Голос пойманной птицы - Джазмин Дарзник

– Один раз он отсиживался на конспиративной квартире неподалеку от университета. Я несколько раз приезжала к воротам кампуса. Бродила вокруг, заглядывала в кофейни, книжные лавки, высматривала его. Но сейчас я просто боюсь ехать его искать.

– Почему?

– Он взял с меня слово, что я не стану этого делать. Сказал, что за мной наверняка следит САВАК[48] – или будет следить, это вопрос времени.

САВАК. Тайная полиция шаха. Я слышала, город кишит ее агентами, осведомителями, их тысячи, целая сеть, и они столь же безжалостны, сколь незаметны.

– Думаешь, за тобой правда следят?

Она беспомощно качнула головой.

– Иногда мне кажется, что да, мне повсюду мерещится слежка, и на улицах Тегерана, и даже здесь, в полях вокруг дома, но потом я думаю: показалось, там никого нет, я просто схожу с ума… – Она осеклась, испуганно округлила глаза.

– Но без паспорта и без денег ему не выбраться из страны, так?

– Так.

– Тогда я поеду к нему, – заявила я.

Я толком не знала, что натворил Рахим и в чем его обвиняют, но я видела, как его отсутствие влияет на Лейлу, как ей страшно, в каком она отчаянии. Если мне удастся выяснить, что ее брат жив, возможно, она хоть немного успокоится. Я стольким ей обязана – и вот наконец могу помочь.

Наутро лил дождь, и по улицам текли потоки воды из старых арыков. Я оставила машину в нескольких кварталах от университета. Посидела, слушая, как дождь барабанит по ветровому стеклу, успокаивая мне нервы. Мы с Лейлой несколько раз проговорили, что я должна сделать. Никто не должен увидеть мою машину и догадаться, что я знакома с Рахимом. Мне нужно действовать быстро, а если меня остановят и спросят, что я здесь делаю, скажу, что приехала проведать двоюродного брата. Один из моих двоюродных братьев и правда учился в университете. Я не видела его много лет, но все-таки это уже что-то, хоть какая-то зацепка. И предлог.

Я накинула на голову темно-синий платок, завязала его под подбородком, натянула просторный черный плащ, купленный Лейлой у одной из ее служанок. Выйдя из машины, я подняла над головой зонт, прикрывая лицо.

Университетский квартал обычно гудел как улей: сплошь густонаселенные улочки, закоулки, переулки. Было воскресенье, издательства и книжные лавки пустовали, но кое-где в кофейнях сидели студенты – парами, группками – в облаках табачного дыма.

Я перешла через дорогу, миновала высокий зонт, одиноко торчавший возле кафе, нырнула в переулок и угодила в лужу по щиколотку, промочив и туфли, и чулки. Ветер трепал мой зонтик, ткань парусила и хлопала. Я пыталась с ним совладать, как вдруг заметила на другой стороне переулка мужчину в длинном черном плаще: мужчина стоял и смотрел на меня. Мне показалось, что я уже видела его возле университетских ворот. Мужчина буравил меня глазами и вдруг направился ко мне.

Я развернулась, прибавила шагу, пересекла одну улицу, потом другую. Через некоторое время остановилась, оглянулась. К моему облегчению, мужчины и след простыл. Я же почти пришла. Поискала взглядом на стене номер дома, но не нашла. «Не паникуй, – сказала я себе. – Не теряй голову, ты справишься». Я вернулась туда, откуда пришла, и в конце концов увидела нужный адрес: двухэтажный дом между издательством и бакалейной лавкой (в воскресенье оба заведения были закрыты).

Низкие потолки, скрипучие покоробленные половицы. В конце коридора я увидела дверь горчично-желтого цвета, как и описывала Лейла. Я постучала, мне не ответили, но внутри послышалось шарканье, кто-то со стуком отодвинул стул, и я постучала снова.

Дверь приоткрылась, и донесся голос:

– Да?

Небритый мальчик – мне сразу же показалось, что передо мною мальчик, а не мужчина, – смотрел на меня испуганно. Я стянула платок с головы. С моего плаща на пол текла вода, заливалась мне в рукава, холодила кожу. Я достала блокнот, вынула из него бумаги: фальшивый паспорт, письма, банкноты, перевязанные бечевкой. Сунула все это в щель, мальчик пробежал глазами паспорт, взвесил на ладони конверт.

В следующий миг мальчик открыл мне дверь, я вошла в квартиру, и в нос мне ударил запах немытых тел, много дней проведших в тесных комнатушках с закрытыми окнами. В первой комнатке на полу сидели, скрестив ноги, трое мужчин, один курил сигарету. Окна были заклеены бумагой, в комнате царил полумрак, но я заметила изумление на лицах мужчин, когда они увидели меня.

– Никто не видел, как вы вошли? – Мальчик повел меня дальше по коридору.

– Кажется, не видел.

Мальчик остановился, обернулся ко мне.

– Кажется или не видел?

Я покачала головой.

– Не видел.

Он впился в меня взглядом, хотел что-то добавить, но вместо этого развернулся и пошел дальше. Мы поднялись по лестнице к очередной двери, за которой обнаружилась каморка без окон.

Я шагнула внутрь, увидела кровать и человека под одеялом. Рахим. Я приблизилась к нему. Я думала, что узнаю его, ведь они с Лейлой похожи, но заплывшее, в синяках лицо его было настолько обезображено, что я не заметила сходства. Вокруг опухших закрытых век чернели круги. По обожженной щеке змеился шрам. Длинные волосы облепили череп. На почти безволосой бледной груди (он был без сорочки) краснели свежие крестообразные рубцы.

Я судорожно вздохнула, вцепилась мальчику в локоть.

– Отвезите его в больницу. Раны нужно промыть и зашить, иначе не заживет. И у него могут быть более серьезные травмы, переломы…

Мальчик стряхнул мою руку.

– Вы разве не знаете, что в городе творится? Да любой врач, как его увидит, сразу же сообщит в полицию.

– Но у него кровь, он…

– Послушайте, – перебил мальчик. – Мы не позволим им сделать из него мученика.

– Мученика?

– Если он отсюда уйдет – считайте, что он покойник.

– Но ведь куда-то же его можно перевезти? Без медицинской помощи он умрет.

Рахим застонал, и мы с мальчиком обернулись к нему. Он поманил меня пальцем, я наклонилась, и он еле слышно пробормотал, задыхаясь:

– Ничего страшного. – Рахим приоткрыл глаз и добавил, глядя не на меня, а куда-то поверх меня: – Обойдется.

Я наклонилась ближе: от ран на его груди пахло кровью.

Чуть погодя Рахим снова заговорил:

– Передайте Лейле, что я в безопасности и…

– Что?

– Будьте осторожны, Форуг.

Я кивнула, робко коснулась его руки.

– Ваша сестра просила передать, что любит вас и хочет вам помочь. Она хочет, чтобы вам ничто не угрожало.

Вряд ли он слышал меня, глаза его были закрыты, но мальчик уже повел меня прочь из каморки, и мне ничего не оставалось, как уйти.

На улице блестел мокрый асфальт. Платок мой промок насквозь, но я все равно надела его и крепко завязала. Я сделала то, что должна была сделать. Но что я скажу Лейле? Брату ее плохо. И вообще дело плохо.

«Будьте осторожны, Форуг», – сказал Рахим. И только в машине, возвращаясь домой из конспиративной квартиры, я осознала, что не говорила Рахиму (образ его истерзанного тела всю дорогу стоял у меня перед глазами), как меня зовут. Он уже это знал. Я так никогда и не узнала, как он это выяснил, однако знал он не только мое имя, но и то, что я приду. Что я помогу ему бежать. Он ждал моего появления.

Рахима вывезли из Тегерана под брезентом в кузове грузовика с картофелем и доставили в деревушку, где жили от силы человек пятьдесят. Через три недели ему стало легче, и он отправился пешком, с рюкзаком за плечами, к границе. Обычно такое путешествие занимает пять дней, но Рахим – ослабший, в лихорадке – добирался все восемнадцать. Узкой извилистой горной тропой он вышел к турецкой границе. Там его встретил курдский пастух и помог переправиться на ту сторону. Еще шесть дней пути. Лихорадка не унималась, легкие болели, начался кашель, который останется с ним до самой смерти – через много лет, в маленьком бунгало в Беркли, штат Калифорния. В Стамбул он доехал на поезде. Все путешествие заняло два месяца, а еще через