Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Единственный мой уровень теперь – тот, до которого я смогу дотянуться. Если не смогу – уйду».
«Я выхожу из игры – ибо это игра, жуткое сборище [писал Вулф Перкинсу]. Все, что я делаю теперь, должен делать для самого себя. Мне плевать, кто меня “обскачет”; эта игра не стоит свеч: теперь я боюсь разочаровать только вас, но тогда это в большей степени станет моими собственными похоронами».
Когда Вулф был ребенком, говорил, что всегда хотел равняться на какого-то «первоклассного джентльмена».
«Это именно то, что я чувствую по отношению к вам, – писал он Перкинсу. – Не думаю, что сам являюсь таким; я не такой, как вы, ни по рождению, ни с точки зрения своих манер, природной деликатности и доброты. Но я понял кое-что из того, что мне говорили; я верю, что вы считаете искусство самой живучей и прекрасной вещью на земле и что жизнь творца – самая лучшая и самая ценная. И еще я думаю: не знаю, могу ли я сам жить такой жизнью, но, если бы все же мог, я бы думал, что во мне все-таки есть что-то, что заслуживало бы вашей дружбы».
XI
Причитания
Последним в списке отчаявшихся друзей Макса Перкинса стал Ринг Ларднер. В начале 1931 года он оказался прикован к постели, как выяснилось, из-за чрезмерного переутомления, курения и пьянства. «Похоже, я расплачиваюсь за свое прошлое, – писал Ринг Максу в коротеньком письме, в котором не было его обычных шпилек. – И теперь я не способен на что-либо большее, чем четыре рассказа в год. Ни одним из последних я не мог бы похвастаться, и, боюсь, к осени не появятся такие, которые заслуживали бы печати». Перкинс считал, что Ларднер пошел на поводу у «блуждающих огней сцены», забросив свой настоящий писательский труд, хотя и никогда не винил его за это. Он говорил Ларднеру, что хотел бы, чтобы писатель взял перерыв от Бродвея на год для тихой жизни и работы над романом. «Весна уже не за горами, – писал ему Макс. – И как я обнаружил, она всегда оставляет на человеке много правильных засечек».
Весна пришла и ушла, а Ларднер был все так же слаб. Осенью Перкинс узнал, что рецидив туберкулеза – болезни, которая подкосила Ринга много лет назад, – подорвал его силы. Какое-то время ему удавалось зарабатывать кое-что написанием «ежедневных новостей» для нескольких газет, но этого было недостаточно. Его гонорары истощились – «Объединение» вышло тиражом в сто тысяч, но теперь продажи упали, как и общий доход автора. Жена Ларднера Элис, подытожив ситуацию, написала Перкинсу:
«Ринг в течение пяти месяцев не был способен ни на какую работу, поэтому нам сейчас нелегко». Будучи новым финансовым администратором семейства, она попросила Scribners выплатить им двести восемь долларов девяносто три цента гонорара, который должен был быть выплачен в декабре. Перкинс отправил им чек немедленно, хотя и знал, что это только подлечит их проблемы, но не решит их. На самом деле главным лекарством для Ларднера был отдых, но Макс знал, что Рингу трудно отдыхать, так как деньги стали для него причиной беспокойства. Выбитая из колеи отсутствием улучшения у Ринга и тем, что она слышала о Фицджеральдах последние несколько лет, Элис Ларднер спросила Перкинса: «Как вы думаете, в этом мире остался хоть кто-то здоровый физически, ментально и финансово?»
С момента публикации «Великого Гэтсби» прошло шесть лет. За последние два года Фицджеральд едва прикоснулся карандашом к бумаге. Конечно, больше всего на отсутствии прогресса с его стороны сказывалась болезнь жены. Осенью 1931 года они купили машину марки Stutz и переехали в непомерно большой дом в Монтгомери, штат Алабама, чтобы заново склеить кусочки их жизни. Скотт писал Перкинсу, что в Монтгомери даже разговоров о Великой депрессии не было слышно. Проезжая по городу, казалось, будто удар до него не докатился. Правда, со временем Фицджеральд пришел к выводу, что его убивает медленный пульс города. А мысль о том, что с каждым прожитым днем его слава медленно угасает, и вовсе не давала Скотту спать по ночам.
В ноябре писатель собрал чемоданы и резко подался в Голливуд. Он провел там восемь недель, работая над текстовыми вставками в фильмах студии «Метро-Голдвин-Майер». В его отсутствие Зельду затянуло писательство. Скотт вернулся в Алабаму к жене и ребенку с шестью тысячами долларов и материалом для творчества на ближайшие годы.
«Наконец-то, – писал он Перкинсу, – впервые за два с половиной года я собираюсь пять месяцев подряд работать над романом». Его новый план был следующим: взять из уже готового текста самое лучшее и дописать сорок одну тысячу слов.
«Не говорите Эрнесту или еще кому-нибудь, – попросил он редактора. – Позвольте им думать, что они хотят, вы единственный никогда не теряли веру в меня». Несколько месяцев Фицджеральд собирал хронологию, списки, планы и проводил исследования героев для книги, которая теперь называлась «Праздник пьяницы», заранее продумывая каждую деталь, чтобы не оступиться сразу, как только начнет писать. «Роман должен, – записал Фицджеральд в своем “генеральном плане”, – показать настоящего идеалиста, испорченного жизнью священника, который по различным причинам стремится к идеалам первосортных буржуа и по ходу своего путешествия на вершину социального мира теряет идеализм, талант и обращается к алкоголю и разгулу. На фоне этого показать ленивый первый класс во всем своем гламурном великолепии – как у Мерфи, например».
Герой по имени Дик – психиатр, который влюбляется в свою пациентку Николь, большая часть истории которой была извлечена из больничных папок Зельды. Фицджеральд держал в уме и поднимал духовные и психологические аспекты. Его молодой врач тратит свои жизненные силы, пока не оказывается в состоянии эмоционального банкротства, homme épuisé.[155] Таким образом, роман должен был отразить внутренние страдания, которые испытывал Фицджеральд большую часть минувшего десятилетия.
Вскоре по приезде в Монтгомери, когда Скотт начал финальную подготовку книги, у Зельды возобновились приступы астмы и экземы. В течение нескольких дней ее поведение скатилось до такого, каким оно было в Швейцарии. В феврале 1932 года Скотт отвез ее в психиатрическую клинику Генри Фиппса при университетском госпитале Джона Хопкинса в Балтиморе.
Ее настроение улучшилось, когда он вернулся в Алабаму – к точке, откуда ей удалось сделать важный шаг. С тех пор как ее балетная карьера завершилась, писательство стало хорошей терапией для Зельды. Каждый раз, когда она заканчивала очередную историю, по ее словам, ее саму охватывало чувство законченности. Макс знал об этом, но все же был удивлен, когда в марте получил от нее письмо, в котором значилось:
«Отправляю вам мой первый роман “в отдельном одеяле” – кажется, такова профессиональная поговорка». Это была полноценная книга под названием «Спаси меня, вальс».[156] Зельда написала ее за шесть недель, пока находилась в клинике.
«Скотт так поглощен своим романом, что и не видел моего, – написала она Перкинсу. – Поэтому я понятия не имею о его возможных достоинствах, но в ужасе оттого, понравится он вам или нет… Если он слишком дикий для вас, могу я попросить вас о совете? С самонадеянной уверенностью в вашу, как я обнаружила, совершенно неоправданно большую дружбу».
Перкинс был озадачен. Рукопись показалась ему слегка невменяемой, как будто автор не всегда мог отличить вымысел от реальности. Текст переполняли перегруженные сцены, иногда не связанные друг с другом. Сюжет, словно кривое зеркало, отражал и утрировал раннюю совместную жизнь Зельды и Скотта. В «Спаси меня, вальс» рассказывалась история Алабамы Беггз, дочери судьи Монтгомери, которая вышла замуж за привлекательного и многообещающего художника, с которым познакомилась во время войны.
Из-за его юношеских побед она почувствовала себя несчастной и неполноценной и начала заниматься балетом. Зельда назвала своего художника Амори Блейн – так же, как Скотт назвал своего главного героя в романе «По эту сторону рая».
Через неделю Зельда отправила Перкинсу телеграмму:
«ДЕЙСТВУЮ ПО СОВЕТУ СКОТТА. ВЕРНИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, РУКОПИСЬ. КЛИНИКА ФИППСА, ДЖОН ХОПКИНС. СПАСИБО. С СОЖАЛЕНИЕМ И НАИЛУЧШИМИ ПОЖЕЛАНИЯМИ».
Фицджеральд наконец узнал о рукописи и захотел прочитать ее до того, как она попадет к Максу. Перкинс подчинился и написал:
«ПРОЧИТАЛ ОКОЛО 6 °CТРАНИЦ С ОГРОМНЫМ ИНТЕРЕСОМ. ОЧЕНЬ ЖИВОЕ И ВДОХНОВЛЯЮЩЕЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ. НАДЕЮСЬ, ВЫ ЕГО ВЕРНЕТЕ».
Перкинс написал Хемингуэю об этом романе:
«Казалось, что в нем есть что-то хорошее, но в то же время он каким-то образом уходит корнями в дни «Прекрасных и проклятых». И конечно, с Амори Блейном ничего бы не вышло. Это было бы довольно грубо по отношению к Скотту… Думаю, роман получится неплохим, когда она его закончит».
