Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В кабинет втолкнули маленькую девочку – еще ребенка – ту, что вместе с «Сашкой-купчишкой» на подводе бензин везла в лес для самолета, в котором летел Самуэли. Избита, платьишко разорвано, стоит – плачет, трясется, ручонки на груди сжимает.
– Сядь, – сказал генерал, – сядь. Ну, ты что, как заяц в половодье? Побили тебя? Ну и правильно побили.
– Ты пойми, – доверительно улыбаясь и склоняя голову к девичьему уху, заговорил полковник, – мы ж у тебя не спрашиваем про то, что будет, – про то, что было, расскажи. Это ж вреда никому не принесет. Вот ты русская, а про чернявого молчишь. Сидел во второй кабине чернявый? Да? Смотри, Галя, господин генерал сейчас рассердятся и велят твою мамашу обидеть нашим казакам. А знаешь, как казаки обижают? Взводом обижают – до смерти…
– Мамочка, мамочка, мамочка, – затряслась девочка, – мамочка моя…
Полковник быстро взглянул на генерала, тот сидел, отвернувшись к окну, курил.
– Ну, видишь, господин генерал говорят, что не тронут твою маму, давай по-хорошему говори, по-нашему, по-русски. Чернявого покрываешь, а маму хотела на поругание отдать… Ну? Их сколько было-то? Трое или двое? Пилот высокий такой, видный, да? Да? Ну? Не бойся, говори, Галочка, ну.
Молчит девочка, затаилась, трясется, ни слова не отвечает.
– Ну, воля твоя, – сказал полковник. – Сама виновата. Век себе потом не простишь. Чернявых много, а мама – одна. Я вот свою покойницу каждую ночь вижу и думаю – ах, подлец, подлец, прости господи, как же мамочку не уберег…
– Хватит вам, право слово, – детей-то бы не вмешивали. Взрослых надо умных держать! – крикнул генерал последнюю фразу фальцетом. – Ее мать утром в камере на ее руках умерла!
В кабинете у Ястребова ранним солнечным утром Янош сидел рядом с ним за столом и читал шифровку из Москвы.
Самолет наркома Тибора Самуэли прошел районы, занятые деникинцами, и, удачно заправившись через наших товарищей в местах, находящихся под влиянием анархистов, взял курс на границу, к Львову.
Ястребов широко улыбнулся и сказал:
– Ну все. Теперь, считай, проскочили. Вам можно обратно, товарищ Янош, операция прикрытия себя в основном исчерпала. Они ждут вас, а Тибор Самуэли уже далеко-далеко.
– Вне сферы их досягаемости?
– Нет, конечно, в сфере досягаемости. Но теперь уже десять шансов из ста.
– Даже если бы был один, половина, тысячная доля шанса – я бы полетел дальше.
– Проще подписать себе смертный приговор. Все наши, принявшие товарища Самуэли в белом тылу, – арестованы. Савостьянов – вы же слышали. По-моему, лететь вам дальше нецелесообразно.
– Это приказ партии?
– Это мое мнение. Вы же идете на верную гибель…
Летит в небе маленький самолетик, снижается к земле, ведут его бинокли наблюдения из чащи, офицер опускает бинокль и шепчет:
– Господи, Иван Ильич!
Хватает трубку телефона, бьет по рычагу, кричит:
– Щука?! Я Лебедь! Летит одуванчик со скрипочкой!
Полковник Дайниченко вбегает к генералу без стука:
– Мой… господин генерал…
Тот, не опуская трубку от уха, махнул рукой, улыбнулся:
– Да, да, спасибо.
Парит самолет с выключенным мотором над колонной красноармейцев. Те самозабвенно поют Интернационал.
– Вы чьи? – кричит из кабины Янош. – Вы чьи, товарищи?
– Красные. А вы?
– Тоже, – машет им руками Янош, – сейчас сядем.
– По-моему, это не красные, – сказал Савостьянов хмуро.
– Почему?
– Зубов больно золотых много.
– Ну и что?
– Ничего… Большевики из золота собираются строить сортиры, и в рот себе буржуйский металл не вставляют.
– Садитесь, садитесь вы, право слово, – сказал Янош, – бензина ж нет…
Савостьянов включил мотор и повел самолет на посадку.
Подъехал к самолету «линкольн», на желтом сиденье – трое, бросились навстречу Яношу, обняли его – а ручки-то в кандалы – жик-жик – и с приветом.
А из лесочка бежит к самолету полковник Дайниченко Анатолий Иванович, заключает Савостьянова Ивана Ильича в объятия и в обе щеки засосом.
– От лица, – говорит, – всех нас спасибо за доблесть, полковник!
В кабинет к генералу, где сейчас сидели Анатолий Иванович и Иван Ильич, ввели Яноша. Ввели его, словно корову на рынок: впереди шел офицер и тащил за веревку, которая была наброшена на шею окровавленного Яноша.
– Боже мой! – генерал Дрыжанский даже всплеснул руками. – Что за вид! Кто посмел бить этого иностранца?
– Еле у жуликов его отвоевали, господин генерал, – ответил офицер, – камера вздернуть его хотела.
– Жулик – хоть и жулик, – сказал Анатолий Иванович, – человек, казалось бы, темный, а ведь, глядите-ка, тоже понимает, кого надо бить.
А Янош ни на кого не смотрит, только на Ивана смотрит пристально, а Иван хотел бы глаза отвести – не может, словно магнитом его притягивает к себе комиссар.
– Нуте-с, Иван Ильич, – сказал Анатолий Иванович.
– Может быть, сначала его к врачу? – сказал генерал. – Смотрите, как недоглядели ваши люди.
Янош усмехнулся, пожевал окровавленными губами, головой покачал: мол, поизящней надо бы вам роли распределять, поизящней.
– Или уж закончим формальность, да и к доктору? – предложил Анатолий Иванович и засмеялся. – А он соляную ванночку приготовит – прекрасное средство против побоев с открытой кровью!
– Перестаньте вы, право слово, – сказал генерал, – шутить надо тоже уметь.
– Старые принципы благородства, – сказал Янош, глядя в лицо государева пилота, – доброты и открытого мужества растоптаны… Давайте же, помогите жандармам, Иван Ильич…
Сидит Иван Ильич в полной полковничьей форме – с погонами и орденами – в подвальчике, поет ему Лизанька цыганскую песню, и пьет Иван горькую, по-русски пьет, европеец любой от такого брудершафта ноги протянет и богу душу отдаст.
А офицерики помоложе суетятся вокруг Савостьянова, семужки ему подкладывают, осетринки, хрустких грибочков, икорки паюсной.
– Ребятки, – говорит Иван, – я ж нищий. У меня, кроме эполет и орденов, за душой шиш. Правда, могу Владимиром расплатиться, в нем золота на грамм.
– Иван Ильич, да господи, это ж все реквизированное! Мы тут, как в коммунии: что хочешь – твое, только б способности были!
Иван намазал икры на ломоть хлеба, жирно намазал, и тому, что про коммунизм, в рот начал пихать:
– Давай, милый, за Москву первопрестольную, чтоб они там повымирали все, тогда без крови войдем. Давай, давай, закусывай! Молодец, ишь, как негр, стал черный! А мужицкое – мужицким и запивай!
Притихли вокруг, а Иван в бокал на пол-литра водку влил и говоруну в рот – силой – не силой – не поймешь, только всем как-то прохладно стало.
Подсел к Ивану Ильичу тот офицер, что Яноша волок на веревке к генералу, и сказал:
– Иван Ильич, полковник Дайниченко просит вас пожаловать на допросик… Там – умора! – с комиссаром упражняются…
– Я, между прочим, к жандармскому ведомству приписан никогда не был, – ответил Иван Ильич. – Я всегда был приписан
