Английская портниха - Мэри Чэмберлен

– Да, ваша честь.

– Что ж, отлично, – пробурчал судья; теперь он походил на старого моржа.

Присяжные смотрели на нее. Они уже ее судили. Встречают по одежке, Ада знала это лучше многих. Я было приняла тебя за клиентку, смотришься завзятой модницей. Но в тюремной робе она смотрится преступницей, и присяжные приговорят ее, не дожидаясь окончания суда. Старшина присяжных, усатый мужчина с орденскими планками над карманом пиджака. Ада больше не доверяла мужчинам с усами, Станисласа ей хватило. Она потрогала прическу, убедилась, что волосы нигде не торчат. Тем временем мистер Харрис-Джонс поднялся из-за стола; уложив в стопку папки, громоздившиеся перед ним, он обратился к присяжным:

– Обвинению в этом деле все предельно ясно. Нет ни малейших сомнений в том, что это подлое убийство с применением газа, когда жертва находилась в бессознательном состоянии. Вопрос лишь в том, имело ли место тяжкое оскорбление действием, вынудившее подсудимую утратить власть над собой, и как бы в данных обстоятельствах повел себя рассудительный человек в ее положении и с ее прошлым.

Страх. Она помнила его вкус, помнила эту тряску, словно внутри нее завели мотор. Позади Ады стоял полицейский. Она обернулась, пытаясь поймать его взгляд, выпросить щепотку сочувствия, но он смотрел прямо перед собой, и лицо его ничего не выражало.

– За аргументами, уважаемое жюри, в пользу этого тяжкого оскорбления действием, – обвинитель произносил слова медленно, отчетливо, будто говорил на иностранном языке, который никто не понимал, – нам придется вернуться лет на десять назад, к началу войны.

Мистер Харрис-Джонс обрисовал картину: Станислас фон Либен. Мерзавец и трус, несомненно. Но обошелся ли он с ней жестоко? Напал на нее или оскорбил? Обвинитель покрутил ладонью, мол, кто его знает.

– Бросил ли он ее на произвол судьбы? Либо их разлучила неразбериха военного времени и в этом нет ничьей вины?

Он разложил ее жизнь как труп и теперь производил вскрытие. Вот голова, вот ступни, толстый кишечник, тонкий кишечник. И ничего о любви или гнетущей тоске, о боли в сердце или страхе, ничего о том, какова по сути Ада Воан.

Интернирована нацистами. Тайная беременность и рождение ребенка. Герр Вайс. Годы, проведенные взаперти в маленькой комнате. Возможно, суровые, голодные годы. Маленький мальчик Томас, по-немецки имя звучит так же. По-немецки, уважаемое жюри. Потеря ребенка.

– Преследовала ли ее память о нем? И эти воспоминания довели ее до убийства? – Сарказм в голосе обвинителя.

Мистер Харрис-Джонс посмотрел на Аду, приглашая присяжных последовать за его взглядом и увидеть в ней обыкновенную злодейку, не способную отличить добро от зла.

Ловкин. Стэнли Ловкин. Станислас фон Либен. Был ли он источником ее мучений в последние десять лет, причиной ее страданий? Причиной ее падения, погружения в пучину греха и отчаяния? Оставь надежду всяк сюда входящий. Или же он был просто мужчиной, как любой другой?

– В чем, собственно, заключается пресловутое оскорбление? В том, что он снова появился в ее жизни? – Харрис-Джонс сделал паузу и не торопясь обвел цепким взглядом присяжных, никого не пропустил, а затем опять воззрился на Аду. Загородка для подсудимых доходила ей чуть ли не до плеч, ее будто посадили в клетку как дикое животное или умалишенную. – Если, конечно, это был он.

– Он, – вырвалось у Ады.

– Соблюдайте тишину, – предупредил судья.

Сердца у него нет, у этого Харрис-Джонса, рассудила Ада.

Присяжным зачитали ее признание. Я, Ада Маргарет Воан… Внизу ее подпись. Согласно показаниям полицейского, обнаружившего тело, покойный лежал на кровати в рубашке и нижней майке, но без брюк. От него сильно несло виски. Согласно показаниям следователя, единственные отпечатки пальцев, обнаруженные на газовом кране, принадлежат подсудимой, как и на оконной раме, там, где она затыкала щели занавесками, и в нижней части двери, куда она запихнула уплотнитель, оберегающий от сквозняков. Таковы факты по этому делу. Неоспоримые. Виновна в убийстве. Но применение насилия? Провокация со стороны жертвы? Тяжкое оскорбление действием?

За несколько лет без войны сестра Бригитта поправилась. Она стояла на свидетельском месте в чистом накрахмаленном апостольнике и темно-сером наплечнике поверх черной рясы, медный крестик поблескивал в электрическом освещении. Для Ады она осталась там, на континенте, в ужасе и холоде войны.

Да, Ада явилась к матушке-настоятельнице в Намюре и попросила убежища. С ее слов монахини поняли, что она потеряла мужа, Станисласа фон Либена. Оккупировав Бельгию, нацисты интернировали британских монахинь, привезли в Мюнхен и заставили ухаживать за пожилыми людьми.

Сестра Бригитта. Ее рассказ оживил воспоминания, реанимировал труп, препарированный мистером Харрис-Джонсом. У Ады мурашки побежали по коже. Она слышала грохот бомб и вопли, чувствовала запах взрывчатки и гари, и страх, от которого было не продохнуть в тот день в Намюре.

– Если бы вы отказались ухаживать за ними, – задал вопрос мистер Харрис-Джонс, – вас бы расстреляли?

– Всякое могло случиться, – ответила сестра Бригитта. – Мы не стали проверять.

– Вы даже не попытались сопротивляться?

Монахиня смерила взглядом Харрис-Джонса и, казалось, все про него поняла.

– Наше призвание – опекать пожилых и немощных, где и когда это необходимо. Наше призвание не подвластно ни политике, ни войне. Как и старость.

– Высокие принципы, – обронил Харрис-Джонс. – Удобно, когда имеешь дело с самым чудовищным режимом в истории, верно?

– Однако те, кто отказывается от принципов, скатываются в цинизм. – Сестра Бригитта смотрела на него в упор. Обвинитель первым опустил глаза и принялся перебирать бумажки на столе. Сестра Бригитта нацистов ставила на место. И какому-то пронырливому сутяге не сбить ее с толку, пусть даже он выступает от имени короля.

– Как я понимаю, по окончании войны вы не сразу уехали из Мюнхена, но задержались там на некоторое время, – продолжил допрос Харрис-Джонс. – Можете сказать почему?

– Мы не могли покинуть наших стариков. До тех пор, пока не убедились, что о них есть кому позаботиться должным образом.

– Подсудимая, Ада Воан…

– Сестра Клара, – перебила обвинителя монахиня.

– Сестра Клара. Так ее тогда звали?

– Да.

– Она работала вместе с вами?

– Да. Она не училась на медсестру, но могла выполнять менее сложные обязанности.

– И она вела себя как монахиня?

– Да, – ответила сестра Бригитта. – Разумеется.

– И нацисты так и не догадались, что она не та, за кого себя выдает? Даже вопреки тому, что она была беременна?

– Она носила рясу с чужого плеча, доставшуюся ей от монахини, которая была много крупнее. Беременность была незаметна.

– А затем она родила?

– К счастью, без осложнений. Ребенок родился ночью. Камера, где мы спали, находилась далеко от охраны, они ничего не услышали.

– Стечение обстоятельств?

– Нет, благая удача. – Сестра Бригитта улыбнулась: – Мы молились. (Ада помнила эту улыбку.) Дева Мария не оставляла нас своим попечением.

– А младенец? Что с ним было дальше?

Сестра Бригитта помедлила с ответом, взглянула на Аду. Кого она видела за выгородкой для подсудимых? О чем она думала в этот момент?

– Ребенок родился мертвым.

Нет. Его нежная мраморная кожа с пурпурными и синими прожилками – как у обложки молитвенника. Ада приподняла край полотенца, чтобы запомнить его личико. Припухшие глаза Томаса были закрыты, по бокам глубокие складки. Стиснутые кулачки прижаты к щекам. Лысое гладкое темечко, дочиста отмытое от крови и слизи. Голые плечики, худенькая шея с кое-где обвисшей кожей. Он спал.

Живой.

Он был жив. Ада помнила, как затрепетал черный орарь, лежавший в саквояже отца Фриделя, от дыхания Томаса, как раздулись его ноздри, когда воздух наполнил его легкие, как шевелилась грудь, вдох, выдох, вдох, выдох. Это было его дыхание, а не ветерок, поднятый ею, когда она защелкивала саквояж.

Сестра Бригитта окрестила его, чтобы он не попал в чистилище, и взяла Аду за руку после того, как они попрощались с отцом Фриделем:

– Да упокоится с миром его маленькая душа. Повторите это за мной, сестра Клара.

– Нет, – воспротивилась Ада. – Он не умер.

– Повторите за мной, сестра Клара, да упокоятся с миром души всех праведников усопших милостью Господней, аминь.

Нет. Томас был живехонек, крошечный удалец.

– Он был жив! – закричала Ада. – Сестра Бригитта, он был живой!

– Мисс Воан, – сказал судья, – вам пока не дали слова.

– Что произошло потом?

– Священник помог нам. Он вынес тело ребенка в своей сумке.

– Куда?

Сестра Бригитта пожала плечами: