Девяностые годы - Катарина Причард

Салли тоже научилась просеивать золото; теперь и она спускалась каждый день к тому месту, где работали Моррис и Кон. Трясти грохот, держась за его рукоятку, было нетрудно: но вначале она не умела отличить золото от камешков и обломков породы, которые плясали и подпрыгивали на сетке. Кон то и дело выхватывал покрытые красной пылью кусочки золота, которых она не заметила. Но она очень скоро поняла нехитрое устройство грохота и научилась собирать крупицы и маленькие самородки, застревавшие в верхней сетке или падавшие на нижний лист.

Стоять в течение долгих часов, дыша пылью, под палящим солнцем, делать чисто автоматические движения и следить за пляшущими бурыми и красноватыми камешками было скучно и утомительно. Салли просто диву давалась, глядя, как работает Моррис, — упорно, неустанно, точно жизнь его зависела от того, сколько он нароет этих увертливых золотых крупиц.

Они с Коном разбивали кайлом твердый грунт или сгребали в кучи гальку и время от времени прерывали свою работу, чтобы насыпать породы в грохот и посмотреть, как Салли управляется с ним. Мужчины с головы до ног были покрыты горячей пылью. Лицо и руки казались от нее совершенно красными, а обильно струившийся пот прокладывал в этом гриме резкие борозды.

Салли очень жалела, что за работой нельзя накрыться тонким вуалем, который она в жаркие пыльные дни обычно набрасывала на свою шляпку; но вуаль помешал бы ей видеть отчетливо, да и не мог бы защитить ее от пыли—она проникала даже сквозь платье. Эта мелкая красноватая пыль набивалась в глаза, уши, ноздри и рот, она взлетала под ударами кайла и лопат, окутывала грохот, висела в воздухе.

Но если мужчины работают с таким упорством, то и она не может сидеть сложа руки, думала Салли. Моррис и Кон уверяли, что она тоже заразилась золотой лихорадкой, поэтому и трудится так усердно. Она не возражала им, не говорила, что, по ее мнению, золото не стоит тех мучений, которым они себя подвергали ради него. Впрочем, эта нудная работа до известной степени вознаграждалась, когда Салли могла крикнуть: — Есть! — и Моррис и Кон бросали лопату или кайло и со всех ног кидались к ней.

Пока Кон ездил в Кэноуну, она нашла самый большой самородок из всех найденных ими здесь. Моррис так возликовал, что бросился целовать ее, и целовал до тех пор, пока пот и пыль на их лицах не смешались. Затем они, радуясь как дети, побежали в лагерь, чтобы взвесить самородок. Когда оказалось, что он весит восемьдесят пять унций, Моррис заявил, что по этому случаю можно сегодня бросить работу и отпраздновать находку: помыться, а потом отлеживаться в тени весь остаток дня.

Перед закатом вернулся Кон. Но за ним следовала вереница верблюдов, всадников, повозок и пешеходов из Кэноуны. Увидев это, Моррис начал яростно браниться. Кон тут же покаялся, что он напился и все выболтал. А теперь сюда ринулась целая орава.

Незачем было объяснять, чем это грозит. Скоро земля будет застолблена во всех направлениях, и Кону с Моррисом уже нельзя будет добывать россыпное золото в лощине, как они намеревались. Правда, перед отъездом из Кэноуны Кон отправился в контору инспектора и сделал заявку на участок, который они уже застолбили, но было мало надежды на то, что им разрешат пользоваться этим участком, пока старатели не выкачают всю россыпь.

Глава XXXII

Между вновь прибывшими старателями и Коном сразу начались недоразумения. Не прошло и нескольких дней, как они прислали делегата, который обвинил Кона и Морриса в том, что они застолбили больше земли, чем имели право, и утаили россыпное золото, не сделав на него заявки. После этого старатели наводнили участок и застолбили его до самой скважины, где, по словам Кона, начиналась открытая им жила.

Кон, взбешенный этим, схватился за ружье и угрожал застрелить каждого, кто сделает попытку искать россыпь на его земле. Моррис кое-как успокоил старика. Послали за инспектором. В ближайшее воскресенье состоялось бурное общее собрание, на котором инспектор вынес заключение в пользу старателей.

Это означало, что заявки на россыпи можно делать вдоль всей лощины и на прилегающей к ней низине. У Морриса и Кона остался только неразработанный кусок кряжа, и они потеряли богатые россыпи у его подножия.

Кон не желал мириться с тем, что ему урезали участок. Он злобился на старателей и мстил им, как только мог; никому не позволял пользоваться опреснителем под тем предлогом, что он слишком мал, воды-де хватает только для него самого, его товарищей и их лошадей. Это была сущая правда, но отказ Кона еще больше возбудил всех против него. Один из старателей установил свой опреснитель на берегу озера и начал продавать воду в Лощине Кона, как они назвали это место.

Моррис продолжал работать на участках с россыпным золотом, которые были оставлены ему и Кону, и на участке, который они застолбили для Салли; но Кон бродил без дела и задирал всех, кто попадался ему под руку. Он никак не мог успокоиться и перестать злиться на старателей, захвативших его участок. Кое-кому из них вначале везло: они находили самородки весом от десяти до семидесяти унций. Но большинство вскоре вытащило свои столбы и ушло, решив, что в Лощине Кона золота почти нет и что только два-три человека смогут добыть что-нибудь у старого русла реки.

Когда у них опять кончились запасы, в Кэноуну поехала Салли. Моррис боялся оставить Кона одного, чтобы тот снова не поднял какой-нибудь истории. Он считал, что если Салли выедет спозаранку, то успеет вернуться до темноты.

Как весело и приятно было выбраться из лагеря, где постоянно происходили скандалы между Коном и старателями. Салли восхищалась Моррисом: все время он следил за Коном и не давал ему сцепиться со старателями, находившими золото.

Моррис сумел сохранить хладнокровие. Он оставался спокойным и бодрым, невзирая на всеобщую враждебность к нему и к Кону. Он не обращал внимания ни на косые взгляды, ни на обидные замечания. Зато Кон кричал: «Разбойники, воры, мерзавцы!» — когда Сэм, Мак-Гин или кто-нибудь еще из удачливых старателей проходили мимо. Однажды вечером Мак-Гин и его товарищи явились к Кону, и ему пришлось бы плохо, если бы Моррису не удалось выпроводить их.

— Это у него от солнца, ребята, — заявил Моррис. — Он не в себе. Сам не знает, что говорит. Не станете же вы бить хворого старика!

— Все это очень хорошо, — пробурчал Мак-Гин. — Но мы не позволим ему обзывать нас. Вы оба хотели обмануть старателей, утаить россыпи. Мы в своем праве, и вы это знаете. Если он не заткнется, мы его выставим из лагеря.

После этого Кон замолчал и стал вести себя более благоразумно. Он знал, что старатели правы, протестуя против его грубостей. Они могли простить ему попытку обойти закон, но не его злобу на товарищей, когда эта попытка не удалась. Кон сам был виноват, что все разболтал и привел их за собой в лощину, и это больше всего его и бесило. Моррис говорил, что теперь все равно не вернешь и нечего тужить об этом. Когда россыпное золото истощится и они с Коном получат право на разработку руды, то можно будет продать участок и выручить за него несколько сот фунтов.

Салли ехала не спеша по едва уловимому следу, оставленному колесами на глинистой дороге. Стояло свежее утро. Она не боялась заплутаться, хотя придорожных столбов не попадалось на протяжении многих миль в этой выжженной солнцем пустыне. Моррис предупредил ее, что если она встретит по пути афганцев или туземцев, пусть не обращает на них внимания, что бы они ни говорили, и спокойно едет дальше. Туземцев Салли не боялась, но встретить караваны верблюдов с их смуглыми погонщиками ей было бы неприятно.

Однако за все утро она не видела ни одного живого существа, кроме ворон, летающих под ясным небом. Только когда она уже подъезжала к городу, ее обогнало несколько старателей, кативших в Кэноуну на велосипедах. Они с удивлением смотрели на женщину, одиноко сидевшую в повозке и правившую белой клячей, и, почтительно проговорив «с добрым утром, миссис», ехали дальше.

Потом она поравнялась со стариком, который плелся по дороге с тяжелым узлом за плечами, таща на себе все снаряжение старателя; Салли остановила лошадь и предложила подвезти его.

— Не ангела ли мне бог послал? — улыбнулся старик. Он взвалил свои вещи в повозку и взобрался сам.

Он идет на север; начался поход в район Лейк-Дарлота, рассказывал старик, усевшись рядом с Салли на доске, которую Моррис приладил для нее вместо сиденья. Там у него есть старый товарищ, он прислал сказать, что надо спешить. Его имя? Да не все ли равно? Может быть, миссис когда-нибудь слышала про Гарри Марь? Так его прозвали с тех пор, как он чуть не погиб и ухитрился сохранить душу в теле только благодаря тому, что сосал марь. Он прибрел в лагерь весь облепленный ее зубчатыми листочками. Поэтому-то парни и стали его так звать, а он был весьма признателен этой травке за то, что она спасла ему жизнь. Если удастся разбогатеть в Дарлоте, добавил старик, он всегда будет помнить тот день, когда тащился пешком в Кэноуну, а миссис Гауг так любезно подвезла его.