Порождения войны - Яна Каляева

Вера, поняла Саша, сейчас гипнотизирует ее, пытаясь получить ответ. Неопытные месмеристы самоуверенны. Как сама Саша год назад в Петрограде.

Вера успела установить между ними хорошую, прочную связь, открыв себя полностью. Открыв себя противнику опытному, сильному, загнанному в угол и чертовски злому. Знала ли она, что месмерический транс работает в обе стороны?

Они дышали в одном ритме, и Саша перехватила над ним контроль. Замедлила дыхание, ослабляя их общий пульс. Глаза Веры расширились, взгляд застыл.

— Между мной и Андреем в Петрограде, — сказала Саша очень медленно, с давлением, впечатывая в сознание собеседницы каждое слово, — случилось именно то, что вы подозреваете. Я спасла ему жизнь. Особым способом. Вы знаете, что такие вещи всегда имеют цену и последствия. Теперь его жизнь — моя жизнь. Погибну я — погибнет и он. Уничтожая меня, вы уничтожаете и его. Он просил вас об этом? Почему?

— Я боюсь, что он ищет смерти, — Вера поделилась жгущим ее страхом, который она не могла, не хотела больше держать в себе.

— Он ведь всегда носит оружие? Даже когда нельзя?

— Да, браунинг в кармане френча.

— Вы знаете, что это значит. И меня он искал по той же причине. Покончить со мной — и с собой. Защитить меня от меня самой, да? А кто защитит его от него самого? Вы получили ответ, который искали, Вера. Ответ, который давно знали в глубине души. Теперь проснитесь.

Вера моргнула.

— Вы знаете, Саша, — сказала Вера после паузы, — вы, полагаю, запомните то состояние, в котором были сейчас. Если б я приняла решение продолжать, вы бы через неделю-другую изменились навсегда. Но я не стану продолжать, не теперь. Вами займется врач — обычный врач, который поставит вас на ноги. А потом Андрей вернется и решит, как быть с вами дальше.

Вера встала, подошла к двери, но вспомнила что-то и обернулась.

— Андрей приказал разрешить вам выходить во двор, когда вы сможете вставать. Он сказал — чтоб вы могли видеть небо.

Глава 21

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Июль 1919 года

Небо было ярким, как ляпис-лазурь.

— И вот приходит этот бывший поручик на кухню, а повар ему и говорит: не серчай, товарищ начкоманды, обед у нас по расписанию и уж два часа как закончился. Могу вот разве что от дна котла пригарки отодрать. А поручик ему: да это тебя самого надо отодрать, как сидорову козу! — Повар отвечает: Здесь тебе не прежний режим, жрать приходи вовремя и на товарищей не залупайся!

Солдаты загоготали и Саша засмеялась вместе с ними. При смехе она немного запрокидывала голову так, чтоб они видели ее шею.

Саша провела в ОГП уже двадцать дней. Первую неделю она не могла подняться с постели. В это время за ней ухаживала медсестра — настоящая, не надушенная и неразговорчивая. Сейчас подвижность мышц восстановилась. Лицо стало почти прежним, только шрам над губой остался. Саша всегда была крепкой и быстро поправилась.

Кормили здесь от души — гораздо лучше, чем в пятьдесят первом. Каждый день приносили молоко и творог — лечащий врач настаивал, что в ее состоянии это необходимо.

На второй день ей передали пахнущую духами записку. Почерк у Веры был изящный, как и все в ней.

“Саша!

Наша небольшая беседа не причинила вам ни малейшего вреда, и я б хотела, чтоб так это оставалось и впредь. Здесь никто не желает вам зла. Война скоро закончится, нам с вами нет нужды враждовать. Надеюсь, однажды вы тоже поймете это. Я стану ждать столько, сколько потребуется.

Одежду и книги я вам подобрала на свой вкус. Если вам нужно что-то другое, пишите мне, я все устрою.

Вера”

Одежду ей принесли такую, какой у нее не было никогда прежде: тонкое белье, туфли на небольшом каблуке и платье, сшитое по ее мерке. Простого кроя, строгое темно-серое платье удивительно шло ей. Чулки из мягкой и нежной ткани… неужто шелк? Сколько же они должны стоить… Саша ловила себя на том, что в этой одежде ведет себя иначе: не размахивает руками при ходьбе, не садится, закинув ногу на ногу, машинально выпрямляет спину. Будто бы знание, что она теперь выглядит женственно, против воли заставило ее в самом деле стать женственнее.

Она бы предпочла привычную солдатскую форму, в крайнем случае — тюремное платье. Неудобное и грубое, оно было все же более сообразно действительному положению вещей. Но никаких записок с просьбами Саша писать не стала.

Зато выбранные Верой книги пришлись ей по душе. Несколько переводных приключенческих романов, “Воскресение” Толстого, но главное — университетский учебник по философии. Издание другое, но тот самый курс, который она не успела дослушать три года назад.

Ей даже приносили папиросы — не те дешевые, пропахшие керосином, что курили в пятьдесят первом, а первый сорт, с фильтром. Спичек, разумеется, не выдали, но огня всегда можно было попросить у караульного.

И все же Саша ни на минуту не забывала, что живет в тюрьме. Здесь были и другие узники, Саша видела пару раз, как их вели под конвоем. Среди них были как мужчины в форме РККА, так и гражданские. Глаз они не поднимали. Встретить кого-то из товарищей по несчастью во дворе не удалось — похоже, привилегию видеть небо предоставили только ей.

Решетка на окне была крепкой, забор высоким, двор полон охраны. Но слабое место любой тюрьмы, как и вообще любой системы — люди. Потому теперь Саша уже битый час сидела, болтая ногами, на поленнице, и с десяток свободных от караула солдат толпились вокруг нее. Комиссар, чекист — эти слова звучали страшно, и все же скука гарнизонной жизни оказалась страшнее. Солдаты не смогли устоять перед соблазном поболтать с женщиной, которая охотно смеялась их незамысловатым шуткам и сама развлекала их историями из армейской жизни. Караульный Саши стоял рядом с поленницей и хохотал громче всех.

— Отставить! Смирно! — раздался резкий, как удар бича, окрик. Смех мигом оборвался.