Русский Эрос "Роман" Мысли с Жизнью - Георгий Гачев

Да, после регистрации в загсе — она была с животом семимесячным — я не мог переломить ожесточения, и отчужденность нарастала, так что ночь была кошмарной: оба не спали, на разных местах, и, ненавидя, поджидали, пока другой уснет. Наутро она мне:

Давай, чтоб не было фальши, твердо уясним минимум того, что нас связывает, чтобы не предъявлять надежд и претензий, которые другой не сможет осуществить

Ну что ж. Давай. — И подумав, железно и сжато вставил: «С моей стороны меня с тобою связывает вот это (показываю на ее живот), интерес интеллектуальный, до известной степени — сексуальный… Но (собираясь) жить бок о бок с тобой — не могу. А с Б. - могу»

Вот такой был разговор. После которого я уехал к Б. и с облегчением начал там, в своей тарелке, работать, а к ней, на съемную комнату, — наезжать. Ясно, что она, одна, стала паниковать. И в один из приступов паники, решив, что выделения из нее это — воды! и живой уже младенец: вон он, потрогай, как шевелится в животе, — задохнется! — в панике велела мне отвезти себя в роддом — на проверку. Я ей: Давай в Дубну к матери отвезу. Беру на себя — нет у тебя вод никаких. Будешь там как яблочко наливаться. Нет, в Дубне лишь простой роддом. Но ведь рожают же там. А если что? Здесь Институт акушерства… Ну давай — отвезу. Ведь возьмут тебя тут, не выпустят, заанализируют — и два месяца вместо безмятежной жизни и прогулок на воздухе и домашней пищи у матери будешь душиться в палатах, жуткие разговоры об ужасах слушать, больничную жвачку есть — и сама заморишься и заморыша родишь. Давай отвезу. Ну. Нет, надо провериться. И так и вошла в родильный каземат. Там каждый день ее распяливали на кресле — смотрели: не лопнул ли водяной пузырь, лазили руками, теребили — ив итоге вызвали довременные роды. «Вод» же никаких у нее не было — были обычные выделения

«ПЕРЕД УПОТРЕБЛЕНИЕМ — ВЗБАЛТЫВАТЬ!»

Сижу спиной к комнате перед широким подоконником (столом мне), смотрю вперед из полуподвала на ствол, дерево, ветви, двор… Слышу сзади всхлипыванье. И это — как зов и бульканье женской влаги желающей, залило и мне череп, и я встал, подошел, и ее голову, волосы, и слезы стал притягивать. Мокрое, мягкое, теплое (лицо и губы) — прямо в седалище мне, как перун, ударило — воспламенило язык пламени, что вздернул на дыбы меня малого да удалого: в него огонь воплотился, залил горючего и в руки, что стали махать, привлекать, отталкивать, бросать, ломать; в челюсть и зев, что в горло и в холку вгрызаться стал… Вдруг плач младенческий — отдернул нас друг от друга. Петух нечистую силу прогнал. Огонь, как луч-свет небесный, — адский темный пламень, жгучий, но не светящий, — потушил. У Тютчева так: «Сей чистый свет как пламень адский жжет». (И я, сейчас пиша, прервался: перевернулся к пианино и вытянул вместо Баха — Шопена; проницательно поиграл — и чую: весенний я, любовный — и, главное, любовен я ребеночком: им любовь мне вспрыснута и душу увлажнила, но и это состояние любовное — того же характера, как и от влюбленности в женщину: мирообъемлющее самочувствие набухания, полноты, расцветанья — т. е. открытой красоты: мира и меня — половинками навстречу друг другу. Так чашечка цветка половинкой обращена к половине — чаше небесного свода.) Зов младенческий перетянул нашу с женой страстность на себя и превратил ее в нежность: вдруг плотоядный, самопожирающий нас огонь превратился в то родительское горенье, которое сожигает нашу плоть не друг к другу обращенно и закупоренно, но обращенно уже на тельце, которое мы собой обогреваем, предохраняем и дуновеем то есть наш адский пламень от петушьего крика младенца перешел в солнечный луч, что светит и греет

— Дай поношу, — я прошу

Надо покормить (Эту процедуру — бутылочного кормления мне смотреть тяжело — как и когда пустышку дитю всовывают, чтоб не кричало пустышка — первое знакомство с ложью мира) Потом кладем на кровать, запеленутую, глазеет, потом хочет ручки выпростать и ножки и кричит Беру поносить — сразу, как только в полувертикальное положенье поставили — любит особенно, когда на плечо ее головку перекидываю, — затихает Головка сама не держится на шейке — оттого прислоняю к своей щеке — как палку под саженцы подставляют Ходим, вертит в стороны головку, дышит, а я внюхиваюсь в парное тельце словно только что из лона, но уже ангельски просветленное Время от времени ручками и ножками толкается и вскребывается мне в левую половину груди, словно войти в меня хочет — и входит И еще думал отчего это дитя так колыхаться любит — на руках, в люльке, в коляске, если заплачет, чуть закачаешь успокаивается? Значит, свойственно ей колыхательное движенье, а покой на плоскости противоестествен А! Это дитя еще имеет память тела — от бултыханья во чреве матери та же все ходит, а там внутри — в колыбельке колышутся Так что, может, и когда земля зачиналась и любое космическое вещество и тело, — оно сгущалось не в круговых вихрях и центростремительных движениях (теория Канта — Лапласа и проч), но в каких-то колыхательных, бултыхательных «Перед употреблением взбалтывать!» — так это и для тел канун рождения («употребления») — бултыханье

Голова и головка

Утихло дитя, все щели прикрылись. Положи, может, опять поспит Дитя уснуло — и покинуло нас на нас самих — вместе с тем пламенем очищенным, что все заливал и растекался по нас Когда ко мне приливает, мне сразу ударяет в мои головы — и шеломит, ощущаю под висками радостный, расковывающий наплыв, разлив весенние воды бегут и изгоняют сухость мыслей, и когтистые суставы рассуждений разжимаются, уже не могут цепляться и держаться за углы и сучья мозговые — и бессильные прошлогодние сухостои отлетают, уносятся молодыми водами, улетучиваются огнями Я помню «время молодое», ужасно тягостное для меня когда прилив Эроса ощущался мной, духовно подкалеченным, как греховная похоть — и я ее гнал, но не в силах совладать, то предавался юношескому греху, то редко-редко, когда попадалась живая женщина, — брезговал головой к ней касаться и, стискивая рот, мерзя поцелуем, только той, малой голове, волю давал Но оттого и та, под контролем ока всевидящего и недреманного верхней головы, — сжималась, стыдясь, и быстро-быстро делала свое дело, как мальчишки курят на переменах в уборной или в подъезде в рукав Лишь в 30 лет пришла мне та женщина, что разжала отяжелевшую и ожелезневшую челюсть мою — и предал я, отдал ей голову на ласку От нее лишь огнь, возженный в седалище, вознесся вверх, вышиб дно мне черепушки и вышел вон Язык пламени окончился языком, что во рту1, и он зализался, заластился И тогда возрадовался меньшой брат — и более гордо и долго стал голову свою носить Возжение меня — словно огонь от ветра и тяги стал гудеть моим рыком, стал изламывать сучья, ветви — шею ей и руки, перекручивать ствол-стан, швырять туда-сюда Я ей в горло фонтан ее крови перекрываю словно напор в ее низ направляю Я ей в глотку — огонь своей нутренной передаю и гортань заливаю и душу Я уже, языком заполонив ее рот, подсказываю прообраз того, что должно, являю И как после Иоанна Предтечи является Он, Мессия, Христос, — так и Тот богоявиться хочет Но много еще терниев и премеждий делу преодолены быть должны Светло — день Глядеть будешь Окно — видно люди с улицы заглянут Отрываться вынужден — задергиваю занавес Не надо — ребеночек сейчас проснется

А может, нет

Вынужденность говорить спасательные слова, вынужденность отрываться — вот искушение диавола, хребты и ухабы они начинают испытывать напор удержится ли в ходе их преодоления. Бывает, слово такое под корень седалища ударяет и сшибает пламень наземь — и лишь робкие, унизительные, слабосильные сполохи остаются — как жалобы и мольбы стыдно умирающего

Раздеванье

Злюсь и зверею, руки ускоряются и начинают не нежно, а грубо — рвать С чужими женщинами в этой точке, бывало, грубость отталкивала, взаимное ожесточение противело и ей и мне, и все в злости прерывалось — на обоюдном вспугивании нежного нутра..[76]

Но вот — о радость хотеть близкого человека, жену! — отчужденность в этом звене уже когда-то преодолена. Напротив, сладостно обоим остервенение первого бранья — как молодой брани, и я даю себе волю: сдирать начинаю подподол, эту уродливую камеру — безобразнейшую часть женской одежды. Раздеванье — это превращение людей как дневных замкнутых особей в пол, в ночные половинки личностей — в фалло-полости (верха — в низ). Оттого эта операция действительно унизительна для виденья, для света — досадлива: как грубы, жестки и мертвы все эти хищные цивилизаторские облеганья, кандалы живой, сочной, пахучей мясистости

И как уродлива эта тряпичная полоса, когда сдергиваешь, а она вцепилась, пищит и держит, а под ней уже обнажились живые белые молочные крутые мяса — особенно огнежгучие от соседства с черными чулками. И уже дух пошел, в ноздри бьет — с ума сводящий и напрочь память отбивающий; зато древняя память, примордиальная, откуда-то в тебе берется, и в этом запахе праприпоминаешь запах материнской матки, а потом молока грудей. Но как молоко — количество, а семя — его сгусток, качество, так и этот запах — этой же консистенции, как семя в сравнении с молоком