Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия - Игорь Фроянов

Повторное княжение Святослава Ольговича в Новгороде началось с гонений на недругов князя. Новгородцы, если судить по некоторым летописным нюансам, воспринимали эти гонения как злое, противное небесным силам деяние. Недаром непосредственно перед рассказом о пострадавших от Святослава новгородских мужах помещено известие о мрачном знамении: 20 марта 1140 г. «бысть знамение в солнчи, и толико оста его, якоже бываеть месяць 4 днии, и пакы до захода напълнися».{69} А далее говорится о том, что «поточиша Кыеву к Всеволоду Коснятина Микулъциця, и пакы по нем инех муж 6, оковавъше, Полюда Къснятиниця, Дьмьяна, инех колико».{70} Кое-кому удалось спастись бегством и укрыться в Суздале. Положение Святослава в городе было шатким. И вот тут, по словам новгородского летописателя, «придоша ис Кыева от Всеволода по брата Святослава вести Кыеву; „а сына моего, рече, приимите собе князя”. И яко послаша епископа по сына его и много лепьших людии…». Приведенное летописное известие побудило В. Л. Янина к далеко идущим заключениям: «Спустя каких-нибудь три года после восстания 1136 г. практически возрождается старая схема взаимоотношений с великокняжеской властью: новгородский князь Святослав — родной брат киевского князя и его ближайший союзник. Эта ситуация создает условия для активного вмешательства великого князя в новгородские дела, но она также ведет и к обострению антикняжеской борьбы. Оба указанные следствия хорошо видны в событиях 1141 г., когда Всеволод Ольгович отзывает Святослава из Новгорода и пытается вместо него навязать своего сына».{71} В. Л. Янин почему-то не учитывает свидетельства других летописей, по-иному освещающих события 1141 г. Лаврентьевская летопись, например, сообщает: «Новгородци выгнаша Святослава и ко Всеволоду прислаша епископа с мужи своими, рекуще дай нам сын свои, а Святослава не хочем».{72} С большей подробностью повествует о происшествиях в Новгороде Ипатьевская летопись: «Выгнаша Новгородци Гюргевича Ростислава и испросиша у Всеволода брата Святослава в Новъгород и посадише и Новегороде. По мале же времени почаша въставити Новгородци у вечи на Святослава про его злобу. Он же узрев, оже въставають на нь Новгородьци, посла к брату Всеволоду, река ему тягота, брате, в людех сих, а не хочю в них быти, а кого тобе любо, того поели». Пока Всеволод собирался отправить в Новгород на княжение своего сына вместе с новгородскими «лепшими мужами», находящимися в Киеве, новгородцы «в вечи» стали избивать «прятеле Святославле про его насилье». Тогда перепуганный князь «бежа и с женою, и с дружиною своею на Полтеск Смоленьску, и се слышав, Всеволод не пусти сына своего Святослава, ни мужии Новгородьскых, иже то бы привел к собе». Новгородцы направили в Киев новую депутацию: «Прислаша Новгородци епископа с мужи своими к Всеволоду, рекуче дай нам сын твои, а Святослава, брата твоего, не хочем, и посла к ним сын свои…» Но новгородцы передумали и сказали Всеволоду: «Не хочем сына твоего, ни брата, (но хочем) племени Володимеря».{73} Они просили дать им Всеволодова шурина, князя Святополка Мстиславича, брата изгнанного из Новгорода в 1136 г. Всеволода Мстиславича. Ольгович же не хотел «перепустити Новагорода Володимерь племени».{74}

Сравнивая свидетельства Ипатьевской и Лаврентьевской летописей с Новгородской Первой летописью, убеждаемся, что новгородский летописец сгладил острые углы и перенес вину с новгородцев на Всеволода, изобразив его инициатором смены князей на местном столе, но тут же проговорился, рассказав о том, как Святослав, «боявъся новгородьць», бежал «отаи в ноць».{75}

Можно предположить, что новгородцы, не стерпев «злобы» и «насилья» Святослава, выпроводили его с бечестьем от себя. И Всеволод Ольгович не имел сил ни воспрепятствовать изгнанию брата, ни посадить вместо него на княжение своего сына. О каком тогда «вмешательстве в новгородские дела» великого князя киевского или «возрождении старой схемы взаимоотношений с великокняжеской властью» может идти речь? Надуманность подобных рассуждений очевидна. Столь же искусственным представляется тезис об «антикняжеской борьбе» новгородцев. Именно отсутствие князя в городе («и седеша бес князя 9 месяць»{76}) не устраивало население Новгорода, о чем узнаем из Ипатьевской летописи, где говорится о том, что новгородцы, «не стерпяче бес князя седети, и ни жито к ним не идяше ни отколе же, и послаша Гюргеви мужи своя, и пояша Ростислава Гюргевича, и посадиша Новгородьци с великою честью Новегороде…».{77} Новгородцы, следовательно, боролись не против князей и княжеской власти вообще, а против конкретных правителей, которые по тем или иным обстоятельствам их не устраивали. Вот почему эту борьбу нельзя называть антикняжеской, как это нередко делает В. Л. Янин.

Ростислава Юрьевича новгородцы приняли вынужденно. Но едва они услышали, «яко… Святопълк идеть к ним съ всеми людьми их, и яша Ростислава, и въсадиша в епископль двор, седевъша 4 месяца. В то же лето (1142) въниде Святопълк Новугороду, 19 апреля; и пустиша Ростислава к отцю».{78} Всеволод Ольгович, согласившись, наконец, дать новгородцам в князья Святополка, выбрал из двух зол меньшее: княжение в Новгороде своего шурина для него было предпочтительнее, чем княжение Ростислава — сына враждебного ему Юрия Долгорукого.{79} А чем управлялись новгородцы, настаивая на приезде к ним Святополка? В. Л. Янин верно, на наш взгляд, уловил мотивы их поведения: «Наиболее желательным претендентом на новгородский стол, иными словами, претендентом, пользовавшимся наиболее сильной поддержкой в Новгороде, был родной брат изгнанного в 1136 г. Всеволода Святополк Мстиславич, преимуществом которого было его изгойство. В случае его избрания на новгородский стол он мог бы стать князем, независимым от Киева и сильного Суздаля».{80} Приняв это наблюдение В. Л. Янина, подчеркнем, что оно как раз и опровергает мысль о «партийных» пружинах действия механизма смены князей в Новгороде, указывая на общие интересы новгородской общины как главный рычаг княжеских переворотов в волховской столице. В том же направлении ведут нас перемены в посадничестве, имевшие место на протяжении княжения Святополка Мстиславича.

После бегства Святослава Ольговича в 1141 г. из Новгорода и экзекуции, учиненной над Якуном Мирославичем, посадничество перешло к Судиле. Он был избран посадником в отсутствие князя. Отсюда В. Л. Янин сделал вывод: «До приглашения князя ему принадлежали обе власти — посадничья и княжеская».{81} Думаем, это невозможно, поскольку для того, чтобы располагать княжеской властью, надо было принадлежать к княжескому роду. Точно так же, чтобы стать посадником, необходимо было принадлежать к боярству. Нельзя забывать об особенностях представлений о власти на Руси той поры, пронизанных архаическими воззрениями, свойственными древним обществам. «Человек — это всегда конкретный представитель определенной социальной группы, общественного статуса, присущего данной группе, и от этого статуса зависит общественная оценка человека».{82} Принадлежность к группе являлась также мерилом человеческих возможностей. Вот почему осуществлять княжескую власть мог только князь, но не боярин, даже если он находился в должности посадника. В противном случае не понять, отчего новгородцы так настойчиво искали себе князей.

Посадничество Судилы не прервалось с приходом Ростислава Юрьевича; оно продолжалось и с вокняжением в Новгороде Святополка Мстиславича. Но в 1144 г. новгородцы «дата посадницьство Нежате Твьрдятицю».{83} В 1146 г. посадничество у Нежаты было отнято и передано Костянтину Микульчичу, после смерти которого посадником стал опять Судила Иванкович.{84} В. Л. Янину «причины перемен в посадничестве не ясны, так как посадничество вяский раз переходит к кандидатам одной и той же античерниговской группировки. Вполне вероятно, что перечисленные посадники в действительности и не составляли единой группировки, а лишь внешне были объединены совместной борьбой против сторонников черниговской ориентации».{85} Последнее соображение делает беспочвенным утверждение о тесной связи смены посадников с переменами на княжеском столе, происходящими якобы, как правило, в результате борьбы боярских группировок, рвущихся к власти. Чтобы выйти из трудного положения, В. Л. Янин вынужден предположить «существование временной античерниговской коалиции разнородных боярских групп».{86} Однако есть возможность взглянуть на вопрос проще и в соответствии с летописными известиями. Уходу с посадничества Судилы предшествовали стихийные бедствия. Летописная статья, помеченная 1143 г., начинается таким сообщением: «Стояше вся осенина дъждева, от Госпожина дни до Корочюна, тепло, дъжг; и бы вода велика вельми в Волхове и всюде, сено и дръва разнесе; озеро морози в нощь, и растьрза ветр, и вънесе в Волхово, и поломи мост, 4 городне отинудь безнатбе занесе».{87} В следующем году «погоре Хълм весь и церкы святого Илье». На фоне этих бедствий Судила и был отстранен от посадничества. И все же несчастья продолжались. В 1145 г. «стояста 2 недели пълне, яко искря гуце, тепле велми, переже жатвы; потомь наиде дъжгь, яко не видехом ясна дни ни до зимы; и много бы уйме житъ и сена не уделаша; а вода бы больши третьяго лета на ту осень; а на зиму не бысть снега велика, ни ясна дни, и до марта».{88} Вскоре новгородцы избрали нового посадника. Упомянутые перемены в посадничестве, по нашему мнению, были обусловлены бедами, о которых говорит новгородский летописец. Для подобного предположения есть определенные основания.