На руинах - Галина Тер-Микаэлян

«Убей ее! Убей ее, суку, позор такой на нашу голову!».

Наконец голую и исхлестанную до крови Зойку выпустили, швырнули на пол и ушли, заперев дверь на ключ. Она долго лежала на полу не в силах подняться. Слышно было, как за стеной отчим кричал на жену:

«Все ты! Ты! Сама ее нагуляла, в тебя она пошла! Позор на весь завод — все ее там видели».

Мать Зойки рыдала навзрыд.

«Говорила я тебе, силком он меня взял — солдат тот, татарин вонючий».

«Взял, так аборт бы сделала. Раньше я тебе это никогда не говорил, а теперь скажу: таких, как твоя дочка, с рождения давить надо».

«Стыдилась я, — всхлипнув, призналась она, — мне бы матери сказаться, а боялась — сказала только, когда седьмой месяц пошел. Она меня к доктору, деньги даже ему давала, а тот никак не согласился — поздно уже, говорит, аборт делать, я из-за вас в тюрьму не хочу. С одной акушеркой договорились — она пузырь проткнула, выкидыш хотела сделать, а тварь эта возьми да живая родись. Все врачи в роддоме говорили: помрет, не выживет. Нет, живучая оказалась, сучка».

«Сама сука, — со злостью прошипела Зойка, трогая распухшую губу, — ненавижу!».

За стеной ее не услышали. Голос матери становился тише, и оправдания ее постепенно переходили в упрек.

«Али я плоха тебе была все эти годы? С утра до вечера на фабрике, по магазинам хожу, готовлю, стираю, за водкой тебе в очередях стою, аль плоха? Что ты и выпимши бываешь, так никогда тебе слова не говорю. Я что, на мужиков чужих смотрю иль как?».

«Ладно тебе, — примиряюще загудел отчим, — я тоже не пьяница, зарплату всю тебе несу и на баб чужих тоже, кажись, не смотрю».

«Куда тебе на чужих, — в голосе матери прозвучало легкое презрение, — ты сначала дома с женой свое дело справь».

Бурчание отчима внезапно стало тихим и неотчетливым, но по тембру его голоса Зойка поняла, что сейчас он на практике будет доказывать матери, что «дело свое» может «справить» вполне прилично — благо, что десятилетняя Ксюша спала крепко, из пушки не разбудишь. Зойка поднялась и начала изо всех сил колотить в стену.

«Открой!».

«Чего тебе надо? — злым голосом крикнула мать. — Тварь поганая!».

«В уборную хочу!».

«Делай, где стоишь, из комнаты тебя теперь не выпущу, б… такая!».

Зойка отыскала в шкафу старое платье, с трудом натянула его на исхлестанное тело. Потом подошла к окну, решительно перешагнула через подоконник и медленно двинулась по узкому карнизу вправо — за углом, она знала, была пожарная лестница. От злости и боли Зойка не чувствовала страха. Добравшись до лестницы, она стала спускаться, но ступеньки обрывались метра за три до земли — пришлось прыгать. Когда Жак увидел избитую, хромавшую на одну ногу Зойку, он лишь зубами скрипнул.

«Кто?».

«Отчим, — она добавила звучное ругательство, — они с матерью мне всю одежду разодрали, работать не в чем».

«Ладно, пока оклемаешься, побудешь у Симы, а с папашей твоим мои ребята сами поговорят. Сволочь какая, девчат моих калечить!»

И поговорили — как и о чем, Зойка не знала, но когда она, проведя три дня у компаньонки Симы, вернулась домой, никто из родителей больше не сказал ей ни слова.

Вскоре, почувствовав свою безнаказанность, Зойка начала издеваться. Прежде она никак не называла отчима, а теперь со смешком кликала «папашкой» и говорила ему разные гадости, а он лишь багровел и отводил в сторону злобно блестевшие глазки.

С матерью они вообще ни о чем не говорили, один раз только случился у них конфликт, когда Зойка купила Ксюше у спекулянтов красивое платье. Обычно замкнутая и угрюмая девочка неожиданно оживилась и расцвела. Нацепив темные очки, скрывавшие косоглазие, она распустила волосы и в восторге плясала перед зеркалом. Так ее и застала мать, когда вернулась, — уставшая и расстроенная горькими мыслями о пустом холодильнике. На фабрике обещали, что нынче привезут мясо, но так и не привезли, в магазинах пусто, и опять придется варить постные щи.

«Мам, посмотри, — разлетелась к ней Ксюша, — какое платье мне купила Зойка! Я тебе нравлюсь?».

Размахнувшись, мать дала девочке затрещину и начала сдирать с нее платье.

«Снимай, тварь такая, убью!».

Зойка услышала из своей комнаты крики и горький плач сестры. Вбежав, она оттолкнула мать от Ксюши, поднесла к ее носу кулак.

«Попробуй только, тронь Ксюшку хоть еще раз! Я тогда твоего Щеглова до конца жизни кастратом сделаю, — она прижала к себе всхлипывающую сестренку. — Пусть ребенок надевает, что хочет, поняла? А мяса я тебе из ресторана принесла — в морозильнике лежит. Но это только для вас с Ксюшкой, чтобы кобелю твоему оттуда ни кусочка, ясно?».

Мать опустила голову и сразу как-то обмякла, но возразить старшей дочери не посмела.

Со временем поручения Жака становились сложнее. Зойка теперь была уже не просто привлекательной малолеткой, пригодной только для того, чтобы окрутить и запугать богатого лоха — ее красота, обаяние и страстность могли вскружить голову мужчине и довести его до безумия. Ума и хитрости у нее хватало, благодаря врожденной интуиции и урокам Жака она в достаточной мере разбиралась в психологии клиента и знала, для кого прикинуться наивной девочкой, перед кем изобразить наглую и беспутную девку, а с кем повести умные (в меру, конечно) разговоры. Поэтому Родин начал давать ей серьезные и целенаправленные задания. Получив указание «вывести из игры» московского корреспондента, он без колебаний выбрал для этой работы Зойку…

Доронин ждал ее с нетерпением и, встретив на пороге своего номера, судорожно сжал в объятиях.

— Я жду тебя уже два часа!

— Раньше не могла, у меня же техникум, — она с достоинством откинула назад голову и сделала попытку отстраниться, изобразив застенчивость.

Это было не совсем ложью — сразу после школы Зойка отнесла документы в строительный техникум. На занятиях она практически не появлялась, но официально числилась студенткой — Жак полагал, что, в любом случае, работавшим на него девушкам следует иметь определенный статус в обществе.

— Ты врешь, ты все врешь! — корреспондент московской газеты покрыл горячими поцелуями ее лицо и шею, увлек к дивану. — Моя!

— Сумасшедший! — делая вид, что вырывается, Зойка умело прижималась к нему гибким горячим телом.

Спустя два часа, обвязав обнаженный торс полотенцем, Артем принес ей в постель поднос с фруктами и икрой, подал бокал, наполненный искрящимся в полумраке вином. Его пальцы нервно сжимали тонкую ножку другого бокала.

— Ты свела меня с ума, — глухо произнес он, — я не смогу с тобой расстаться. Мы поженимся, я увезу тебя в Москву, и мне плевать на то, что ты делала раньше. Скажи честно, я тебе нравлюсь, хоть чуть-чуть?

Зойка с трудом подавила готовый сорваться с губ смешок — она была на работе. Тонкие пальцы, нежно трепеща, легко коснулись щеки Доронина.

— Таких, как ты, я еще не встречала, — голос ее стал низким и звучал хрипловато, словно из груди рвалась с трудом сдерживаемая страсть.

— Я дам тебе все, что ты хочешь, но помни: если ты мне изменишь, я тебя убью. С этого момента ты от меня не отойдешь ни на шаг, теперь ты моя жена.

В планы Зойки подобное совершенно не вписывалось, и она едва сдержалась, чтобы не послать назойливого журналиста куда, как далеко.

— Ты меня запереть хочешь, да? — ее ресницы кокетливо пали на щеки и вновь взметнулись. — Но я должна быть дома — у меня маленькая сестренка, и без меня она не сможет.

— А как же родители? Ведь у вас есть родители?

— Родители! — Зойка тяжело вздохнула.

В разговоре с клиентами Жак не советовал девушкам ругать своих родителей — в крайнем случае, выразить свое отношение к ним интонацией. И теперь по тону Зойки вполне ясно стало, что она думает о своих предках — тем более, что тут уж ей совершенно не приходилось притворяться. Артем понял, бережно коснувшись губами ее щеки, он сочувственно произнес:

— Бедняжка! Ладно, я думаю, мы что-нибудь придумаем — можно, наверное, будет устроить так, чтобы твоя сестренка жила с нами.

Зойка чуть было не сказала: «Пошел ты на…», но удержалась. Голос ее дрогнул, в нем прозвучало искреннее чувство.

— Какой ты добрый, Артем!

— Я не такой добрый, как ты думаешь, — брови его сурово сдвинулись, — и если узнаю, что ты мне изменила, будет плохо, ты поняла? Я вполне способен убить тебя и себя. А завтра или послезавтра ты улетаешь со мной в Питер — я представлю тебя отцу, как мою будущую жену.

Ответом ему был сияющий взгляд Зойки, руки ее обхватили его шею, и, отбросив на ковер поднос и полотенце, окутывавшее бедра Доронина, они вновь сплелись в страстном объятии.

Спустя полтора часа после этого Зойка яростно кричала Яше Родину:

— Да пропади он пропадом, этот ваш московский педераст! Я что, из-за него личной жизни теперь не могу иметь? Не полечу с ним никуда!