Ангелы-хранители - Дин Кунц

— Супруг Виолетты неплохо зарабатывал. Он умер еще молодым, и она унаследовала все сбережения.

Нора чуть не задохнулась от удивления.

— Супруг?

— Джордж Олмстед, — ответил адвокат.

— Никогда не слыхала про такого.

Гаррисон быстро заморгал, как будто в лицо ему бросили горсть песку.

— Она никогда не упоминала о нем?

— Никогда.

— А соседи, они не…

— Мы не общались с соседями, — объяснила Нора. — Виолетте они не нравились.

— Вообще-то говоря, к тому времени, как вы стали жить вместе с Виолеттой, вокруг вас были уже новые соседи.

Нора высморкалась и убрала платок. Она все еще дрожала. Внезапное освобождение из-под теткиного гнета вызвало в ней эмоциональный кризис, который постепенно уступал место любопытству.

— Как дела? — спросил ее Тревис.

Нора кивнула и пристально посмотрела на него.

— Ты знал, так ведь? Я имею в виду о супруге. Поэтому ты и привел меня сюда.

— Я подозревал, — сказал Тревис. — Если бы она получила наследство от родителей, то проговорилась бы. Сам факт, что Виолетта скрывала, откуда у нее деньги… ну, в общем, говорил о единственной возможности — о муже, и скорее всего о таком, с которым у нее не все было ладно. Это подтверждается ее отношением к другим людям, и мужчинам в частности.

Адвокат был настолько возбужден, что не мог усидеть на месте. Он вскочил и начал ходить взад-вперед мимо лампы, сделанной в виде старинного глобуса.

— Ну вы даете. Вы что, не понимали, почему она была такой желчной особой, почему думала о людях только плохое?

— Нет, — ответила Нора. — Я просто об этом не думала. Я принимала ее такой, какой она была.

Продолжая ходить взад-вперед, Гаррисон сказал:

— Да. Правильно. Я тоже думаю, что даже в молодости она была почти параноиком. А когда обнаружила, что Джордж обманывает ее с другими женщинами, совершенно зациклилась. И пошло-поехало.

Тревис сказал:

— А почему Виолетта жила под своей девичьей фамилией — Девон, если ее мужа звали Олмстед?

— Она более не желала носить его фамилию. Ненавидела мужа. Чуть не скалкой выгнала из дому! Подала на развод, но он внезапно умер, — сказал Гаррисон. — Я уже говорил, Виолетта узнала про его связи с другими женщинами и пришла в бешенство. Я бы так сказал… не могу полностью возложить вину на беднягу Джорджа, поскольку думаю, что дома ему было плохо. Он понял, что его женитьба — ошибка, уже через месяц после свадьбы.

Гаррисон задержался у лампы-глобуса, положив руку на вершину мира, и задумался. Обычно он выглядел моложе своих лет. Сейчас, когда он погрузился в воспоминания давно минувших дней, складки на его лице углубились и глаза потеряли блеск. Через минуту адвокат тряхнул головой и продолжал:

— Тогда были другие времена — женщина, обманутая мужем, становилась объектом жалости или насмешек. Но даже по тем меркам реакция Виолетты была чрезмерной. Она сожгла всю его одежду и поменяла все замки в доме… она ведь даже убила собаку, спаниеля, которого он любил. Отравила. И отправила труп ему по почте.

— Боже правый, — сказал Тревис.

Гаррисон продолжал:

— Виолетта взяла снова свою девичью фамилию, ибо сама мысль о том, что ей придется всю жизнь носить фамилию Олмстед, вызывала у нее отвращение. Даже после его смерти. Она не умела прощать.

— Да, — согласилась Нора.

Лицо ее исказилось от нахлынувших воспоминаний, и Гаррисон сказал:

— Когда Джордж погиб, Виолетта не скрывала своей радости.

— Погиб? — Нора чуть не спросила, не от руки ли тетки.

— В автокатастрофе, сорок лет назад, — сказал Гаррисон. — Потерял управление на шоссе «Коаст Хайвей» и полетел под откос. Тогда там не было ограждения. Машина свалилась с высоты шестидесяти-восьмидесяти футов и несколько раз перевернулась, прежде чем разбилась о скалы внизу. Виолетта получила наследство полностью, потому что, хотя и подала на развод, Джордж не успел переписать завещание.

Тревис сказал:

— Значит, Джордж Олмстед не только обманывал Виолетту при жизни, но и, умерев, лишил ее возможности вымещать на нем свою злобу. Поэтому она ополчилась на весь мир.

— И на меня, в частности, — заметила Нора.

После обеда, в тот же день, Нора рассказала о своем увлечении живописью. До этого она не упоминала о своих художественных наклонностях, а поскольку Тревис не был допущен в ее спальню, то не видел ни мольберта, ни красок, ни рисовальной доски. Нора сама не знала, почему до сих пор скрывала от него эту часть своей жизни. Она упоминала о любви к искусству вообще — по этой причине они и посещали картинные галереи и музеи, — но не говорила ему о своих работах из боязни, что они не произведут на него никакого впечатления.

А если он подумает, что она бездарность?

Наряду с книгами живопись поддерживала Нору все эти годы, полные мрачного одиночества. Ей самой казалось, что у нее хорошо получается, очень хорошо, но она стеснялась кому-либо в этом признаться. Что, если она ошибается? Что, если у нее нет способностей и она просто теряет время? Творчество стало главным критерием Нориного существования. Это было единственное, что поддерживало ее хрупкий имидж, поэтому вера в собственный талант была ей просто необходима. Мнение Тревиса имело для нее решающее значение, и если он не одобрит ее картины, она этого не вынесет.

После визита к Гаррисону Дилворту Нора поняла: настало время рискнуть. Правда о Виолетте Девон освободила ее от эмоциональной тюрьмы, в которой находилась Нора. Ей еще долго предстоит идти по тюремным коридорам к выходу во внешний мир, но назад пути уже не будет. Поэтому Норе предстояло испытать все, что испытывают люди, живущие в этом мире, и среди прочего горечь непризнания и разочарования. Не рискуя, нельзя ничего достичь.

Когда они вернулись к ней домой, ей захотелось привести Тревиса к себе в спальню и показать ему полдюжины своих последних произведений. Но сама мысль о том, что в ее спальне может появиться мужчина — пусть с самыми невинными намерениями, — пугала Нору. Конечно, объяснения Гаррисона Дилворта освободили ее, но еще не в полной мере. Поэтому Нора усадила Тревиса и Эйнштейна на большой диван в гостиной, а сама решила сходить наверх за картинами. Она включила все светильники, раздвинула шторы на окнах и сказала:

— Я сейчас вернусь.

Поднявшись наверх, Нора стала лихорадочно перебирать десять полотен, находившихся в спальне, пытаясь выбрать два для показа. Наконец отобрала четыре штуки, хотя ей показалось неловким нести сразу так много картин. На полпути она остановилась и решила вернуться за остальными. Сделав несколько шагов, однако, поняла: можно целый день так выбирать. Напомнив себе, что без риска ничего на свете не дается, она глубоко вздохнула и быстро сошла вниз.