Женщина на грани нервного срыва - Лорна Мартин

— Они ваши родители. Они заранее простили вам все ваши мелкие прегрешения. А теперь ваша очередь простить их. За то, что они всего лишь люди. Не идеальные. Способные на ошибку.

По словам доктора Дж., мои проблемы во многом порождались тем, что я отказывалась реалистично смотреть на родителей.

— Только дети убеждены, что их мама и папа совершенно без недостатков, самые лучшие родители в мире. И только ребенок — не по возрасту, а в эмоциональном плане — чувствует себя обязанным быть таким же совершенством. И от своих партнеров, и от своих детей — когда и если они появляются — такие люди тоже требуют полного соответствия идеалу. Если подходить к людям с такими мерками, вас все будут разочаровывать. В том числе и вы сами.

Когда я вернулась к нашему столику, Люси расставляла закуски.

— Странно это все, — сказала я, закусив лепешкой-фокачча с оливками и полив салат из помидоров и моцареллы бальзамическим уксусом.

— Ты о чем? — спросила Луиза.

— Ну… семейные отношения.

Я знала, что Луизе эта тема небезразлична. Живя в Лондоне, она работала в крупной психиатрической больнице, где практиковала семейную психотерапию. Это была ее специальность — наряду с расстройствами пищевого поведения. Луиза утверждала, что все семьи — проблемные в той или иной степени и что все мы залечиваем раны, полученные в детстве. Меня страшно раздражали такие заявления, пока я не поняла, что она права. Причем, по словам Луизы, у пациентов, не желавших признавать такой расклад, на поверку оказывалось больше всего проблем — потому что они упорно отгораживались от реальности.

Скотт повел Льюиса посмотреть на поваров за работой — у ресторана была открытая кухня.

— Помните, когда мы были подростками, у нашей семьи случился трудный период? — спросила я Луизу и родителей. — В общем, я хочу вам сказать, что я вас прощаю… — я сделала театральную паузу, — за то, что вы меня бросили… — я начала ухмыляться, — когда я была еще совсем ребенком, нуждавшимся в любви и заботе.

Внутренняя доктор Дж. пожурила меня за то, что я опять пытаюсь свести все к шутке, пусть даже тщетно.

Я глубоко вздохнула и решила говорить серьезно. Внезапно мне захотелось узнать, каково им было тогда. Но на мой вопрос папа покачал головой и уставился в тарелку.

— Когда у тебя есть дети, — наконец сказала мама, — ты хочешь только одного — защитить их от любых бед. Ты хочешь, чтобы они были довольны и счастливы. И видеть, как твоя дочь страдает — это… не знаю… просто невыносимо. Ты начинаешь переживать за своих детей, как только они появляются на свет, и эта тревога никогда не уходит.

Луиза сказала, что тот опыт помог ей понять, насколько коротка и драгоценна жизнь.

— Тогда я была слишком юна, чтобы в полной мере все осознать, но потом быстро наверстала упущенное. Именно поэтому я не смогла лгать себе и другим, живя в браке, который меня не устраивал.

Вернулись Льюис и Скотт. Я сказала Луизе, что в ходе психотерапии обнаружила: я злилась на своих близких, сама того не понимая.

— Дурдом, правда?

— Ничего подобного. Это совершенно логично. Люди боятся собственного гнева — особенно когда он направлен на членов семьи — и пытаются его подавить. Но когда ты принимаешь свой гнев и понимаешь его причины, когда ты честно и откровенно признаешь свои чувства, он перестает быть проблемой.

Папа подлил нам вина.

Доктор Дж. спрашивала меня о том, насколько мой отец в реальности отличался от идеала, который я себе рисовала в детстве. Поначалу мне мало что удавалось вспомнить. Папа научил меня кататься на велосипеде — а я об этом совсем забыла. А еще по субботам он водил меня в библиотеку. Я всегда ориентировалась в жизни на своего отца. Практически все, что я делала, имело целью его впечатлить, добиться его одобрения.

Глядя на родителей, я вдруг поняла, что очень многого о них не знаю. Не знаю, как они познакомились. Не знаю, где они поженились и как провели медовый месяц. Я не знала, кем они мечтали стать в детстве — да и вообще о чем мечтали. А ведь журналист обязан быть внимательным наблюдателем. И вот пожалуйста — мои собственные родители были для меня terra incognita, хотя я всю жизнь полагала, что знаю их как облупленных.

Мама для меня — жизнерадостная, разговорчивая, общительная. Папа… ну, в общем, типичный папа. Молчаливый и сдержанный. У него чисто шотландское чувство юмора — он любит с непроницаемым видом отпустить какую-нибудь мрачную шутку. Меня это всегда ужасно смешит, но не факт, что его остроты показались бы забавными кому-то другому, — например, доктору Дж.

Помню, когда мы с Луизой были подростками, как-то в субботу вечером мы всей семьей смотрели по телевизору интервью с комедийной актрисой Дон Френч. Она рассказывала, откуда у нее такая уверенность в себе. Когда она еще девчонкой собиралась на первое в жизни свидание, отец сказал ей: «Выглядишь потрясающе. Ох и повезет же парню, которому ты достанешься!» Папа поглядел на нас с Луизой — мы уже заскучали и устроили подушечный бой — покачал головой и с усмешкой произнес: «А вот те парни, которым достанутся эти две, — определенно самые невезучие в мире. Мне, наверное, придется приплатить женихам, чтобы сбыть вас с рук». Я до сих пор хихикаю, когда вспоминаю его слова, но понимаю, что другие люди, особенно такие, как доктор Дж., могут счесть это совсем не смешным. За глаза папа с гордостью отзывался о нас с Луизой, но комплиментов от него было не дождаться. Просто у шотландцев так не принято.

Или вот, например: перед тем как принесли основные блюда, папа повернулся ко мне и говорит:

— Что-то я не видел твоей статьи в воскресной газете.

Тон у него вовсе не обвинительный, но понятно, к чему он клонит. Дескать, чем это ты занималась всю неделю? Праздность, между прочим, — грех. Пора бы уже усвоить: кто не трудится — тот не ест.

Теперь понимаете, почему я так помешана на работе?

— У газетчиков всегда так — то густо, то пусто, — ответила я, стараясь убедить в первую очередь себя, что завтра мне не позвонит главред и не сообщит, что «Обзервер» больше не нуждается в моих услугах.

Вмешалась мама:

— Лорна, не обращай внимания. Разве не знаешь его? Он мне тоже на днях такое сказал…

— Что? — хором спросили мы с Луизой.

— Я ему говорю: «Оуэн, может, сходим куда-нибудь поужинать?» А он: «Но мы ведь уже ходили в апреле!»

Все расхохотались.

— Но ведь мы и правда ходили, — заявил папа.

Пока мы расправлялись с основным блюдом, я решила поживиться какой-нибудь личной информацией.

— Пап, а если бы у тебя была возможность выбрать любую работу, чем бы ты стал заниматься?

Опять эта фирменная гримаса: нахмуренный лоб и саркастически поднятая бровь. Папа намотал на вилку спагетти и занялся едой.

— Я бы хотела стать дизайнером интерьеров, — сказала мама. — Мне нравилось работать в больнице, но я люблю шить подушки, занавески и все такое. Я бы хотела заниматься чем-нибудь творческим.

— А я бы стала аквалангистом или морским биологом, — сказала Луиза.

— А я — астронавтом, — сообщил Скотт.

Льюис начал напевать песенку «Боб-строитель».

— Пап, а ты?

Он опять посмотрел на меня в своей неподражаемой манере и наконец произнес:

— Хм-м. Надо подумать.

Может, применить кое-какие профессиональные хитрости?

— Пап, назови пять своих самых лучших воспоминаний. Хотя нет, постой. Вот если у тебя в доме пожар и ты можешь спасти только две вещи, что это будет?

Он молча покачал головой и взглянул на Льюиса, словно говоря: «Тебе тоже кажется, что твоя тетка сошла с ума?» И спросил:

— Еще вина кому-нибудь?

Луиза:

— О, я обожаю такие игры. Дай-ка подумать. Пожалуй, моя позиция такова: оставаться верной себе и помнить, что, даже когда приходится несладко, каждый день этой жизни — лучше, чем целая вечность после нее. И конечно, не стоит принимать себя слишком всерьез.

Мама:

— Я слишком глупа для таких разговоров.

Я, протестующе:

— Мам, ты самый умный и мудрый человек из всех, кого я знаю.

Скотт:

— Моя жизненная позиция — не тратить время на заумь о том, какая у кого жизненная позиция.

Папа рассмеялся. Льюис — вслед за ним.

Я:

— Почему, когда мужчины не хотят отвечать на вопрос, они обязательно попытаются свести все к шутке? То же самое происходит, когда от них ждут выражения эмоций. Этого они боятся как огня. (Господи, кажется, я превращаюсь в доктора Дж.) Мужчины запирают свои чувства в сундук и зарывают его глубоко в землю. Они способны на откровенность, только когда пьяны или когда их любимая команда забивает гол. Ну не глупо ли? Они способны переживать чужие радость, восторг, боль — но не свои собственные. Я и сама такая была. Пока… ну, понимаете — не излечилась.