Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк» - Виктор Карпенко

Первыми предстали на суд стрельцы, отказавшиеся исполнить приказ Юрия Долгорукого. Вина их была явной, а потому решение было скоро – повесить!

Никто не ожидал такого решения, исходившего от самого боярина Долгорукого. Думали, что обойдется все поркой, к тому и готовы были, но, услышав про смертную казнь за выказанное неповиновение, ужаснулись.

– Помилуй, государь! – кричали стрельцы, падая на колени и простирая к боярину руки.

– Помилуй неразумных! – неслось над толпой.

Долгорукий, казалось, не слышал этих душераздирающих криков. Привалившись к спинке кресла, он устало смежил веки.

Палачи, озадаченные принятым решением, замешкались с исполнением казни.

Боярин, видя нерешительность палачей, нахмурив брови, угрожающе проронил, обращаясь к старшему над заплечных дел мастерами Ермиле Храпову.

– Может, кого из твоих поучить, чтоб расторопнее были? Отъелись на дармовых харчах, животы нагуливали…

После этого остановок не было.

Вздрогнул люд арзамасский, забились бабы в истерике, затрепетали стрелецкие тела в петлях… Скоро свершилась казнь, и вот уже новые сотни выслушивают приговор и новые тела повисают под перекладинами, летят из-под топора головы, трещит живое тело на дыбе, пахнет кровью, горелым мясом. Сплошной стон стоит над Ивановскими буграми: то ли повстанцы стонут предсмертным стоном, то ли люд арзамасский волею боярской заживо в преисподнюю опущенный, то ли земля-матушка надрывается, захлебываясь людской кровушкой.

И среди этого ужаса только один человек оставался безучастным ко всему: ни стоны, ни хрипы предсмертные, ни крики о пощаде, ни мольбы о милости не трогали его. Этим человеком был воевода, князь Юрий Алексеевич Долгорукий.

Лишь когда осудили часть мужиков к медленной смерти на кольях и когда нечеловеческие вопли огласили место казни, боярин очнулся от оцепенения и, поглядев в сторону казнимых, ни к кому не обращаясь, заметил:

– Колья зело остры. Притупить толику надобно, не то смерть воры примут скоро, не мучась.

До поздней ночи вершил боярин суд и расправу над пленными повстанцами, и до поздней ночи арзамасцы смотрели на это кровавое зрелище. Те, кто пытался уйти с места казни, вылавливались и, после того, как получали по пяти плетей в назидание, возвертались на место: так велел Долгорукий.

Когда стало совсем темно, боярин, обойдя место казни и обозрев содеянное за день, бесстрастным голосом произнес:

– Достанет для первого дня. Поутру вершить суд дале. Да поможет нам Бог!

Боярин перекрестился, сел в седло и ускакал в Арзамас.

Редко кто из арзамасцев спал в эту ночь спокойно. Горы обезглавленных трупов, вылезшие из орбит глаза, выпавшие языки повешенных мерещились им в темных углах. Ужасом и смертью был пропитан воздух, животный страх пронизывал каждого, кто в этот день был на Ивановских буграх и видел «боярскую милость».

Глава 3 Темниковская засечная полоса

1

Пришла осень. Березы, желанные гостьи в темно-зеленом ельнике, красовались позолотой кружев. Споря с ними, радуя глаз ярко-красными гроздьями плодов, трепеща от легкого ветерка оранжево-желтыми листьями, стояли кусты рябины. Солнечные лучи уже не могли согреть землю. Они только на короткое время возвращали лес к воспоминаниям жаркого лета и опять утопали в безжизненной тине свинцово-серых облаков.

Алёна брела наугад. Красота осеннего леса не радовала взгляда. Тяжелые думы одолевали ее, лишали сна и покоя.

«Как же так, – думала Алёна, – более чем пятнадцатитысячное повстанческое войско разгромлено в три раза меньшим царским войском… хотя у повстанцев были и пушки, и пищали, и конница немалым числом. И все-таки побиты… Мужик, конечно же, непривычен к ратному ремеслу, но на трех мужиков приходилось по одному стрельцу, и тот их осилил. Значит-то: надо учить, пока есть время, мужиков ратному делу – потом учение окупится сторицею. Еще что? – задумалась Алёна. – Надо объединить наши силы. Мужики поднялись повсюду, а дерутся супротив бояр да князей порознь. В том-то и слабость наша. Соединить бы все ватаги да отряды в одно войско… вот силища-то была, не то что ноня.

Сейчас самое время к Степану Разину на подмогу идти. Осилит он царское войско, и нам возле него жить. Побьют Разина, и нам смерть. Одно мешает делу нашему: мужик не пойдет далеко от дома, от своего клочка земли. У своей деревни он орел, а отведи мужика за соседнюю деревеньку биться, и он уже всю свою храбрость растерял. Христорадиевские мужики, вот те пойдут хоть куда. Их прижимистость да осмотрительность стрельцы на засеке под Христорадиевкой в крови потопили. Теперь они готовы хоть и на саму Москву идти, только поведи. Да мало христорадиевцев…» – Алёна вздохнула.

Разгром повстанцев под селом Пановом двояко повлиял на мужиков: одни из них еще настойчивее стали рваться в бой со стрельцами; другие же, которые прятали глаза от зорких глаз Алёны, стали потихоньку покидать повстанческий лагерь, расползаясь по своим деревням, надеясь на всемилостивейшее прощение. Но таких было немного.

Алёна вспомнила, как вчера привели к ней одного из беглецов – мужика ничем не приметного, лет сорока с виду. На вопрос, почему тот ушел из стана, мужик, растирая кулаком слезы, ответил:

– Придут царевы воины, ты на коня – и куда глаза глядят, а мне что делать? У меня в Пое мальцов по лавкам пятеро, а ну со мной что случится… с голоду помрут. Женка у меня слабосильная, пятерых сама на ноги не поднимет. Вот я и надумал до детишек податься. Крови-то на мне стрелецкой нет, может, и обойдется…

Алёна отпустила мужика, ничего не сказав ему, а хотелось. Да разве поймет он, что только сам себе помочь может жизнь лучшую отстоять, для себя, для детей своих.

«Будут уходить и дале, – думала Алёна. – Пусть. В стане людно, а будет еще больше мужиков. Токмо надобно ума им дать, делу ратному обучить, а это самое трудное».

Тишину леса нарушил перестук топоров, а за ним и шум падающих деревьев, треск ломающихся сучьев, ветвей.

«Начали засеку возводить, – отметила про себя Алёна. – Будет ли толк из того?»

Оглядевшись, Алёна поначалу даже растерялась.

– Надо же, заплутала. Лешак завел-таки в места незнакомые. – И, наскоро перекрестясь, Алёна пошла на стук топоров.

Темниковский лес гудел и стонал. Все больше и больше мужиков бралось за топоры, и все большее количество деревьев падало под их сильными сноровистыми ударами. Засеку задумали строить большую: верст на семь-восемь длиной и на версту шириной. Определили места, где станут пушки, где ворота оставить для прохода и проезда, где нарыть землянок для обогрева – зима-то не за горами.

Когда Алёна подходила к сосняку, в котором трудились повстанцы, сооружая засеку, навстречу ей уже спешили Иринка и дед Пантелей.

– Где же ты запропастилась? Мы с ног сбились, тебя разыскивая! – набросилась с укором на Алёну Иринка. – Там Федька Сидоров возвернулся, тебя дожидается.

– Насупился, точно сыч, ни с кем не говорит, токмо воду все пьет; али опился чего, али занедужил, – добавил дед Пантелей.

Алёна еще издали заприметила Федора. Тот сидел на только что поваленном стволе сосны, сутуля спину и устало опустив плечи. «Раньше такого не примечала за ним», – отметила про себя Алёна. На исхудалом лице его застыло выражение скорби и отрешенности. Борода и густая копна черных волос засеребрились сединой, хотя два месяца тому волос его был что ворона крыло.

Напротив Федора на корточках сидел Мотя.

Когда Алёна подошла ближе, Федор тяжело поднялся и, сделав несколько шагов навстречу, обнял ее.

– Здравствуй, сестрица. Не чаял боле свидеться.

Глаза у Федора лихорадочно сияли, лоб поблескивал испариной.

– Никак занедужил? – встревожилась Алёна. – Лица на тебе нет. Сядь! – поддерживая, повела она Федора к бревну. – Может, полежишь?

– Погоди, сестра. Дай сказать о деле, что мне доручено было. Зови атаманов! – кивнул он Матвею. – Совет атаманов меня посылал, перед ним и ответ держать!

Мотя убежал, и вскоре начали подходить атаманы: первым подошел Игнат Рогов, сел рядом с Федором; за ним пришел Иван Зарубин, тот троекратно, по-русски, расцеловался с атаманом; словно подкравшись, стал сбоку Гришка Ильин; прибежал, сколь позволяло торчащее колом пузо, несказанно обрадованный поп Савва; подошли христорадиевцы – Селиван, Мартьян Скакун, Данило, Федор-кузнец; поспешили на совет и бывшие на засеке есаулы из вновь прибывших повстанцев. За исключением тех, кто остался в Темникове, да тех, кто службу правил на заставах, все прибыли на совет.

Атаманы и есаулы стояли молча, тесно прижавшись плечом к плечу, поглядывая на Федора Сидорова: одни с нетерпением, другие, кто впервые видел атамана-разбойника, с интересом.

Федор, поддерживаемый Мотей, встал на бревно и, поклонившись поясно, начал: