Семь храмов - Милош Урбан

Второй жертвы видно почти не было, она сливалась с темным фоном, взгляд падал на нее уже после того, как напитался ужасным зрелищем первого трупа. К стене, которая несомненно была стеной с предыдущих снимков, к ее растрескавшейся желтовато-серой поверхности, расцвеченной где-то синими пятнами, а где-то синими полосами, был прислонен черный круг, и по краям он в некоторых местах словно испускал золотые лучи — это были отблески источника света. Мне показались странными два обстоятельства: во-первых, свет на переднем плане был белым, а вовсе не желтым, а во-вторых, плоскость черного круга, не считая тех самых пяти-шести золотистых точек, полностью поглощала весь свет. На круге, словно марионетка, обвисла прикрепленная к нему фигурка: голова опущена на грудь, руки привязаны. Лица видно не было, но явственно просматривался какой-то небольшой цилиндрик, свисавший изо рта и казавшийся темным на фоне синей майки; он слегка напоминал сигару. Меня поразило, что штаны были такими же синими, как майка — если не принимать во внимание нескольких более темных пятен на бедрах; верх и низ образовывали нечто вроде комбинезона, очень плотно прилегавшего к телу. Какая-то униформа?

Я не узнавал самого себя, своей натуры: при виде такого кошмарного зрелища во мне не проснулась жалость. Неужели я тоже стал жертвой злодеев? Не выпотрошили ли меня, вынув все чувства? Не затянули ли в тонкий комбинезон, который не пропускает внутрь жизнь? Нет, не может быть!

Скорее всего, ужаснуться страшной судьбе этих двоих мне помешала некая извращенная эстетика фотографии. Сцена из спектакля, снимок, пришпиленный к ватману стенгазеты. Да-да, вот как я это ощущал. Смерть в подобной аранжировке не может быть настоящей. Финал постановки наверняка обоснует ее необходимость и даже, возможно, прольет свет на появление двух оторванных ног, реявших на ветру над Вышеградом, а также и на удушение старухи, труп которой тот же самый ветер раскачивал под Нусельским мостом. Но достаточно ли этого, чтобы оправдать мое внезапно очерствевшее сердце?

Слова Олеяржа удивительным образом совпали с ходом моих размышлений.

— Забудем пока о фотографиях, мне они не более понятны, чем вам, однако я надеюсь, что ситуация изменится, когда снимки увеличат. Теперь же вот что: вы знали, что такое же анонимное письмо, как Загир, получил и Ржегорж? А возможно, и Пенделманова. Мы об этом и не подозревали, потому что они нам об анонимках не рассказывали, но когда Барнабаш на прошлой неделе получил подобное послание, капитан Юнек не поленился внимательно проверить все вещи Ржегоржа. И нашел анонимку в его письменном столе. Обыскать секретер Пенделмановой нам не удастся. Наследника у нее не было, поэтому новый владелец квартиры попросту выбросил все вещи прежней хозяйки. Бог ее знает, сколько таких посланий она получила. Скорее всего, она вообще не догадывалась, о чем там шла речь, и сразу отправляла их в мусорное ведро.

— В прошлый раз я предположил, что обе жертвы погибли из-за того, что занимались архитектурой. Вы приняли во внимание эту гипотезу?

— Что значит «я предположил»? — проворчал полковник. — Мы давно уже разрабатываем эту версию.

Я не возразил, только улыбнулся тихонечко в усы и стал с интересом слушать дальше.

— Это очень серьезная зацепка. Загира и Барнабаша мы охраняем еще тщательнее. Ни один из них не понимает, откуда могла взяться такая смертельная ненависть. Ни о каких врагах им, разумеется, ничего не известно, и на контакт с нами оба идут весьма неохотно. Два напыщенных болвана, один хуже другого. Барнабаш — богач и большая шишка, он принадлежит к числу влиятельнейших пражских застройщиков. С моими людьми он разговаривать отказывается и, несмотря на то, что его жизни явно угрожает серьезнейшая опасность, ни за что не хочет впустить их в свой дом, который он выстроил для себя над Бертрамкой.[45] Знаете, откуда им приходится наблюдать за его виллой? Из садовой беседки. И с Загиром ничуть не легче. Иногда он, правда, соглашается нам помочь, но зато ночует всегда у разных женщин, так что уследить за ним почти немыслимо.

— А последние два мертвеца — они как сюда вписываются?

— А с чего вы взяли, что они сюда вписываются?

— Но вы же лично занимаетесь расследованием! Вы не стали поручать дело пражского маньяка-убийцы кому-нибудь другому. Так что я просто сложил один и один.

— Какая проницательность! Да, нечто вроде предчувствия не позволило мне отдать это дело в другие руки. Кроме того, фотографии получаю именно я… Надо учитывать и то, что приходят они одна за другой.

— Согласен. И еще: в прошлый раз я говорил вам о нарочитой театральности покушения на Загира и обоих убийств в Новом Городе — и вот теперь эти снимки. Они тоже по-театральному эффектны — я имею в виду и их композицию, и способ передачи вам. Вдруг они могут рассказать больше того, что мы видим невооруженным глазом? Они ведь такие нечеткие, размазанные и…

Тут он меня перебил:

— Я что, похож на дурака? Вот, глядите!

И он показал на экран компьютера, где все четыре фотографии были расположены так, что целиком занимали площадь монитора. Потом полковник увеличил отдельные детали в несколько раз. Но изображение лишь посветлело и поляризовалось, превратившись в скопище угловатых расплывшихся пятен. У меня даже глаза заболели.

— Вы рассуждаете правильно, — продолжал Олеярж уже более спокойным голосом, — но я на шаг опережаю вас. Компьютер нам сейчас, как и в большинстве других случаев, ни к чему, но разве мы не умеем работать с фотографиями по старинке? Как только я это получил, я тут же позвал Труга и велел ему увеличить снимки еще до обеда. Он спорил, упирался, говорил, что не успеет раньше, чем завтра, но я на него немного нажал. К счастью, я знаю, как заставить его быть покладистым. Когда-то он работал хирургом, но рука у него не всегда была уверенной. Тем большей уверенностью отличались его выступления на заседаниях партячейки. И вот однажды рука подвела его во время банальнейшей операции, и под ножом умер некий дипломат… Международной огласки история не получила. Труг превратился в патологоанатома. Прежде об этом говорить было нельзя, теперь же это ему просто невыгодно. И вы тоже станете помалкивать. Оригиналы снимков он вернул мне еще до вашего прихода, а увеличенные изображения принесет вот-вот. Возможно, это все ни к чему, но попотеть ему придется. — И добавил с улыбкой на бескровных губах — словно бы про себя: — Пускай только попробует опять отнекиваться, мерзавец!

Однако дальнейшие замечания в адрес отсутствующего Труга потеряли всякий смысл, потому что в следующее мгновение злополучный доктор ворвался в кабинет и подал начальнику стопку фотографий. Волосы у него растрепались, усы стояли дыбом, на нахмуренном лбу и покрытом оспинами носу блестел пот. Доктор был в вельветовых брюках и твидовом пиджаке. Олеярж явно вызвал его как раз в тот момент, когда он собирался отправиться на лекцию.