Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок - Юлий Буркин

— Я дала обет… — шепнула она.

— Он еще имеет для тебя значение?

Действительно, что для нее, преступницы и беглянки, означает теперь этот обет верности, данный во славу императора?

— Можно делать вид… — произнесла она, все более ощущая свою обреченность.

— Да? — саркастически спросил зеленоглазый. Наан искоса глянула на своего собеседника и заметила на его физиономии блуждающую и, как ей показалось, похотливую ухмылку. — Ты сумеешь?

— А может быть, ты просто хочешь воспользоваться случаем?!

Усмешка сползла с его лица.

— Я не сумасшедший. Ты слышала, что сказал император. Я рискую так же, как и ты. Может быть, даже и больше.

— Да кто ты такой?! — Наан чувствовала, как нервная дрожь вновь охватывает ее.

— Тише. Я — друг твоего брата. Он давно разыскивает тебя.

Наан вздрогнула и еще крепче прижалась лицом к груди незнакомца.

— Я не могу…

— Свет Живого Знака стимулирует память. Никто из горожан уже никогда не забудет твое лицо. Тебя поймают… Нас поймают сейчас же.

— Я не могу!.. — в смятении повторила Наан.

— Тише.

— Я… Может быть, все-таки можно обойтись без… этого?

— Мы должны уйти с площади последними.

Внезапно Наан охватила слабость, она обмякла, но руки самца не поддержали ее.

— Мы будем любить друг друга, — тихо, но твердо сказала она. — Как тебя звать?

Случилось так, как и предрекал зеленоглазый. Император закончил речь, и, под аккомпанемент вновь зазвучавшей музыки тысячи тел, освещенные разноцветными сполохами объемной мозаики, сверкающей над центром площади, слились в любовном экстазе.

Его звали Дент-Харрул. И он стал первым самцом в жизни Наан. Он, а не император, как грезилось ей когда-то в Храме… И это делало все происходящее еще более нереальным, безумным.

Впервые плоть самца вошла в ее лоно, и возможно, кроме страха и обиды она смогла бы почувствовать в этот момент хоть что-то еще, если бы Дент-Харрул не шепнул зачем-то ей в затылок:

— Учти, я делаю это только для того, чтобы спасти тебя…

Эти слова погасили в ней мимолетное желание получить от близости удовольствие, и она, стиснув зубы, пробормотала:

— Я очень ценю твою находчивость…

Он больше не сказал ни слова, был ласков и сделал все, чтобы она не ощущала себя униженной. И скованность отступила. Порою, в порыве неведомой ей прежде экзальтации, Наан кричала и, забыв об осторожности, принимала такие положения, что кто-то из окружавших легко мог узнать ее. Лишь тогда самец, ни на миг не выпускавший ситуацию из-под контроля, действовал грубовато и быстро: или закрывал ее лицо пятерней, или прижимал к земле, или натягивал наверх ее блузу, или накрывал ее своими крыльями…

Иногда ей было хорошо, но лишь изредка. Болезненных ощущений она испытывала значительно больше. А еще более нестерпимым был огонь, изнутри выжигающий ее душу. Стоило ей закрыть глаза, как перед ней вставало лицо Лабастьера Первого. И это пугало ее. Странное нелогичное чувство вины заполняло ее душу. И вот тогда даже боль, отвлекая ее, становилась желанной.

…Оргия продлилась до самого утра. Наан не заметила, как уснула, лежа на животе и уткнувшись лицом в траву. Осознала она это лишь тогда, когда ее разбудил Дент-Харрул:

— Вставай. Твой брат ждет тебя. Нужно спешить, пока Город спит.

Она поднялась. Все тело ныло. Огляделась. Было еще темно, но утренняя зарница уже занялась. Площадь была пуста. Пуста была и ее душа.

Наан машинально стала поправлять одежду. Заметив на себе внимательный взгляд зеленоглазого, она, вопреки всякой логике, почувствовала внезапное смущение и остановилась.

— Если для тебя это что-то значит, — сказал самец, беззастенчиво разглядывая ее, — ты — лучшая самка из всех, кого я знал.

— Нет, — резко ответила она. — Не значит. — И отвернувшись, в тягостном молчании привела себя в порядок. Затем коротко скомандовала: — Летим.

…— Ты ведь, наверное, знаешь, что ваши куколки появились на свет триста лет назад? — разговорился Дент-Харрул уже в воздухе. Как ни странно, он взял курс не к окраинам, а наоборот — направил свой полет еще ближе к центру Города.

— Я догадалась.

— Тогда не удивляйся, что твой брат значительно старше тебя. Его куколку активировали несколько раньше.

— Кто он?

— Он — архивариус имперской мнемотеки. В нее-то мы и направляемся сейчас. И мы почти на месте. Я работаю там же.

— Как вы меня нашли? — спросила Наан, хотя по большому счету, сейчас это было ей совершенно безразлично. Больше ее мучал вопрос к себе: так уж много выиграла она, не став женой Лабастьера Первого?.. С момента ее побега прошли только сутки, а впереди — целая вечность…

— Мнемотека пользуется имперскими каналами связи, — отвечал зеленоглазый, словно и не замечая ее отчужденности. — Мы узнали о твоем бегстве почти сразу. Настоятельница твоего Храма сообщила, что ты интересовалась родителями.

— Она жива? — опешила Наан.

— Конечно, — удивился тот. — Почему ты спрашиваешь?

«Значит, в убийстве меня не обвинили бы…» — подумала она с горечью.

Не дождавшись ответа, Дент-Харрул продолжил:

— Мы решили, что поиски родни должны привести тебя в столицу, и наша организация приложила все силы к тому, чтобы засечь тебя. И это случилось, когда твой антиграв прошел через купол. Но добраться до тебя я сумел только на площади. Мне повезло.

— Вот как?.. — вопрос Наан подчеркнул двусмысленность его высказывания.

— В том смысле, что не окажись я там вовремя, законопослушные горожане уже выдали бы тебя страже, — пояснил Дент-Харрул поспешно, но покосившись на нее, не удержался и слегка усмехнулся. — А ты подумала…

— Я ничего не подумала, — голос Наан вновь стал безжизненным. — Ничего и не было.

— Что ж, забыть и никогда не вспоминать… это соответствует традиционным правилам Дня Любви…

— Ты сказал «организация», — сменила тему Наан. — Кто вы?

— Ты все узнаешь. Тем более, что мы уже прибыли.

Здание, на которое он указал, напоминало семейство древесных грибов или несколько поставленых на ребро океанских раковин. В то же время и в очертаниях, и в использованном строителями материале (тщательно отполированный серый мрамор с черными прожилками), а главное — в масштабах, явственно ощущались величие и размах.

— Добро пожаловать! — широко улыбнулся Дент-Харрул, когда они приземлились на крышу, и шагнул было к входному отверстию, но Наан остановила его:

— Подожди.

Он удивленно обернулся.

— Подожди… — повторила Наан тихо и несколько секунд вглядывалась в его смуглое лицо… А затем, основательно размахнувшись, отвесила ему звонкую пощечину.

Оторопевший самец даже не успел отшатнуться, только схватился за щеку, и затравленно молчал, глядя на Наан блеклыми изумрудинками глаз.

— Извини, — сказала она все тем же бесцветным голосом. — Пойдем.

7

— Знаешь ли ты, кого ты ждешь?

— Нет. Но таков мой рок.

— Знаешь ли ты, зачем ты живешь?

— Нет. И какой в том прок?

— Знаешь ли ты, когда ты умрешь?

— Да, коль назначен срок.

Впервые в жизни Наан столкнулась с приспособлением, которое Дент-Харрул назвал «лифтом». Она нашла его хоть и странным, но удобным. Они опустились к основанию строения, затем, проведя Наан десятком узких кривых коридоров, Дент-Харрул вывел ее в центральный информаторий мнемотеки — просторное сферическое помещение, стены, пол и потолок которого были усеяны тысячами небольших углублений с носителями информации.

Наан бывала в мнемотеках и раньше, правда, значительно меньшего масштаба, но в первый раз она видела, чтобы пространство зала информатория не было абсолютно пустым, что позволяет бабочке, свободно перелетая от ячейки к ячейке, выбрать себе все необходимое. Наоборот — этот зал сверху донизу был опутан множеством флуоновых нитей. Приглядевшись, она поняла, что это — эластичные лестницы. А еще чуть позже уяснила себе и их назначение. После того, как увидела брата.

Она помнила, что брат ее немолод и, как ей казалось, была готова к встрече… Но это оказалось заблуждением. Цепляясь за перекладины, проворно и в то же время неуклюже, словно лесной паук, по одной из лестниц на пол сполз самец. Сначала он показался Наан дряхлым от старости. Но она тут же поняла, что дело вовсе не в возрасте, а в том, что перед ней — калека. Вместо кистей обеих рук из рукавов его серого комбинезона торчали блестящие металлические крючья-протезы. Лицо самца было обезображено шрамом, захватившим и правый глаз. Но больше всего Наан поразило то, что у него не было крыльев.

Очутившись перед Наан, калека, криво усмехаясь, вперил в нее жесткий взгляд единственного, черного, как ночь, глаза.