колготочки, изящные полусапожки. Или пьяная, или…

Женщина не хочет этого, но делает шаг. Обратно, за порог. Граница света и тьмы резка, как шрам от бритвы. Шорох сзади и слева. «Кто, кто здесь?» Это не крик — испуганный шепот. Тот, кто во тьме, не отвечает. Он прыгает. Женщина сбита с ног. Успевает увидеть клоунскую маску лица — красное на белом. Огромный красный рот. Клоун грустен, и это не улыбка — это оскал. Больше женщина не успевает ничего.

За три квартала оттуда. Накануне. Вечер.

Левый угол рта приподнимала неприятная усмешка, обнажая длинный желтый, слегка изогнутый клык. Вниз по подбородку тянулась струйка темной венозной крови. Лицо — смесь туповатого инфантилизма и зверской, исконно животной жестокости.

Словом, клевая маска — Мальчик‑Вампир, герой одноименного сериала, ничем не отличался от своего экранного прототипа. И стоила игрушка, надо думать, денег немаленьких. Но Эдик Захаров, щедрая душа, деньги никогда не считал и не жалел (отцовские, разумеется).

Оказалось, что снаружи маска Мальчика куда привлекательней, чем изнутри. Внутри она воняла резиной и липла к лицу. А глазные отверстия никак не хотели совпадать с глазами надевшего…

Посему игра в Мальчика‑Вампира не затянулась — Борис и Танька, примерив личину, наотрез отказались исполнять главную роль. Подавляющим большинством голосов (три «за» при одном воздержавшемся) Вампиром был назначен Димка, сосед Эдика по площадке. Щуплый, невысокий парнишка — он был самым тихим и безответным в их маленькой компании.