Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк» - Виктор Карпенко

Мужик замолчал. Лицо его болезненно сжалось, мука и страдание отразились в его слезящихся глазах.

– Вот и взял я в руки дубину, чтоб землицы добыть толику, чтоб детишки мои сыты были, чтоб не довелось боле на погосте плакаться.

Помолчав, он продолжал:

– Семь лет прошло с тех пор, как не стало сыночка моего меньшого, а досель казню себя за смерть безвинную, смерть страшную!

Рассказчик смолк. Воцарилось тягостное молчание. Всяко было, всего наслушались и навиделись сидевшие у костра мужики, но слышать от отца такое… никому не приходилось. Каждый сидевший у костра понимал, что не утешение мужику надобно, оно ему не нужно, коли за семь лет он покою не нашел, ему нужно было другое, и это другое он ждал от своих товарищей… и дождался.

– Всяк сам со своим горем горюет, – тихо проронил степенного вида дородный, лобастый, с глубоко посаженными глазами мужик. – У меня тоже свое горе… да и у каждого здесь горе свое. У тебя сын… а у меня сноха руки на себя наложила. Сыну моему старшому в стрельцы идти жребий выпал. Да оно бы и ничего, на год всего кафтан стрелецкий надел, ежели бы не это!.. Как-то пошла Марья – женка значит-то моего сына, на речку, бельишко в воде потрепать, и надо же тому статься, что в ту пору подъехали к месту тому сынки нашего князя коней напоить. Приглянулась Марья княжичам, те ее и умыкнули. Потешились вдосталь да и отпустили. Гордая была Марья, сына моего, должно, крепко любила, потому и жить не захотела такой, – и, опустив голову на грудь, мужик еле слышно закончил, – сынок-то вот должен возвернуться, а я?.. Недоглядел, выходит, за Марьей-то!!! Э-эх!

У костра опять стало тихо. Каждый думал свою думу.

– Может, споем? – предложил кто-то, но его никто не поддержал. После услышанного было не до песен.

Алёна тихонько встала и вернулась в землянку.

Федор не спал. Он сидел на лавке, привалившись спиной к стене, и разговаривал с Матвеем, который расположился напротив атамана и поддакивал ему:

– Да, да, брат Федор! Неправду вывести допрежь всего следует. Неправда, что червь, изгложет изнутри, не узреть!

– О чем это вы? – пытаясь вникнуть в суть разговора, спросила Алёна.

– Я все к тому, – обернулся к ней Федор, – что изветчика на груди у себя пригрели. В совете он, среди атаманов. В самом сердце змея гнездо свила и жалит исподволь. Поспрошать бы всех да с Игната Рогова начать.

– Ты Игната не чапай! – строго приказала Алёна. – Он умнее тебя будет. И от него не укрылось, что неспроста под Саранском вас в засаде ждали, да виду не подал. А почему?

Федор пожал плечами.

– То-то и оно, что он дальше твоего видит. Скоро с ворогом биться, атаманам войско водить, а ты хочешь заронить в их душах неверие в товарищей своих. А изветчика мы отыщем. Атаманы все на глазах. Глядишь, и выдаст кто себя чем-нибудь.

– Так-то оно так, – согласился Федор. – Токмо очень уж обидно, что из-за какой-то гадины муки принял.

В землянку с шумом влетела Ирина. Она бросилась к Алёне и, припав к самому уху подруги, радостно зашептала:

– Поляк возвернулся!

– Где он? – взволнованно воскликнула Алёна.

– В Темникове. Семка Рыхлов мужика с вестью прислал. Сам-то Поляк не смог приехать на засеку, мужику того не ведомо, что за причина в том.

– Случилось что? – донесся из глубины землянки голос Федора.

– Поляк приехал. И Андрей, и Митяй возвернулись! – радостно сообщила Иринка.

– Ну и слава Богу! – шумно вздохнул Федор и затих.

Алёна, растерянная и счастливая, стояла посреди землянки и улыбалась.

– Ты чего? – затормошила ее Иринка. – Ехать в Темников надобно, а она зубы скалит. Тю, блаженная!

– Мотя, – позвала Иринка мужа, – коней готовь, в Темников едем!

– Да, да, Мотя, – подтвердила Алёна, – ты уж порадей. И скажи Игнату Рогову, пусть тоже в готовности будет.

Вскоре лошади были готовы, и два десятка всадников, освещая дорогу факелами, понеслись в сторону Темникова.

2

Темников на ночь затих, затаился. В доме сына боярского Максима Веденяпина собрались лучшие градские люди: сам хозяин – Максим Веденяпин, его друг и товарищ по застолью – кружечного двора голова Иван Ломов, целовальник великого государя денежной казны сбору темниковского кружечного двора Григорий Мосин, протопоп темниковский – отец Мавродий, гости Иван и Петр Хребтины, Семен Хворостин, подьячий темниковской Приказной избы Ларионов Еким.

Выпив заздравную за великого государя, царя Алексея Михайловича, за детушек его, за избавление от воровской напасти, за здоровье хозяина и хозяйки, друг за друга, а потому охмелев и осмелев, повели разговор о делах насущных, о том, из-за чего собрались тайно в столь поздний час.

Больше всех горячился Иван Ломов.

– Сердце кровью обливается, – кричал он, роняя слезу, – как погляжу я на то, как чернь изгаляется, как добро наше проедает, как в хоромах княжеских хозяйнует. Всех бы разом на сук да за ребро!.. Дал указ по кабакам водкой торговать безденежно. Думаю, упьются, передерутся. В пьяных-то руках сабля сама головы рубит без удержу и без выбору. Так нет же, платят воры уловную деньгу исправно и сполна. Гнушаются даровым вином.

– Спору нет, – поддержал Ивана Ломова Петр Хребтин, – кара воров ждет неминучая, ибо подняли они руку на государя нашего, супротив закону пошли. Однако, хотя воры и пограбили дворы многие, ведут они себя смирно, женок наших не силуют, храмов не оскверняют, не жгут изб и теремов наших.

– Тоже мне, нашел кому хвалу петь, – махнул рукой на брата Иван. – Ты бы лучше посчитал, сколь урону воры делу принесли, сколь добра схитили, сколь скотины повывели. Эх, брат! Жалостлив ты больно! А их не жалеть, жизней лишать надобно. Да ништо, чай, недолго уже ждать. Ужо придет князь-воевода Долгорукий, за все…

Из-за стола поднялся Максим Веденяпин. Был он широкоплеч, низкоросл. Любивший рядиться в дорогие одежды, сегодня он был одет в серый кафтан, перехваченный в поясе синим кушаком, и такие же серые порты. Когда он говорил, лицо его кривилось в усмешку из-за шрама, пролегшего через всю щеку, который получил он от строптивого отца своего еще в раннем детстве.

– Слушал я ваши речи и вот что удумал, – просипел он заплетающимся языком, – мало того, что мы от воров отложились. Придет Юрий Олексеевич, спрос чинить будет строгий, можно и головушкой поплатиться. Скажет: почто ворам потакали, сидьма сидели?

– Так мы же не ратники! – испуганно выкрикнул подьячий Еким Ларионов.

– Не ратники, – согласился хозяин, – а все государю нашему служим. Вот ежели атаманов воровских имать да боярину-то с поклоном выдать, тут уж не токмо за вины наши ответственность, но и награду получить можно.

Хотя и немало выпито за столом, а гости призадумались. Уж больно захотелось каждому награду царскую получить.

– Мы согласны в деле таком участвовать. Что делать-то, говори, – ответил за всех молчавший все это время Семен Хворостин.

За окном послышался нарастающий перестук копыт скачущих лошадей, крики всадников, всполохи факелов. За столом разом затихли, испуганно озираясь, насторожились.

«Уж не за нами ли?» – промелькнула сквозь хмель тре-вожная мысль.

Максим Веденяпин, показав жестом гостям, чтобы все оставались на своих местах, встал из-за стола и вышел из горницы.

Как только всадники проскакали мимо дома, он вернулся, и, оглядев встревоженные испуганные лица сотрапезников, сквозь зубы процедил:

– Чертова еретица с душегубами с шабаша возвернулась!

Отец Мавродий мелко перекрестился, шлепая губами:

– Свят, свят, свят…

Веденяпин, вперив взгляд в Семена Хворостина, нависнув над ним телом, медленно растягивая слова, произнес:

– Ты тут спрашивал меня, что делать. Ее, еретицу, Алёну, имать, Федьку Сидорова, Игнашку Рогова, Ваньку Зарубина…

– Попа Савву – это исчадие ада, имать тож, – добавил отец Мавродий.

– …и Савву тож, и еще многих воров имать, животов лишать. Вот что делать надобно! А как? Подумаем. Для того и собрались ноня.

Максим Веденяпин сел в кресло. Ночная трапеза была продолжена, а вместе с тем и продолжался совет лучших градских жильцов города Темникова.

…Поляк не ждал, что Алёна среди ночи прискачет в Темников, и когда он увидел ее, раскрасневшуюся от скачки, порывистую, всю светящуюся счастьем, с сияющими глазами, он чуть было не задохнулся от нахлынувшего радостного волнения.

Не скрывая своих чувств, не обращая внимания на вошедших вместе с ней Игната Рогова, деда Савелия, молодцов из охранной сотни, Алёна бросилась в распахнутые объятия Поляка, шепча горячими губами:

– Милый мой! Любый! Никуда не отпущу от себя боле!

Поляк, охваченный душевным порывом, в исступлении целовал волосы, мокрые от слез щеки, огненные губы, ладони, ласкавшие его.

Глава 4 Цена предательства

1

Мелкие холодные капли дождя безжалостно хлестали по лицам десятка всадников, плетьми подгонявших усталых лошадей. Кутаясь в промокшие до нитки плащи, всадники беспрестанно честили непотребными словами своих атаманов, пославших их в такую непогоду.