«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается - Анатоль Имерманис

— Еще нет, — говорит начальник полиции. — Но у меня есть основания обещать, что до полуночи у вас будет лоцман.

— Очень хорошо! — Спокойствие капитана несокрушимо. — Стало быть, у нас есть основания рассчитывать, что к тому времени Тайминь будет найден?

— Мои люди перерыли весь город. Очень надеюсь, что до полуночи они отыщут его. В таком случае мы немедленно доставим его на борт судна. — Начальник полиции смотрит на часы. — Не будем терять времени. В вашем распоряжении остается двадцать две минуты.

— Что это значит? — резко спрашивает капитан.

— Вы должны стать на якорь на рейде! — Вот и сказано самое трудное, и начальник полиции может поведать заранее заготовленную басню. — Поверьте мне, эта чрезвычайная мера предпринята в ваших же интересах. Стало известно, что в Криспорте ожидается антисоветская демонстрация. Не могу гарантировать вашу безопасность. Народ возмущен забастовкой и в своих материальных затруднениях обвиняет вас.

— Это что, означает, что сплетни, распространяемые грязным листком, теперь превратились в официальную точку зрения муниципалитета? — Дубов хочет в конце концов уяснить ситуацию.

— Полно, что вы! — энергично отмахивается префект. — Будь это моя точка зрения, не приехал бы предупреждать вас. Криспорт — городок тихий, я никаких беспорядков здесь не допущу. Вот почему вам и надлежит через пятнадцать минут стать на якорь по возможности дальше от набережной. В ваших собственных интересах! Это официальное предписание! Всего вам наилучшего, господа! — И начальник полиции берет под козырек.

— Прямо-таки не знаю, радоваться или горевать, — задумчиво говорит Акмен, глядя вслед начальнику полиции, который даже на зыбком трапе старается не утратить безукоризненную военную выправку. — Если прибудет лоцман, мы сегодня же ночью будем в открытом море.

— А я не верю ни единому его слову! — Дубов сердито выпускает облако дыма. — Ни в демонстрацию, ни в то, что нам привезут Тайминя. Но как ты подступишься к такому пройдохе? Мы ему грубим, а он скалится в улыбочке. Знает, негодяй, что нам ничего другого не остается — дадут лоцмана, придется уходить.

— Хорошо то, что завтра явится представитель консульства.

— Ничего, мы еще узнаем правду, — убежденно говорит Дубов. — Будь что будет, я полагаюсь на Тайминя. Он им еще покажет!

— Вашими устами да мед бы пить. — И капитан нажимает кнопку судовой сирены. — Все наверх!

Вестибюль гостиницы «Корона» сегодня вечером выглядит необычно. В середине поставлен стол для конференции, на нем разложен акт договора между судовладельцами и лоцманами. Вокруг расположились конфликтующие стороны.

Консул Фрекса, как президент объединения, сидит в кресле во главе стола. Рядом с ним взволнованный, красный как рак Керзен и официально любезный доктор Борк. По другую сторону стола — представители лоцманов: невозмутимый Берлинг, Густав, впервые попавший в такую торжественную и шикарную обстановку и потому теперь с любопытством глазеющий по сторонам, седой лоцман и Хеллер, услужливо подающий консулу авторучку.

Зачитав статьи договора бесстрастным голосом юрисконсульта, Борк делает небольшую паузу, затем добавляет:

— Как видите, судовладельцы «гроссо модо» удовлетворили все требования лоцманов. Договор должен вступить в силу как можно скорее, скажем, завтра в ноль часов… Нет возражений?

— Нет, нет! Мы очень рады, что можем немедленно приступить к работе, — спешит заверить Хеллер.

— Тогда прошу, господа, подписать! — торжественно говорит Борк и придвигает документы к консулу.

В этот момент в вестибюль врывается Швик, по пятам за которым следует Зуммер.

— Поздравляю! — подымает шляпу Швик. — Вас, господа судовладельцы! И вас, господа лоцманы! Господь наконец сжалился над Криспортом… и над несчастными жертвами Бергхольма! — молитвенно складывает он руки. — И это в самый последний момент! Положение катастрофическое!.. Господин Берлинг, во имя гуманности — суда с моим товаром необходимо вывести вне очереди! Необходимо!

Словно ставя точку после этой прочувственной речи, в вестибюль долетают громкие выкрики:

— Забастовка лоцманов окончилась!.. Поставки советского продовольствия Бергхольму!.. Кончилась забастовка лоцманов!..

— Что?! — вопит нечеловеческим голосом Швик. — Бергхольму?.. — И он выбегает на улицу.

— Прошу, господин Зуммер, мы как раз ждем вас, — подает ему ручку Борк.

Зуммер презрительно пожимает плечами.

— Я только пришел выяснить, для чего вы меня вызывали? У меня с вами больше нет ничего общего… во всяком случае, нет судов.

— Вы по-прежнему член правления союза судовладельцев, господин Зуммер, — подчеркнуто любезно говорит консул. — И без вашей подписи договор не имеет законной силы.

Зуммер берет ручку и подписывается гневным росчерком. Отбросив в сторону бумагу, он в отчаянии расстегивает ворот:

— Выпить тут нечего?

— Поздравляю вас с этим счастливым моментом! — нараспев произносит Борк, не желая ни на йоту отступать от традиции. — Эта договоренность лишний раз доказывает, что в нашей стране между предпринимателями и людьми труда царит полное согласие и единство… — Обращаясь к Швику, который вбежал бледный и расстроенный, он в таком же приподнятом тоне говорит: — Теперь ваши гробы могут отправиться в путь!

— Поздно! Слишком поздно! — стонет Швик, размахивая газетой. — Русские прислали продовольствие и медикаменты!.. Теперь в Бергхольме никто не захочет умирать!.. Продовольствие! И при этом еще задаром… Разве это люди?! Что они без конца вмешиваются во внутренние дела нашего государства? — Он обессиленно падает в кресло. — Я разорен!

— Что вы причитаете? — морщится Зуммер. — У вас же еще остаются мои пароходы.

Швик опять вскакивает на ноги.

— У меня? О! — Он показывает тростью на консула: — Вот у кого! Бог свидетель, что господин консул еще не заплатил мне комиссионные за эту сделку.

— Швик! — угрожающе говорит Зуммер и делает шаг вперед. — Кому теперь принадлежат мои пароходы?

— Видите ли, господин Зуммер, — пытается спасти ситуацию Борк, — это, разумеется, весьма печально, но бизнес остается бизнесом, и сантименты при этом, как вы сами понимаете, неуместны…

— Молчите! — во внезапном приступе злобы рычит Зуммер и с угрожающим видом приближается к консулу. — Вы! Это все вы! Вы скупили мои векселя! Вы меня разорили, мерзавец!

— Это заговор! — Теперь и Керзену ясно, что было за кулисами затянувшейся забастовки. — Вы хотите нажиться на наших несчастьях!.. Вы, Фрекса! Сколько вы заработали, спекулируя моими акциями?!

— Пойдемте, товарищи! — Во внезапной тишине спокойно произнесенные слова Берлинга звучат как приговор суда. — Не будем нарушать семейную идиллию.

Пятнадцатью минутами поздней в баре консул срывает свою злость на Борке.

— Быть может, вы все-таки объясните, что нам дает эта комедия? Почему вдруг нам понадобилось пойти на уступки лоцманам? — Фрекса залпом выпивает ненавистный ему коньяк.

— Чтобы «Советская Латвия» убралась из Криспорта, — отвечает Борк. — Порт — не тюрьма, его так зорко не укараулишь. Нам же необходима полная свобода действий. А без лоцмана как вы уведете судно?

— Но есть же Тайминь? Он привел без лоцмана и увел бы без лоцмана. — Консул пристально смотрит на Борка.

— Очевидно, этот холодный душ повлиял на ваши мыслительные способности, — нагло ухмыляется Борк. — Вся загвоздка в том и состоит, что Тайминь останется в Криспорте.

— Останется? Или опять новая тактика? — Консул настолько изумлен, что даже не парирует грубость. — Вы ведь сказали, что его освободят забастовщики.

— Именно поэтому он будет вынужден остаться.

— Я все еще ни черта не понимаю, — хватается за голову консул.

— А вы подумайте, консул, подумайте…

Нора спешит. Истрачено столько времени на бесплодные поиски отца. Ни в префектуре, ни дома его не оказалось. Когда наконец удалось напасть на след, оказалось, он занят переговорами с судовладельцами. И никто не мог сказать, как долго затянется церемония подписания нового договора. И девушка решилась действовать самостоятельно. А кто ей запретит пойти на советское судно — в особенности теперь, когда забастовка подошла вроде бы к концу?! Жаль только, что она не отправилась туда сразу…

Она прибавляет шагу и, выйдя на набережную, не замечает человека в надвинутой на лоб шляпе, который сидит с удочкой в тени элеватора. На лодочных мостках стоит малый в брюках гольф и время от времени безразлично покидывает в воду камешки. Нора не смотрит по сторонам — чувство долга и надежда выручить Тайминя гонят ее вперед. Хоть бы поскорей успеть все рассказать капитану!

Вдруг Нора останавливается как вкопанная. В первый момент она даже не понимает, в чем дело, только ощущает пугающую пустоту. Постепенно до сознания доходит неоспоримый факт: «Советской Латвии» нет. И тотчас сам собой напрашивается горький вывод — товарищи Тайминя покинули его… Нора озирается по сторонам, словно в поисках опоры для своей рушащейся веры. Взгляд ее бесцельно блуждает по свинцово-серым водам, скользит по темному силуэту, уходит вдаль и возвращается опять к нему. Сомнений нет, на якоре стоит судно. И словно теплая волна перетапливает ледяное отчаяние в надежду, которая скоро превращается в уверенность: да, это «Советская Латвия». Вон светлая четырехэтажная надстройка с антенной радиолокатора, вздернутый форштевень. Советские моряки ждут своего штурмана или во всяком случае какой-то весточки от него. Весточки, которую Нора может доставить хоть сейчас.