История военного искусства - Ганс Дельбрюк

 Мы видели, что тяготение гениального удальца (Wagehals) к решительным сражениям объясняется и в стратегическом отношении новыми перспективами, открывшими высокие качества прусских войск, и тактическая их сноровка, которая в конечном счете дала идею косого боевого порядка и внушила мысль об ее осуществимости.

 Если непосредственные результаты даже самых крупных тактических решений оказываются всегда ограниченными и от них нельзя ожидать, чтобы они сами по себе привели к миру, то второстепенные ценности приобретают такое значение, что полководец отнюдь не может ими пренебрегать и даже вправе ради них отвлекать часть своих сил от главного, решающего тактического действия. Во время Тридцатилетней войны значительно большая часть наличных войск была поглощена гарнизонами бесчисленного множества укрепленных городов. В сражениях участвуют сравнительно небольшие армии. У Евгения и Мальборо так же, как и у Фридриха, мы встречаемся со случаями, когда в решительном сражении у них не хватает войск, которые, говоря теоретически, могли бы быть налицо. Фридрих в своих "Генеральных принципах" 1748 г. выдвигает следующее основное положение: "Когда одновременно подвергаешься атаке нескольких противников, надо принести в жертву неприятелю какую-нибудь провинцию, а тем временем всеми своими силами наброситься на других противников, заставить их принять сражение и напрячь все свои силы, чтобы их разгромить, после чего надлежит отправить часть войск и против первого противника". Однако когда описанный случай действительно наступил в 1756 г., Фридрих все-таки не решился пожертвовать провинцией, а потому и не сосредоточил все свои силы. Сверх того, он все же добавляет в своих "Генеральных принципах": "Этот способ ведения войны разрушает армию изнурительными переходами, которые ей приходится проделывать, и если такие войны затягиваются, то все же в конечном счете они приходят к несчастливому концу". Поэтому он всегда лишь относительно применял этот принцип "действий по внутренним операционным линиям", как он был назван позднее теоретиками. Ибо как ни высоко он ценил решительное сражение, он все же сознавал, что до действительного сокрушения неприятеля он поднять его не может и что поэтому для продолжения войны прикрытие провинций и в отдельных случаях даже магазинов имеет не меньшее значение. Поэтому, когда позднее в теоретическом рассуждении он снова возвращается к вопросу о сосредоточении всех своих сил на одном пункте, последнее является для него лишь крайней мерой, продиктованной отчаянием, чтобы с честью умереть.

 Когда зимой 1761 - 1762 гг. бедственное его положение достигло высшего предела и, казалось, ниоткуда больше нельзя было ожидать помощи, он указывал, за несколько дней до получения известия о кончине царицы (9 января 1762 г.), своему брату принцу Генриху на этот исход, на что Генрих возразил, что, сосредоточивая в одном месте все свои силы, придется, во всяком случае в других местах, отдать неприятелю провинции и магазины.

 Таких же мыслей держался и сам: король, когда, вопреки своему принципу - располагать возможно большими силами в сражении, он все же постоянно давал сражение лишь частью своих сил, так как он расходовал остальные войска на прикрытие. Под Кессельдорфом, под Прагой, под Цорндорфом и Кунерсдорфом он мог бы располагать на поле сражения большими силами, если бы его не связывали соображения прикрытия. Уже в то время когда он осаждал Ольмюц, русские дошли до самого Одера и угрожали Берлину; принц Генрих хотел двинуть свои войска из Саксонии на соединение с графом Дона и дать сражение русским, чтобы освободить от них Марку. Однако прикрытие Саксонии представлялось королю слишком важным делом, и этот план не был осуществлен. То обстоятельство, что мы постоянно наблюдаем это явление, показывает нам, что мы имеем дело не со случайными ошибками, а с принципами. От систематического сосредоточения всех сил отказывались охотнее, потому что управлять более крупными массами труднее. Заставить, равняясь, продвигаться вперед 20-30 батальонов, развернутых в ряд, было безмерно трудным делом177. Вместо стремления к возможно большему увеличению сил, то и дело возникает мысль, не следует ли установить предельный максимум, не явится ли большая масса войск обузой и помехой, от которых лучше было бы избавиться. Подсчитывали, какая численность всего выгоднее; следовательно, пытались сконструировать нормальную армию. Уже Макиавелли утверждал, что наилучшей является армия в 20 000-30 000 человек. Подобной армией можно занять такие позиции, на которых вас нельзя будет принудить к сражению, и таким путем взять измором более крупную армию178, которую нельзя содержать продолжительное время. Тюренн предпочитал командовать немногочисленными армиями, максимум в 20 000-30 000 человек, половину которых составляла кавалерия179. Монтекукули также не хотел иметь больше 30 000 человек. "Бой ведется скорее духом, чем телом, - писал он, - а потому большая численность не всегда полезна". Слишком большие армии бесполезны180. Впоследствии эту цифру несколько увеличили. Маршал Саксонский определяет максимум в 40 000 человек. Флемминг в своем сочинении "Der vollkommene Teutsche Soldat" (1726 г.) пишет (стр. 260): "Армия в 40 000-50 000 решительных и хорошо дисциплинированных солдат способна предпринять все что угодно, она даже может без чрезмерной самонадеянности взять на себя завоевание целого мира. Все, что превосходит это число, является излишним и вызывает лишь всяческие неудобства и беспорядки". Гибер, полстолетия позднее, дошел до 70 000181. Еще во времена Наполеона Моро говорил о 40 000 человек как о норме, а маршал Сен-Сир заявлял, что руководство более чем 100 000 воинами превышает человеческие способности182.

 Мысль о нормальном размере армии представляет прямую антитезу принципу возможно большего сосредоточения всех сил для сражения.

 Что же дает победу в сражениях, если не превосходство сил, при предположении, что боевые качества и храбрость приблизительно равны у обеих сторон?

 Клаузевиц позднее отчеканил следующее положение: "Наилучшая стратегия это - быть возможно сильнее, во-первых - вообще, а во-вторых - на решающем пункте". Мыслителю старой школы эта истина представлялась настолько не разумеющейся сама собою, что Дитрих фон Бюлов счел необходимым особо обосновать преимущества численного превосходства: оно вызывается необходимостью не дать себя охватить с флангов. "Когда располагаешь численным перевесом над противником и умеешь должным образом его использовать, то ему уже не помогут ни большая сноровка, ни большая храбрость его солдат"183.

 Подобно тому, как каждый орган прусского военного государства по лучшей подготовке и более интенсивной напряженности превосходил соответственный орган австрийского государства, точно так же и стратегия Фридриха превосходила стратегию Дауна. Прусские войска маневрируют с большим искусством, скорость стрельбы прусской пехоты больше, шок прусской кавалерийской атаки сильнее, артиллерия у пруссаков подвижнее, управление надежнее и позволяет довести пятипереходную систему до семи- и даже девятипереходной системы: все это король-полководец, над которым нет высшего авторитета, нет Гофкригсрата, перед которым он нес бы ответственность, претворяет в эту жизнь бесконечно превосходную своей смелостью и эластичностью стратегию.

 Мы уже видели, какие чудеса может совершить командование. Но в то же время мы то и дело наблюдали, какую существенную роль играет случай, совершенно слепая удача; и это значение случайности постепенно нарастало в эпоху, которую мы обозревали, а ко времени Фридриха достигло высшей степени. Теодор фон Бернгарди в своем сочинении "Friedrich der Grosse als Feldherr" ("Фридрих Великий как полководец") высмеивает современников Фридриха, которые рассматривали исход сражения как продукт случая. В этой концепции он усматривает характерное различие межу королем и не только его противниками, но и его сподвижниками, принцем Генрихом и принцем Фердинандом Брауншвейгским. Но при этом он упускает из виду, что сам Фридрих, подобно прочим полководцам - его современникам, очень часто, добиваясь сражения, называет его вызовом, брошенным судьбе184, особенно же упустил он из виду, что в условиях XVIII столетия случай действительно играл значительно большую роль в исходе сражения, чем в какую-либо иную предшествующую или последующую военную эпоху.

 Дабы использовать действие огня, линии пехоты стали делать очень тонкими и поэтому длинными. Но такие тонкие и длинные линии были чрезвычайно хрупкими; их легко могла разорвать и привести в расстройство всякая пересеченность местности: овраги, болота, канавы, пруды, лесные заросли. Кроме того, они были крайне чувствительны на флангах. Чем построение глубже, тем легче передвигаются войска и тем легче для них обороняться также и на флангах. Чем построение войск тоньше, тем действие их огня сильнее, но зато тем труднее для них делать передвижения как вперед, так и в сторону.