Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность - Николай Вирта

— Сволочи! Мерзавцы вы! — Опанас обернулся лицом к стене. — Уходи, мне самому тошно!

— Чего тебе-то хныкать?

— Да! У меня, конечно, все хорошо. Работа у меня есть! Положение есть! Как же — провизор городской аптеки!

— А ты что, императором хочешь быть?

— Пошел вон! Скотина! Приходят да еще издеваются. Посмотрим, кем ты будешь.

В дверь постучали. Вошел Джонни.

— Слушай, Никола, — мрачно сказал он. — Надо что-то делать. Театр лопнет, денег нет. Еще месяц продержусь, а там как знаешь!

— А я при чем?

— Как при чем?

— А так. У вас Лев есть. К нему и иди.

— Та-ак! — Джонни потоптался около кровати, нахлобучил шапку и вышел, грохнув дверью.

— Пропадите вы все пропадом! — закричал Опанас и яростно скомкал подушки. — Я провизор — и кончено. Я только провизор. Вам лекарств? Пошли к чертовой матери!

Виктор встал и, не попрощавшись с Опанасом, вышел. Он долго стоял около ворот, думал, к кому бы сходить? Кто бы мог его понять, утешить? И решил пойти к Льву. Его он нашел в мастерской на Рыночной. Он сидел в задней комнате и читал «Коня вороного». Митя возился с галошами. Лев мастерской почти не занимался, основную клиентуру он сбыл Петру Игнатьевичу, себе оставил для вида мелочь. Он был занят делами более важными, чем починка галош и велосипедных камер.

Недели две спустя после возвращения из Двориков, он подал в губплан докладную записку, в которой утверждал, что в лесах, окружающих Верхнереченск, имеется какая-то порода деревьев, могущая давать сырье для каучука. Николай Иванович Камнев, — он работал в губплане с весны, дал записке ход. Лев был приглашен к начальству, имел с ним разговор, очаровал его и был вскорости назначен консультантом по разработке проблемы «верхнереченских каучуконосов». Лев пошел на службу в губплан с большой охотой, тем более что служба ни к чему его не обязывала: он, как значилось в приказе, «разрабатывал схему изысканий».

Увидев мрачного, вялого Виктора, Лев бросил книжку и воскликнул:

— А-а, сочинитель! Приветствую! Почему такая грусть?

Виктор устало опустился на стул.

— Слушай, — весело продолжал Лев, — Мне рассказывали, что у одного писателя есть замечательные слова. Постой, постой, как это? Ах да… «Я начинаю подозревать, что молодой человек страдает ужасным недугом — любовью к стихотворству. Из него не будет толка. Человек, подбирающий рифмы, пропал для общества…»

Виктор невесело посмеялся.

Но это я, конечно, в шутку, ты не в счет. Ты, брат, у нас гений! Вчера читал твои рассказы, — Зеленецкий угостил. Замечательно. Совершенство!

— Брось. Дрянь!

— Кто же это тебе втемяшил в голову?

Виктор показал Льву письмо из Москвы. Тот прочел и, скомкав, бросил в угол.

— Дорогой мой, ты ни черта не понимаешь. Это все конъюнктурщики. Все, что бы мы с тобой ни сделали, для них плохо. Но если пролетарий изложил свой лепет в поэтической или прозаической форме, они его поднимут на щит.

— Неужели нас никогда не допустят к делу?

— Вряд ли. А если и допустят, то на вторые роли. Дескать, знай свое место. Извечная вражда. Вахлаки хотят мыслить, но для этого нужна голова, а не задница.

— Фу, какой ты циник!

— А что мне, тебя стесняться? Ты свой…

— Чей свой?

— Наш.

— Чей это?

— Не дури. Нет, Витя, не быть тебе наверху, пока они у власти. И мне не быть. И Андрею тоже. А вот Джонни, может быть, будет. Он пролетарий. Рекомендую это запомнить. Пока не поменяемся ролями — ты будешь нуль.

— Опять кровь?

— Э-э, дружок, крови в мире много.

— Не то.

— Ну оставайся кем есть. Финтифлюшка несчастная! Придешь еще к нам!

— Не приду.

— Катись!

Виктор брел по улицам, сам не зная куда.

«Все это дрянь, — думал Лев, расстроенный посещением Виктора. — Второй сорт… На всякий случай приберечь их надо, а возиться не стоит. Апостол и тут прав. Черт возьми, он всегда прав!»

К Богданову приехал из Москвы гость, привез с собой охотничье снаряжение, собак. Наутро после приезда гость заболел — простудился, что ли, не выходил из дому и вообще старался не показываться. Выходя по нужде, надевал черные очки.

— У вас гости? — спросил Лев Богданова.

— Да. Приехал поохотиться. На тетерку хотим сходить, в краснолесье. Говорят, бродят стаями.

— Хороший охотник?

— Ничего. Стрелять умеет.

Вечером, когда Лев собрался уходить из дому, Богданов остановил его:

— Вы поздно придете?

— Ночью.

Дойдя до угла, Лев свернул во двор, перелез через забор в сад и, осторожно ступая, прошел в дом — кухонная дверь никогда не запиралась. Бесшумно открыв свою комнату, Лев сбросил пальто и лег на диван. Все, что говорилось в соседней комнате, он отчетливо слышал.

— Черт их знает, — говорил Богданов, — до сих пор материалов не прислали. Питаюсь слухами. Да и вы хороши, хотя бы письмишко черкнули. Тут Величкин приезжал, прислали бы с ним. Мы, между прочим, такую ему встречу закатили…

— Слышал, — послышался звучный, молодой голос того, кто «гостевал» у Богданова. — Не совсем осторожно вышло. Напролом идти нельзя.

— Ну, что было на пленуме, расскажите. Ей-богу, ничего не знаю.

— Ничего особенного. Сговорились с этими… как говорят аппаратчики, с правыми… Кое с кем с правого фланга, точнее сказать. — Гость фыркнул. — Теперь действуем объединенными силами.

— Вот как? Нашего полку, стало быть, прибыло?

— Считайте как знаете. Одним словом, подали друг другу руки, простили грубости, сказанные в запальчивости. И снова друзья. Собственно говоря, делаем-то одно дело. За медведем охотиться следует сообща.

— Погодите. Но ведь это без трех минут новая партия?

— Ну и что?

— Черт возьми, но…

— Вас это очень беспокоит? Вам, может быть, хочется сидеть в этой дыре?

— Глупости, — пробормотал Богданов. — Видите ли, мне кажется…

— Лучше, если вам не будет казаться. Кстати, как у вас дела?

— Дела, знаете, не очень важные. В ячейке губпрофсовета наших много, на электростанции есть кое-кто, но люди, как бы сказать…

— Кто есть еще?

— Кое-кто среди безработных.

— Сколько у вас всего безработных?

— Тысячи две.

— Каково настроение?

— Неважное.

— Чего вам еще надо? В губкоме есть наши?

— Никого. Сторожев исключительно преданный ЦК человек.

— В советском аппарате?

— Мало.

— Плохо, дорогой, плохо! — процедил гость. — Надо приберегать людей на всякий случай. Черт с ними, пускай сейчас за них голосуют. Маскировать людей везде, где можно.

Помолчали.

— Что в деревне?

— Ездил по селам. Преувеличивают у нас. Но такие уж там, хм, опасные для аппаратчиков настроения…

— Ни черта вы, Богданов, не стоите! Еще раз говорю, перестаньте рассуждать. Мы лучше вас знаем, что делать: преуменьшать или преувеличивать.

Гость и Богданов снова помолчали.

Богданов ходил по комнате — Лев слышал скрип половиц.

— У нас здесь затевают строительство, — сказал он. — Гиганты индустрии собираются воздвигать.

— Мышиная возня! — с презрительной нотой отозвался гость. — Разоблачать надо.

— Да, но меня спрашивают рабочие. «А как же с вашими соображениями насчет сверхиндустриализации?..» Сложное, черт возьми, положение!

— Это еще только начало. Готовьтесь к черным дням.

— То есть к чему же это? Уж не к подполью ли?

— Возможно.

«Вот как! — подумал Лев. Он слушал разговор за стеной, затаив дыхание. — Дорожки-то у нас, братцы, как будто сходятся…»

— Ладно, — сказал Богданов. — Ладно, будем работать в подполье. Слушайте, а если поймают?

— Установка прежняя. Попадетесь — отвечайте за себя, кайтесь и посыпайте голову пеплом. Понятно? Но за партию держитесь до последнего! Руки обломаете — зубами хватайтесь!

«Вот это программка! — восхищался Лев. — Да вы, братцы, просто клад. Я думал — вас учить надо, а вы нас поучите!»

— Вот еще что, — продолжал гость. — Могут быть такие обстоятельства, что мы призовем к роспуску фракции, покаемся и все такое. Смотрите, не потеряйте хладнокровия… Берегите кадры. Ради кадров можно подписать сто отречений.

— Стало быть, всерьез готовиться к подполью?

— Снова повторяю: исходя из обстоятельств.

— Технику, значит, надо заводить?

— Вы напишите Зенкину, он поможет вам организовать типографию.

— Типография у меня есть.

«А местечко для нее выберу я», — сказал про себя Лев.

— Типографщика пришлем…

— Хорошо. Раз уж начали…

— Вот именно, — согласился гость.

— Конечно! Либо пан, либо пропал. До чего же надоело мне захолустье! Грязь, вонь, люди сплошь дрянь…

Богданов крупными шагами мерил комнату, пол трещал под его увесистой фигурой.