Апостол зла - Фрэнсис Вилсон

Ренни подошел поближе и взглянул на бесстрастное лицо Лома.

— Смотрите на его зрачки. Смотрите, какие они широкие. — Штейн направлял лучик фонарика в каждый глаз, придвигая и отдаляя его. — Видите какие-нибудь изменения?

Зрачки не дрогнули ни на волосок.

— Расширены и неподвижны, — объяснил Штейн. — Теперь сюда смотрите.

Он дотронулся пальцем до левого глазного яблока Лома, Ренни моргнул, а Лом нет.

— Не надо иметь степень доктора медицины, чтобы догадаться, что это ненормально, — сказал Штейн. — Проверим еще. Смотрите ему в глаза.

Он взял Лома за голову обеими руками — одной за подбородок, другой за макушку — и покачивая ее в стороны несколько раз, потом взад и вперед, как кивающую марионетку. Глаза Лома ни разу не шелохнулись, взгляд его был устремлен вперед, куда бы ни поворачивалась голова.

— Мы называем это «кукольные глаза». Это значит, что мозг у него в глубокой заднице. У него отсутствуют высшие мозговые функции — не работает ничего, кроме ствола мозга, да и то. Это турнепс.

— Стало быть, он не симулирует? — уточнил Ренни, хоть и так уже знал ответ.

— Никоим образом.

— А как насчет наркотиков? Что показали анализы крови?

Штейн отвел глаза в сторону.

— Мы их не делали.

— Вы хотите сказать, что у вас парень с дохлым мозгом, а вы не проверили, не накачан ли он героином, или марихуаной, или кокаином?

— Мы не смогли взять у него ни капли крови, — сказал Штейн, все еще глядя в сторону.

Рука с ледяными пальцами, медленно пощекотала Ренни вдоль позвоночника.

— О, будь я проклят! Неужто еще один?

— Вам и про мальчика тоже известно? — поинтересовался Штейн, взглянув теперь на него. — Кажется, всей больнице уже известно. Что за чертовщина творится, сержант? Кто-то привозит обескровленного, изувеченного мальчишку, которого не берет анестезия, ваши копы привозят этого… этого зомби, без пульса, без кровяного давления, без сердцебиения, а он сидит, стоит, ходит. Я не могу взять у него кровь — я даже проткнул бедренную артерию, или, по крайней мере, то место, где, по моему мнению, должна быть бедренная артерия. Мы ввели катетер в мочевой пузырь, чтобы взять мочу, и вытащили его сухим. Жутковато становится.

— Может, мозг у него и поврежден, — согласился Ренни, борясь с ознобом. Для одной ночи по горлышко хватит всякого дерьма из ужасников. — А нельзя ему голову просветить рентгеном или еще чем-нибудь?

Штейн просветлел.

— Можно кое-что получше. Можно запустить МР и получить все, что надо.

Штейн умчался готовить МР, что бы это ни было, а Ренни остался с неодушевленным, глазеющим в пространство Ломом.

— Меня ты не одурачишь, парень, — прошептал он, наклоняясь к нему. — Я тебя выведу на чистую воду и позабочусь, чтоб ты расплатился за все, что сотворил с этим парнишкой.

И чуть не отскочил назад, когда рот Лома скривился в зубастой ухмылке.

Ренни все еще трясся, сидя рядом с кабинетом, где находился МР — магнитный резонатор. Ухмылка Лома длилась всего один миг, потом снова сменилась отсутствующим выражением, которое он сохранял всю ночь, но этого мига было вполне достаточно, чтобы убедить Ренни, что у него в руках нынче незаурядный артист.

И это поистине замечательно. Как будто все дело и без того не перекручено, чтобы вдобавок заполучить в качестве главного подозреваемого артиста, способного впадать в транс почище Гудини.

Штейн спустился в холл и плюхнулся на сиденье рядом с Ренни. Он принес пару рентгеновских снимков. Выглядел он неважно, но силился улыбнуться.

— Стоите на страже? — спросил Штейн.

— Собственно говоря, сижу.

Ренни уселся здесь, когда Лома ввезли в кабинет, и намеревался сидеть до тех пор, пока его не вывезут. В кабинет с магнитным резонатором был только один вход, он же выход — вот этот. Он сидел здесь, чтобы лично предотвратить еще какой-нибудь трюк Лома, например, с исчезновением. Ренни следовало бы находиться внутри, прямо рядом с машиной, да только ему предложили оставить снаружи все железное. Все, что может исказить магнитное поле или еще что-нибудь в этом роде. Это значило вытащить пистолет и снять значок; ему даже велели оставить бумажник, ибо магнитные полоски на кредитке тоже могли повлиять на магнитное поле.

Все это, на взгляд Ренни, смахивало на бред из «Звездных войн», но он собирался приближаться к Лому не иначе как вооруженным до зубов. Так что пришлось обосноваться снаружи.

— Я вам сказал, сержант, что мистер Лом никуда не уйдет. Вообще никуда.

— А я вам сказал, что он мне ухмыльнулся. Он водит вас за нос, док.

— Гм-гм… Это было непроизвольное мускульное сокращение.

Ренни приготовился посоветовать Штейну предпринять еще одно мускульное сокращение, когда в дверь высунулась голова техника, обслуживающего магнитный резонатор.

— А! Доктор Штейн! У нас тут небольшая проблема.

Ренни вскочил, хватаясь за пистолет 38-го калибра. «Так я и знал!»

— Где он? Что он сделал?

Техник был тощеньким черным парнишкой в короткой защитной форме. Он глянул на Ренни, как на идиота.

— Кто? Пациент? Ничего он не сделал, приятель. Успокойся. Это компьютер. Выдает полное дерьмо.

Следуя за техником в кабинет, Штейн оглянулся на Ренни через плечо.

— Идете?

Ренни хотел сказать, что для одной ночи ему по горлышко хватит всякого дерьма, а потом решил, что еще немножко погоды не сделает.

— Иду, конечно. Почему бы нет?

Он поплелся за ними к контрольной консоли с рядами мониторов. Увидел, как Штейн подался вперед и уставился на один из экранов, как лицо его вытягивается и бледнеет в тон обоям на стене перед ним, имеющим цвет яичной скорлупы.

— Вы шутите, да? — сказал Штейн. — Это дерьмо собачье, Джордан. Если вам кажется, что это смешно…

— В чем дело? — спросил Ренни.

— Слушайте, старик, — отвечал техник Штейну. — Если б я мог заставить машину показать это дерьмо просто ради забавы, вы думаете, я бы здесь работал?

— В чем, черт возьми, дело? — спросил Ренни.

Штейн опустился в кресло перед консолью.

— Это голова мистера Лома, — указал он на экран перед собой. — Вид сбоку. Сагиттальный разрез[23].

Ренни это видел. Нос был на правой половине экрана, затылок — на левой.

— Похоже на рекламу средств от насморка, — заметил Ренни.

Штейн засмеялся. В смехе явственно прозвучала истерическая нотка.

— Да, носовые пазухи у него в порядке. Но кое-чего не хватает.

— Чего?

Штейн постучал по экрану кончиком карандаша, указывая на большую пустую полость за носом и пазухами.