Операция «Сострадание» - Фридрих Незнанский

Следовательно, он недостоин жить.

Это решение пришло так ослепительно и непреложно, оно так удачно сводило два конца оголенного провода, что Артема буквально тряхнуло, словно разрядом тока. Он давно подозревал, что Анатолий Великанов — никакой не Альбатрос, не второе «Я», не идеал, но боялся верить своим сомнениям. А теперь вдруг ему открыл глаза человек со стороны, который ведать не ведал его внутренних колебаний и не догадывался о странной связи между Артемом и Великановым. Великанов обманул не только Жолдака-старшего, но и Жолдака-младшего. И то, что Жолдака-сына он обманул невольно, ничего не меняет. Как это выразился дядя Натан: «все-таки не чужая кровь»? Пусть он не беспокоится: кровь прольется. Чужая кровь, не жолдаковская.

Может, полчаса, а может, дольше Артем Жолдак смаковал это странное, отчасти мистическое выражение: «чужая кровь». Из этих слов вытекало, заполняя за шторами белый день, марево красного цвета, как тогда, в этюдах на бойне. Кажется, он заснул, а может быть, отключился и у него произошел сон наяву. Как бы то ни было, он очнулся полным сил и энергии. И с полностью сформировавшимся решением, которое оставалось только продумать и осуществить.

Но нет, точку в этом решении поставил сам Анатолий Великанов. Артем, не будучи великим конспиратором, не удержался, чтобы не спросить прямо: сотрудничал ли он с КГБ — ФСБ? Слегка передернувшись, тот ответил, что да, было, еще до середины девяностых, но сейчас это для него — пыльный плюсквамперфект. А с чего это Артем интересуется? Кто ему сказал? Артем, сохраняя беспечный вид, объяснил, что еще в лечебнице, где оперировали его отца, слыхал отдельные вещи, которые навели его на размышления, но пусть Альбатроса это не беспокоит: Артем — человек, лишенный либеральных предрассудков. ФСБ для него — просто организация по охране государства. Они оба повеселели — он и Альбатрос… С этой минуты Артем снова начал не только вслух, но и мысленно именовать друга Альбатросом, чего не мог делать после известия о его предательстве. Предательство смывается кровью, значит, все в порядке. Обреченного на смерть снова можно любить.

Как же они любили друг друга на протяжении последней недели! Какие это были упоительные, исполненные обмена мыслями и чувствами дни! В то время, пока Артем думал, что впереди их с Альбатросом ждут долгие счастливые годы, он не испытывал ничего подобного. Но то, что их любовь скоро должна прерваться, придавало всему особый колорит, обостряя до невыносимости пять чувств. Смерть — лучший стимулятор любви, Артем постиг это на собственном опыте. Временами бывало настолько бешено хорошо, что он испытывал колебания: неужели так необходимо убивать Альбатроса, поступаться счастьем ради отца, которого все равно не воскресить? Но он обрывал себя четкой мыслью: нет. Если он, поддавшись минутной слабости, оставит Альбатроса в живых, счастье не повторится: наоборот, все великановские дефекты, которые сейчас временно отступили на второй план, приобретут самодовлеющее значение. Снова появится Стас Некрасов, или какой-нибудь новый Стас Некрасов, или целое стадо слюнявых Стасов Некрасовых, или фантомная излишняя любовь к жене Ксении или другой самке, или что-то еще, чего предвидеть невозможно. С живыми всегда все негладко: рытвины, колдобины, колючая проволока на ровном месте. Идеальны лишь мертвые — их застывший облик остается неизменным. А лучше всего любить живых на грани смерти. И в эту последнюю неделю Артем не раз твердил про себя строки Кузмина — поэта Серебряного века, отлично разбиравшегося и в любви между мужчинами, и в смерти, и просто в любви:

Мы знаем, что все — превратно,

Что все уходит от нас безвозвратно,

Мы знаем, что все — тленно,

И лишь изменчивость неизменна.

Мы знаем, что милое тело

Дано для того, чтоб потом истлело.

Вот что мы знаем, вот что мы любим,

За то, что хрупко, трижды целуем!

У них все было настолько хорошо, что Альбатрос простил бы его… Да что там, Артем чувствует, что Альбатрос на самом деле его простил! Каким-то непостижимым телепатическим образом, которым они связывались друг с другом, Альбатрос угадал, что Артем собирается его убить, но не возражал против этого. Они молчали на эту тему, чтобы не причинять друг другу излишних страданий. Однако Альбатрос понимал, что только смерть способна сделать его идеалом, и внутренне согласился на нее, точно на болезненную, но спасительную операцию. Как ему это знакомо по медицинской практике! Вот только в роли хирурга на этот раз предстояло выступать не ему…

Следовало заранее подготовить инструменты для операции. Размышляя о прекрасном, хотя и не юном теле Альбатроса, Артем намеревался выбрать способ убийства, который как можно менее нарушил бы эту красоту. Подумывал о яде — но художник не разбирался в ядах и не имел желания связываться с фармакологией. Зато стрелять он умел! Отец учил его стрелять ради развлечения — и был удивлен и слегка задет, когда сын после непродолжительных тренировок выбил десять очков из десяти. «Меткий, как баба», — подбавил старший Жолдак ложку дегтя в бочку сыновнего торжества и пояснил, что женщины, как правило, если их натренировать, стреляют метче мужчин — какая-то физическая особенность, связанная с сердцебиением. Недаром в Чечне особенно страшны были прибалтийские снайперши — «белые колготки»… Неважно! Даже его меткость здесь не так уж важна. Если выстрелить Альбатросу в грудь, в область сердца, его смерть будет неизбежна, вне зависимости от того, пройдет пуля сантиметром левее или сантиметром правее. Осталось выбрать один из двух имеющихся в наличии пистолетов: российский «макаров» или американский кольт? «Макаров» представлялся Артему более надежным, лучше прилегал к руке, зато кольт был овеян легендарной аурой свободной и законопослушной Америки. Альбатрос заслуживал, чтобы его застрелили из кольта… но, с другой стороны, «макаров» чем плох? Отечественное оружие — самое качественное. Еще есть время выбрать.

Артем отлично знал о маршруте утренних пробежек Анатолия — в парке, в Тропарево, неподалеку от пруда. Он знал, что Великанов после пробежки купается в пруду в любую погоду. Именно эти упражнения позволяли ему держаться в форме. Кроме того, они доставляли ему удовольствие, какое всегда приносят мышечные нагрузки здоровому сильному человеку… Тем гуманнее: Альбатрос умрет в радости, а не в печали, страхе или тоске. Это будет лучшим наркозом для операции, которую собирается произвести над ним Артем.

Ранним, непривычно для себя ранним утром Артем шел по дорожкам Тропаревского парка. Он ни за что не сумел бы проснуться в такую рань, но бессонная ночь лишала вопрос о пробуждении всякого смысла. С собой он взял два пистолета: и «макаров», и кольт. Эта предусмотрительность оказалась не лишней. Хотя, с другой стороны, она же и погубила Артема, поспособствовав его разоблачению. Правда, в тот момент Артем не в состоянии был думать о разоблачении — и ни о чем вообще, касающемся времени после убийства. Что будет дальше, не имело значения. Имело значение лишь то, что он видел Анатолия Великанова, который, разгоряченный пробежкой, направлялся уже к берегу пруда. Раздумывать было некогда. Счет шел на секунды. Время стало вязким и приторным, как мед, и Артема затошнило, как бывает, когда съешь много меда.

Он не имеет права на тошноту, как не имеет этого права хирург, приближаясь к операционному столу с распростертым под зелеными простынями пациентом. Надо думать о смысле операции, больше ни о чем. Операция, которую он собирается сделать, — это операция сострадания. Все прочее — пустяки.

Поначалу он решил стрелять из кольта, но в механизме что-то заклинило. Артем, лихорадочно дергая, многократно перезаряжал обойму: видимо, тогда он выронил одну из пуль кольта, однако обратил на это внимание лишь позже, в студии. Тем временем Альбатрос красиво, точно несомый широкими белыми крыльями, подбежал к пруду и привычными движениями сбросил с себя одежду, оставшись в одних плавках. Альбатрос находился так близко, разгоряченный и живой, что Артему казалось, он чувствует тепло его дыхания, тепло его шелковистой кожи, знакомой до мельчайших подробностей, до каждого волоска, до крупной родинки в паху. Альбатрос обернулся и увидел его. Сейчас спросит, что он здесь делает в такое необычное время… Тогда Артем достал российский «макаров». Два выстрела — в сердце, в грудь!

И — словно не было предыдущих переживаний! Артем чувствовал себя освобожденным, очищенным, как будто кровь Альбатроса омыла его. Это было необыкновенное, замечательное утро! Кажется, именно с того дня Артем начал ценить красоту утренней природы. Альбатрос умирал у его ног. Он успел сказать лишь «За что?» — или, возможно, так померещилось Артему в предсмертном толчке спазматического дыхания. Артем собирался сказать ему, за что, раскрыть напоследок эту тайну, стоявшую между ними, похвастаться тем, что теперь отец и сын Жолдаки отомщены — как если бы дело было только в этом! Но глаза Альбатроса уже наливались неживой остекленелостью. Совершая последний жест, который он должел был совершить, Артем забросил «макаров» далеко в воду пруда. По воде побежали круги, точно от камушка, неумело брошенного ребенком.