Время Андропова - Никита Васильевич Петров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но резкого поворота в политике ни влево, ни вправо, как и возвращения к сталинизму, не произошло. Половинчатость нового политического курса вела к постепенному сползанию в идеологическое однообразие и унылое повторение обветшавших заклинаний. Шло «подмораживание» оживших при Хрущеве ростков свободы. Все выглядело как ползучий реванш умеренных сталинистов и укрепление позиций догматиков.
Хорошей иллюстрацией служит история подготовки доклада к 20-летию Победы. На торжественном заседании должен был выступить Брежнев. Готовить доклад взялись заранее. Неслыханную активность проявил Шелепин. Нет, конечно, он понимал, что с докладом будет выступать Брежнев, но ему хотелось вложить в уста докладчика свои идеи и четко обозначить новые политические вехи. Он и его люди подготовили текст. По отзывам читавших, это была «заявка на полный пересмотр всей партийной политики хрущевского периода в духе откровенного неосталинизма»[610]. Вариант Шелепина был отвергнут, и в докладе Брежнева к 20-летию победы над Германией имя Сталина прозвучало лишь один раз. Но и этого было достаточно — зал разразился горячими аплодисментами. Через четыре года, когда на Политбюро обсуждали, как следует откликнуться на 90-летие со дня рождения Сталина, Шелепин добрым словом вспомнил эти аплодисменты[611].
Через год проблема обозначилась вновь. Брежнев встал перед дилеммой — нужно ли говорить о Сталине в отчетном докладе на XXIII съезде, а если нужно, то как? Это был первый после Хрущева съезд КПСС. На предыдущем, в 1961 году, Сталина ругали много и со вкусом, после чего вынесли из мавзолея. Ну а теперь как быть? В заранее подготовленном варианте съездовского доклада был фрагмент о Сталине вполне в духе его критики на предыдущих съездах[612]. Разве что только без резкостей, в смягченном варианте. Но Брежнев все-таки поделился своими сомнениями на заседании Секретариата ЦК КПСС 17 марта 1966 года, когда рассматривался проект отчетного доклада: «Один общий вопрос. Вы, наверное, заметили, что я до сих пор не поднимал его — это вопрос о Сталине. Я пришел к твердому убеждению не затрагивать этого вопроса». Услышав одобрительные голоса остальных членов Президиума ЦК, Брежнев подытожил: «Здесь все очень сложно. Одни боятся очернения, другие обеления. Съезд поймет правильно. Этот вопрос решен раз и навсегда»[613].
Так и произошло. В отчетном докладе имя Сталина не прозвучало. Может быть, съезд и понял это «правильно». Но в народе вызвало у кого одобрение, у кого — недоумение. На словах партия клялась в верности курсу ХХ съезда, а на деле вся критика сталинских порядков сошла на нет. Да и клятвы «верности курсу» тоже со временем поблекли и почти исчезли. В историко-революционных календарях и газетных статьях перестали писать о том или ином деятеле, что он «пал жертвой беззакония времен культа личности». Теперь чаще говорилось либо иносказательно, с намеком, а чаше просто «умер», без каких-либо объяснений.
Шумная пропагандистская кампания накануне помпезного празднования 50-летия советской власти была беспрецедентной по своему размаху. В этих условиях повышенное внимание брежневского руководства было направлено на усиление и недопущение малейшего инакомыслия и «размывания» советских идеалов. Для Политбюро было очевидно, что волна хрущевских разоблачений культа Сталина имела вполне конкретные последствия. Народ терял веру в социалистические идеалы. С этим Кремль не мог мириться.
На одном из заседаний Политбюро ЦК КПСС Брежнев 10 ноября 1966 года поднял важнейший для него вопрос — об идеологии: «Подвергается критике в некоторых произведениях, в журналах и других изданиях то, что в сердцах нашего народа является святым, самым дорогим. Ведь договариваются же некоторые наши писатели (а их публикуют) до того, что якобы не было залпа Авроры, что это, мол, был холостой выстрел и т. д., что не было 28 панфиловцев, что их было меньше, чуть ли не выдуман этот факт, что не было Клочко[614] и не было его призыва, что “за нами Москва и отступать нам некуда”. Договариваются прямо до клеветнических высказываний против Октябрьской революции и других исторических этапов в героической истории нашей партии и нашего советского народа»[615]. Наиболее активным на заседании являлся Андропов, он был многословней других. Остальные секретари ЦК отделались каждый лишь десятком поддакивающих фраз, и все как в один голос твердили о том, что много печатается всякой «ерунды».
Даже Шелепин не был многословен. Он безоговорочно поддержал Брежнева и обрушился на репертуар кино, клеймил «всякую пошлость» на эстраде, «ублюдочные пьесы» в театре. И особо о Твардовском: «…я считаю, мы много говорим. Его нужно просто освободить от работы. И это можно сделать не в ЦК, это может сделать Союз писателей»[616]. О Твардовском говорили много. Суслов напомнил, что именно Хрущев настоял на наиболее нашумевшей публикации возглавляемого Твардовским журнала: «А об Иване Денисовиче сколько мы спорили, сколько говорили, но он же поддерживал всю эту лагерную литературу»[617]. При этом фамилию Солженицына никто не назвал. Брежнев: «Ведь на самом деле, товарищи, никто до сих пор не выступил с партийных позиций по поводу книги Ивана Денисовича…»[618]. Участвовавшие в заседании Косыгин и Устинов вообще отмолчались.
Разумеется, Андропов полностью согласился с мнением Брежнева и точно указал на источник всех бед, списав все на Хрущева: «Действительно, период, предшествовавший Октябрьскому пленуму ЦК [1964 года. — Н. П.], нанес огромный ущерб партии и нашему народу и в области идеологической работы. Нам известно, что Хрущев использовал идеологию в личных целях, в целях саморекламы, его не интересовали интересы партии, интересы нашего государства»[619]. После такого зачина Андропов начал теоретизировать: «У нас нет единства взглядов. Я имею в виду идеологических работников, пропагандистских работников, по целому ряду вопросов много путаницы. Надо выработать единую точку зрения на базе марксистско-ленинского учения по основным вопросам внешней и внутренней политики нашей партии». К сложным темам Андропов отнес «освещение вопросов о Сталине», об Отечественной войне и «о перспективах развития нашей страны и партии»[620]. Андропов заговорил о необходимости учебника «настоящего марксистско-ленинского», который был бы апробирован в Политбюро и, может быть, на пленуме ЦК. Вспомнив о грядущих юбилеях Октября и Ленина, Андропов сказал: «…сегодня очень правильно подняты т. Брежневым эти вопросы». И тут же эмоционально и несколько сбивчиво обрушился на писателей: «Твардовский — коммунист, Симонов — коммунист, и целая серия, которая здесь называлась и не называлась, людей, которые допускают
