Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иван, шедший первым – вроде как под конвоем, – вдруг замер и махнул рукой Яношу, но тот этого даже не заметил, погруженный в свои далекие раздумья, и остановился, только уткнувшись носом в могучую иваноильичевскую спину.
– В чем дело? – спросил он хмуро.
– Тш-тш! Глухарь, – прошептал Иван. – Дайте маузер.
– Нет. Я не дам вам оружия.
– Да не бойтесь вы, ей-богу! Захотел бы – отнял его у вас в секунду. Есть хочется.
– Я против убийства декоративных птиц и животных, – сказал Янош. – Это негуманно.
– Слушайте, – прошептал Иван, у него заходили желваки на скулах, – я не смогу везти вас разжигать пожар мировой революции, если у меня голова разваливается от голода.
– Имейте в виду, – сказал Янош, передавая Ивану маузер, – я этого есть не стану.
Иван досадливо махнул рукой и начал выцеливать глухаря, сидевшего на суку так картинно, будто это был не живой глухарь, а чучело в доме у богатого дантиста. Грохнул выстрел, глухарь неторопливо сорвался с дерева и шумно улетел в голубую чащу.
– Ха, – сказал Янош, – к тому же вы еще и мазила!
– Попробовали бы взять его пулей с такого расстояния!
– Видите тот сук? – спросил Янош. – Я его перешибу. Дайте сюда наган.
– Это маузер, а не наган. Не заваливайте мушку. Вы ж мушку заваливаете.
– Пожалуйста, воздержитесь от ваших советов. Я был чемпионом по стендовой стрельбе в 1912 году.
Грохнул выстрел. Сук даже не шевельнулся.
– Дайте сюда, – сказал Иван, – я покажу вам, как это делается.
Выстрелил Савостьянов мимо.
– У вас мушка сбитая, – сказал он.
– Ничего подобного. Дайте сюда, – попросил Янош и выстрелил навскидку. Мимо. Посмотрел на мушку и сказал: – В общем, действительно, я допускаю, что мушка несколько сбита.
– Не скрою, надо брать пониже, – сказал Иван, прицеливаясь, – не под яблочко, а под обрезик.
Мимо.
– Под обрезик! – злорадно сказал Янош. – Наоборот, всё наоборот! Надо приподнимать ствольную часть, чтобы выстроить точную траекторию предполагаемого выстрела: котангенс соединительной диспропорции глазного яблока, соразмеренный с деформированной натяженностью ствольного расстояния, и даст нам точность.
Грохнул выстрел. Мимо.
– Да, – протянул Иван, – в теории вы ничего… Подготовлены. Теперь я понимаю, отчего мы с вашей теорией голодные сидим. Пошли налево, там вроде большак – огоньки светят.
И двинулся Иван Ильич первым во мрак соснового бора, а Янош пошел следом. Они прошли совсем немного и – как искушение, как дьявол его побери, – на суку сидит громадный черно-бело-красный глухарище.
Иван обернулся к Яношу. Тот молча протянул ему маузер. Иван тщательно прицелился, нажал курок, и вместо выстрела раздался тугой металлический щелчок. Глухарь не испугался, даже клювом не повел.
– Где патроны? – прошептал Иван.
Янош тихонько ощупал карманы и сказал:
– В летательном аппарате.
И тут Иван взревел, и этого глухарь испугался, и улетел, а Иван просто-таки криком кричал:
– Мешком вас в детстве стукнули, что ль?!
– Вы убеждены, что на этот раз бы наверняка попали?
– Так здесь же тридцать метров! – проревел Иван и начал скакать к тому месту, где сидел глухарь, отсчитывая свои метровые прыжки, – раз, два, семь, пятнадцать…
И вдруг исчез Иван Ильич – будто и не было его вовсе. Янош тщательно протер очки и нерешительно сказал:
– Ау! Ау, Иван Ильич!
Откуда-то из-под земли донесся вопль и мычание. Янош на цыпочках подскакал к тому месту, где исчез Иван, и увидел яму – кулацкий лабаз, полный окороками, сырами, мешками с зерном и бутылями с самогоном.
– Лезьте сюда, – сказал Иван Ильич, разрезая окорок, – это же черт знает какое счастье, а?! Рабле, да и только!
Янош спрыгнул к Ивану, лицо его сделалось жестким и злым.
– Вот поэтому, – сказал он, – Москва и Питер сидят на осьмушке ржаного хлеба, Иван Ильич. И кто больше виноват в голоде, большевистская теория или кулацкая практика, – вопрос отнюдь не бесспорный.
– Ладно, – сказал Иван, – ешьте пока, что ли…
– Начинайте вы, – сказал Янош.
– Пока мы в России – я хозяин, мне и угощать.
– Во-первых, с этой минуты ни вы и ни я хозяин этого богатства, а пролетариат. (Иван не выдержал, поморщился.) А во-вторых, я ем всегда последним, поскольку у меня туберкулез.
– Ничего. Я не боюсь. А потом самогонкой прополоскаться можно.
– Самогонки вы не получите ни грамма.
– Это как понять?
– На самогоне мы полетим до Тулы. Самогон, если мне не изменяет память, не что иное, как спирт. Нет?
Летит в ночном небе самолет, огоньков на земле не видно, только молодой месяц слева висит и звезды лениво говорят друг с другом на непознанном землянами таинственном языке.
Иван Ильич посмотрел на приборы и загрохотал в переговорный шланг:
– Мы на этой спиртяге побили все мировые рекорды! Идем со скоростью сто двенадцать километров, скажу – не поверят!
– Не промахните Тулу.
– Мы можем идти дальше. Где вам дали следующий аэродром?
Янош разложил карту на коленях, по-штурмански точно сориентировал ее со звездами и ответил:
– Во Мценске.
– Дотянем. Такая скорость, ваше вели… хм-хм, народн…
– Скажите, пожалуйста, Иван Ильич, а вот если бы мы сели с вами в расположение белых частей и я бы отдал вам наган…
– Маузер.
– Маузер… Вы бы… как?..
– Сядем – там видно будет, как, – ответил Иван Ильич и засмеялся непонятным смехом.
Самолет подрулил к церкви по широкой улице маленького городка, потонувшего в темной тишине тревожной ночи. Ни огонька в городе – только лампадка светится у церковных врат.
Рев мотора разбудил жителей, и пошли зажигаться огоньки в окнах – словно в Рождество Христово, после минуты тишины и доброй молитвы, обращенной живыми к живым.
Пропеллер остановился, мотор фыркнул пару раз и заглох.
– Мценск, что ль? – спросил Иван Ильич людей, опасливо подходивших к диковинному двукрылому аппарату.
– Троицк, батюшка, – ответили ему. – Троицк. От Мценска рядом.
– Тут кто? – спросил Янош.
– Люди, батюшка, – ответили ему, – люди.
– Да я понимаю, что люди. Красные или… как?
Вспыхнули в ночи ярким светом два фонаря. Трое в папахах шагнули из темноты к самолету. В наших путешественников уперлись тупые рыла карабинов.
– А ну, – сказали из темноты, – покажь сначала свои документы, а после скажем, какого мы цвета.
– Красные оне, красные, – пропел из темноты старушечий голос, – комиссары оне, батюшка…
Янош облегченно вздохнул и сказал:
– Я – венгерский нарком, лечу в Будапешт. Всем командирам красных частей выслана шифровка по поручению Феликса Эдмундовича. Не посчитайте за труд связаться с комиссарами Тулы или Мценска – это безразлично.
– Ну вылазьте, – сказал человек в папахе, – на земле договорим.
Янош с Иваном вылезли, и человек, который был в папахе, сказал двум своим подчиненным:
– Обыскать для порядка.
– На каком основании? –
