Лунный вариант - Геннадий Семенихин

Светлова вскочила с дивана и, натыкаясь на мебель, заходила по комнате.

— Да как ты не поймешь! В ту минуту мне внезапно показалось, что Маринка притворяется, разыгрывает эту смущенность, что, окрыленная гордостью и счастьем, она чихать на меня хотела. И все в ней показалось притворным и противным — от улыбки до родинки. «Ну и радуйся, что победила! — сказала я про себя. — Ну и лети в космос. А я останусь на Земле, и, видимо, навсегда. У меня есть мой любимый, но не всегда тонко мыслящий Жорка. Мы с ним нарожаем кучу детей и будем чудесно жить. — Но потом я остановилась, прервала себя: — Да как же ты смеешь! Кто дал тебе право в одну минуту разлюбить и возненавидеть Маринку, с которой столько лет ты дружила, только за то, что ее назначили в космический экипаж, а тебя нет? Какая же ты ничтожная, Женька, а еще живешь в переходный период от социализма к коммунизму и на теоретических собеседованиях твердишь о моральном облике человека двадцатого столетия». Это я сейчас добавила.

— Моральный облик человека двадцатого столетия, — вдруг рассмеялся Каменев. — Слова-то какие казенные. Гремят, как пустое алюминиевое ведро, покатившееся с пригорка. Милая Женька, тем-то ты и хороша, что ты — человек, а не тезис из директивы. Человек со своими доблестями и слабостями, живой, неуемный. — Он схватил ее за тонкие плечи, притянул к себе и заглянул в глаза. Увидел в повеселевших зрачках себя. Он хотел ее поцеловать, но Женя оттолкнула его сильными маленькими кулачками.

— Слышишь, Жорка, не подходи к тезису. Я знаю, что надо мне теперь делать.

— Ты должна поговорить… — начал было Георгий, но она его перебила, громко произнесла недосказанные им слова:

— Поговорить с ней, с Маринкой… и как можно скорее!

30

Аллея упиралась в зеленый забор, отгораживающий городок космонавтов от леса. Бережкова сидела на самой дальней скамейке. Ей очень хотелось побыть в одиночестве, помолчать, подумать. Совсем недавно закончилось совещание у генерала Мочалова, и она, оглушенная и обрадованная зачитанным приказом, пришла сюда. Лицо ее не было беззаботно счастливым. В дымчатых глазах, спокойно и доверчиво смотревших на мир, можно было уловить скорее рассеянную грусть, чем радость. Над городком прошумел дождь. Деревья сбрасывали на покрытую гравием аллейку сверкающие капли. Две березки стояли по обеим сторонам скамейки. Белые стволы что-то напомнили Марине, и она печально улыбнулась. Да, да, конечно же, те. Только тогда они были совсем еще хрупкими, а сейчас звенящие под ветром стволы уже окрепли, стали стройными, взрослыми. И скамейка та же. Только тогда она была голубой, а в эту весну кто-то выкрасил в неприятный оранжевый цвет. Зачем?

Марина вспомнила: на этой скамейке сидели они с Алешей Гореловым. Проходя испытание в камере молчания, он нарисовал ее портрет, и Mapинa по наивности решила, что на это его толкнула любовь. А потом они сидели здесь, на голубой скамейке, и не находили слов. Смутно угадывая ее состояние, Горелов сбивчиво говорил, как будто откупался: «Хорошая ты, Маринка. С такой, как ты, я бы в одном экипаже куда угодно полетел. И если бы какая беда, я бы тебе весь свой кислород отдал». Да, он так и сказал: «Хорошая ты, Маринка». Только слов не прибавил: «А вот полюбить я тебя не смогу». Она об этом узнала позже, когда первая заговорила о любви. После этого разговора ей очень долго было грустно. А сейчас? Счастлива ли ты, Маринка, сейчас? Каждый человек совершает путь по земле от рождения и до смерти. Но не каждому выпадает счастье разделенной любви, большое, светлое и долгое. А иному и вообще не выпадает такого счастья. Так, скользнет по жизни короткий лучик и угаснет, не оставив никакого отражения.

Что ты скажешь о себе, Маринка? Она всматривалась в зыбкую линию горизонта, казавшуюся синеватой над зубчаткой далекого леса, и думала: «Любовь — это ведь талант. Редкий, не каждому достается, и поэтому не каждый способен на большую, сильную и гордую, бесстрашную любовь». Она думала о муже. Высокий, лобастый Евгений Русанов, чем-то он занят сейчас? Наверное, носится но заводским цехам в перепачканном синем халате. А может, в конструкторском бюро спорит с кем-либо из своих коллег о сварке узлов или монтаже каких-нибудь очень ответственных лючков, потому что на космическом корабле, в доводке которого он принимает участие, все детали очень ответственные. Потом он вернется в городок, в их квартиру и будет ходить по комнате, близоруко щурясь оттого, что расстался со своими роговыми очками, размахивая руками, будет говорить Маринке о прошедшем дне, вспоминать его удачи и неудачи. Год назад познакомилась с ним Марина, когда начала ездить на завод, где рождался новый космический корабль. Инженер привлек ее своим простодушием, своей какой-то неустроенностью и беспомощностью перед обыденной действительностью — извечное свойство людей, увлеченных наукой. Он, рассчитывавший тончайшие детали конструкций, становился в тупик, когда надо было повесить на стене картину или разобрать отказавший электрический утюг.

— Ты знаешь, Маринка, — смеялся Евгений, — я бог своей узкой специальности. А вот для утюга моей эрудиции, как видишь, маловато. Возьмись сама. Ты же будущая космонавтка. У тебя скорее получится.

Марина сама приступала к починке и через несколько минут с торжествующим видом включала утюг.

— Не боги горшки обжигают, — говорила она язвительно.

Как-то, когда не было дома Субботина, его жена попросила Евгения укрепить в деревянной крестовине новогоднюю елку. Возвращаясь с занятий, Марина услышала на лестничной площадке отчаянные удары и увидела, как ее муж одной рукой держит елку за колючий ствол, а другой бьет молотком по подставке.

— Постой, Евгений, — захохотала Марина, — ты же бьешь там, где не надо. Всю крестовину поломаешь.

Русанов снял очки и близорукими глазами с ненавистью посмотрел на елку.

— Ты права, девочка. Этот агрегат уже и на самом, деле дал трещину.

— Бог ты мой! — всплеснула руками Марина, пока муж платком вытирал со лба обильный пот. — Да зачем же ты взялся не за свое дело?

— Так ведь женщина попросила… — горько вздохнул Русанов.

— Ах ты, рыцарь мой бестолковый! — Марина приподнялась на цыпочки и поцеловала выпуклый лоб мужа…

Так и прожили они свой первый брачный год. Ни одной размолвки, ни одной бурной сцены. Марину покоряла и эта его простодушная беспомощность перед житейскими заботами, и его огромная влюбленность в дело, которому он служил. На заводе Русанов считался одним из многообещающих инженеров-практиков. Он не был многоплановым специалистом, работал в одной только области, но знал ее так, что все ведущие конструкторы часто прибегали к его консультациям.

Марина любила наблюдать за ним в поздние часы. Часто Евгений поднимался с постели среди ночи, нашарив босыми ногами домашние туфли, бесшумно уходил из спальни в другую комнату, которую они превратили в рабочий кабинет. Полоска света просачивалась сквозь дверь в спальню, будила Марину. Она подходила к неплотно прикрытым створкам двери, слегка их распахивала и видела склонившегося над тетрадью мужа, складки, бороздившие его лоб, мелкие цифры, которые он безжалостно зачеркивал, едва лишь они появлялись на чистом листе. В такие минуты несколько полное и рыхловатае лицо Евгения становилось красивым, одухотворенным. И Марина неслышно отступала в темную глубину спальни, ощущая радостные толчки сердца. В такие минуты она его любила удивительной любовью. «Интересно, что он скажет ей теперь, когда узнает об этом? — подумала Марина. — Что перевесит: радость или огорчение?

Гравий на обочине асфальтовой дорожки едва захрустел, до того легкими были чьи-то шаги. А минуту спустя Марина ощутила на шее теплое дыхание и почувствовала прижавшееся к ней плечо. Только один человек мог таким образом выдать свое присутствие.

— Женька, это ты, — даже не спросила, а утвердительно сказала Марина.

— Как узнала? — настороженно поинтересовалась Светлова. — Ты даже и глаза не скосила в мою сторону. У тебя на затылке локатор, что ли?

— Локатор, — не оборачиваясь, засмеялась Бережкова. — Эх, Женька, Женька, кто же, кроме тебя, может так ласково прижиматься! Самая любимая и самая добрая, Женька. Да я должна чувствовать, что ты ко мне спешишь, когда ты взялась за дверную ручку в своей квартире.

— Вот ты какая. Маринка! — грустно вымолвила Светлова, и ее плечо мгновенно отстранилось от подруги.

— А разве ты не такая?

— Не такая, — тихо промолвила Светлова, и в голосе ее зазвенели упрямые нотки: — Совсем не такая… не ласковая и не добрая!

— Выдумываешь, — недоверчиво протянула Марина.

— Выдумываю? — вскричала Женя. — Как бы я хотела, чтобы все это было выдумкой. Но ведь это правда. Неумолимая правда.

— Что «это»? — с ударением спросила Марина.