Потрясение - Лидия Юкнавич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лайсве, не дрогнув, выслушала его историю.
– Девочка, скажи им, что я никогда не глотал людей, – попросил Бал. – Скажи, что когда киты умирают и опускаются на дно океана, наши разлагающиеся тела рождают жизнь, точно как ваши затонувшие корабли становятся новой средой обитания.
Кит ненадолго замолчал и улыбнулся.
– Правда, однажды я все-таки проглотил девочку. Но у этой истории сотни вариантов, и о ней есть сотни песен. Можешь им это передать.
Плач Астера
Их держат в металлических цистернах; цистерны находятся под водой. Астер разглядывает сварочные швы, представляет, как сделаны эти цистерны, ведь он сам сварщик. Так вот куда они всех отвозят.
Ему тревожно находиться под водой; тревога засела глубоко в груди. Где-то там застрял его плач, его «о боже»: он так и не вскрикнул «о боже», когда застрелили жену и та упала в воду; так и не вскрикнул «о боже», когда Лайсве прыгнула с парома вниз; так и не вскрикнул «о боже», когда понял, что больше не увидит маленького сына.
Таких «о боже» было еще много: когда Джозеф однажды ночью исчез; когда жизнь Астера повернулась так, что ему стало казаться, что даже дышится иначе.
Впрочем, сейчас он знает лишь одно: он не чувствует ног. Жаль, что он не может рассказать об этом Джозефу; сидеть здесь, в громадной тошнотворно-зеленой металлической цистерне без окон, где нет ничего, кроме испуганных людей, которые ждут, что их уведут, – совсем не то, что ходить по балкам на высоте птичьего полета.
Но куда их уведут? Ходили слухи, но точно никто не знал; и никто из этого места еще не возвращался. На месте пустоты рождались истории. Кто-то говорил, что пойманных в ходе облав казнили, а их тела бросали в океан на корм рыбам. Но откуда им было знать? Может, их отвозили на другой остров, в другую страну, в другую часть света, и там бросали, как мусор, на волю эволюционной энтропии? Разве Австралия не была когда-то колонией для заключенных? Разве Лайсве ему об этом не рассказывала, не перечисляла, как было ей свойственно? И что случилось с Джозефом? Он тоже сидел в цистерне, такой же, как эта?
Он взглянул на свою руку, подсоединенную к капельнице, стоявшей рядом с его шаткой убогой койкой. Он не чувствовал сонливости; возможно, в капельнице был всего лишь физраствор, иллюзия помощи. Он изучил лица сидевших рядом людей – в дрожащем искусственном свете все они напоминали серые сдутые шарики, словно все приметы расы, класса и выражения стерлись с их лиц, как только их задержали, и теперь по крови и статусу они были задержанными и никем другим. Иногда цистерну сотрясали низкие вибрации неизвестного происхождения; трясся пол, койки, их плечи и сердца. Этот звук возвещал поступление новых задержанных, а может, кого-то из них приходили забрать навсегда через боковое отверстие в цистерне. Мужчины, приводившие и уводившие заключенных, носили форму, принадлежность которой Астер не мог определить. По сути, это была даже не форма, а одежда, ее напоминавшая, мешанина из военных форм, бывших в употреблении, и сапоги. (В любую историческую эпоху военные всегда носили сапоги.)
Он знал, что бы дальше ни случилось, это случится без его дочери, если ему не удастся освободиться, и, оглядывая стены цистерны и ее потолок, высокий, как небоскреб, он вспомнил историю Джеймса Бартли. Лайсве помешалась на Бартли, который якобы выжил после того, как его проглотил кашалот. Астер знал, что со временем достоверность этой истории не подтвердилась, но Лайсве не утратила к ней интерес, как и к фигуре Бартли и к китам в целом. Она упрямо верила, что все было на самом деле. И часто рисовала человечка в чреве кита: там он готовил ужин и заботился о дочери, точно чрево кита было комнатой или домом.
– Говорят, что, когда его нашли, его кожа была белоснежной от контакта с желудочным соком кита, – рассказывала она.
– Лайсве, это выдумки.
– Кашалот вполне способен проглотить человека целиком. Физически это возможно.
– Но человек не сможет выжить внутри, – отвечал он.
– Откуда ты знаешь? Как кто-то может это знать?
Вопрос повисал в воздухе, как большинство ее вопросов, на которые ответы, вероятно, имелись, но отвечая на них, Астер всегда чувствовал себя глупо.
Лайсве любила рассказывать Астеру о китах.
– Когда кит умирает, он погружается на дно океана и становится огромной кучей еды для рыб, акул и морских животных. А некоторые выбрасываются на берег, или, бывает, волны выносят их полусъеденный остов; тогда птицы и наземные животные могут устроить пир. Териологи[25] Королевского музея Онтарио обнаружили синего кита, выброшенного на берег Ньюфаундленда. И взяли у него сердце для коллекции, сохранив его методом пластинации.
– Разве есть такое слово – пластинация? – Ответ был Астеру известен; он просто не хотел, чтобы она замолкала, хотел, чтобы она продолжала рассказывать эти истории, которые так ее увлекали. Теперь благодаря Лайсве он знал, что есть такое слово – пластинация; эту историю она рассказывала ему не в первый раз и уже объясняла, что значит это слово и сам процесс пластинации, и даже показывала фотографию китового сердца в книжке. Он слышит в голове ее голос.
Сперва достать.
Затем расширить.
Транспортировать.
Пластинировать.
Высушить.
В процессе пластинации сердце погружали в ацетон. Со временем из тканей полностью испарялись молекулы воды. Затем сердце вымачивали в силиконовом полимерном растворе и оставляли в огромной камере, заполненной вакуумом, где атмосферные условия напоминали открытый космос. Высыхая, сердце запечатывалось в полимере.
– Когда его наконец доставали после высыхания, даже грязные маленькие детские ручки не могли запачкать его пластиковую оболочку. Смотри! Сердце синего кита больше человеческого роста. В одну из камер можно залезть.
Как найти дочь, когда мир хочет поглотить тебя и желает, чтобы ты исчез?
Лайсве всегда хотела знать, кто она, откуда родом, а он не мог ответить на эти вопросы. Он закрыл лицо руками, нащупал впалые глазницы, выпуклость носа, волосы на лице, прорезь рта. Где моя девочка? И услышал
