Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599 - Джеймс Шапиро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А чем же лондонские драматурги ответили на угрозу испанского вторжения? Некоторые из них, как, например, Джон Марстон, лишь язвительно посмеялись, невзначай обронив фразу: «Идут испанцы!» (осенью 1599-го «Хистриомастикс» сыграла труппа мальчиков Собора святого Павла). Другие, хотя и писали пьесы о национальном прошлом, тем не менее продолжали говорить со зрителем о современности. Прежде всего, это Томас Хейвуд, чья двухчастная пьеса «Эдуард IV» была зарегистрирована в Гильдии печатников 28 августа 1599-го и вышла в свет уже в конце года. Зрители, пришедшие на спектакль в трактир «Кабанья голова» как раз тогда, когда испанская угроза нависла над Англией, увидели, как предки справляются с теми же трудностями, что выпали и на их долю. В третьей сцене, открывающейся речью мэра, ведущего в бой своих солдат (среди них торговцы шелком, бакалейщики, галантерейщики и др.), сразу же стирается дистанция между прошлым и настоящим. Мэр говорит: «Распорядитесь, чтобы по ночам / На улицах горели фонари». Мы вскоре узнаем, что улицы Лондона оцеплены, мост находится под охраной, и все готово к обороне. У Хейвуда мэр сомневается: «Что, если Темзу перегородить? / Возможно ль затопить в ней корабли?» Безусловно, это явный анахронизм. Аналогия тут гораздо сложнее, так как в «Эдуарде IV» лондонцы защищают город не от иноземных захватчиков, а от англичан; войско возглавляет Фэконбридж, цель которого — освободить из Тауэра короля Генриха VI. Хейвуд предпочел скрыть тот факт, что предок графа Эссекса пришел на помощь горожанам Лондона. Трактовка пьесы Хейвуда в сложившихся обстоятельствах в значительной степени зависела от того, куда подует ветер политических перемен.
Некоторые драматурги маскировать современные события в своих хрониках не стали. В октябре, например, в анонимной пьесе, ныне утраченной (играли ее в общедоступном театре или она предназначалась только для частного просмотра — не известно), была представлена сцена, где англичане празднуют победу над испанцами в Нидерландах. Актеров нарочно загримировали так, чтобы они походили на современных полководцев — им наклеили характерные бороды и одели в камзолы и чулки: «Сегодня посмотрел пьесу „Разгром при Тернхолде“, — пишет Роланд Уайт, — и видел на сцене сэра Роберта Сидни и сэра Фрэнсиса Уэра, которые яростно убивают испанцев и одерживают над ними победу».
Шекспиру потребовалось время, чтобы обдумать и переосмыслить в своем творчестве текущие события. В конце 1599-го он уже знал, чем начать свою новую трагедию. Замок Эльсинор. Ночь. Караульные несут свою службу. Появляются офицеры. Марцелл, один из них, просит объяснить ему, зачем нужен столь строгий караул и чем объясним ажиотаж вокруг войны:
Не сесть ли нам? И пусть, кто знает, скажет,
К чему вот эти строгие дозоры
Всеночно трудят подданных страны?
К чему литье всех этих медных пушек
И эта скупка боевых припасов,
Вербовка плотников, чей тяжкий труд
Не различает праздников от будней?
В чем тайный смысл такой горячей спешки,
Что стала ночь сотрудницею дня?
Кто объяснит мне?
( «Гамлет», I, 1; перевод М. Лозинского )
Порвалась связь времен, народ поник духом, угрозы множились, в стране царила смута. Услышав в первой сцене слова Марцелла, зрители «Гамлета», должно быть, вздрогнули от ужаса — им вспомнился август 1599-го. Однако об этом больше ни слова — не будем опережать события.
Глава 10
Страстный пилигрим
Мы не знаем, кто рассказал Шекспиру, что в книжном магазине Уильяма Лика в приходе святого Павла (а возможно, и не только там) можно купить новый поэтический сборник — «Страстный пилигрим». Наконец-то, весной 1599-го, сонеты, известные лишь близкому кругу шекспировских почитателей и друзей, вышли в свет. Новость эта, однако, неприятно удивила поэта, и вот почему. Хотя Шекспир и не отрицал, что часть сонетов «Страстного пилигрима» написана им, к этому изданию был совершенно непричастен. При том, что на титульном листе значилось его имя (еще одно свидетельство его растущей популярности), за эту книгу он не получил ни цента.
Шекспиру, особенно в начале его творческого пути, было отнюдь не все равно, кто и как издает его тексты. В 1593-м он внимательно следил за публикацией «Венеры и Адониса», а затем, год спустя, — и «Обесчещенной Лукреции»; обе поэмы были изданы Ричардом Филдом, давним другом Шекспира. Затем Шекспир замолчал — за пять лет ни единой публикации. Он начал писать сонеты около 1590 года, за несколько лет до поэм; работа растянулась на годы. Шекспир показывал свои сонеты лишь избранным; он не разрешал публиковать их ни в одном сборнике, как печатном, так и рукописном. Возможно, он сразу предупредил друзей: работа над сонетами не закончена; и действительно, за исключением «Страстного пилигрима», ни один из 154 сонетов не увидел свет до официальной публикации сборника в 1609 году.
Сколь бы ни был Шекспир огорчен появлением пиратского издания, ему пришлось смириться. В елизаветинскую эпоху авторское право принадлежало издателю, а не автору. Хотя «Страстный пилигрим» и был издан Уильямом Джаггардом, в истории он останется прежде всего как один из публикаторов Великого Фолио. Однако Великое Фолио появится лишь четверть века спустя (1623). В 1599-м, еще в начале своей карьеры, Джаггард был страстно увлечен творчеством Шекспира; Шекспир же, по всей вероятности, о таком человеке, как Джаггард, даже не слышал. Неизвестно, как в руки издателя-пирата попали два шекспировских сонета: «Когда клянешься мне, что вся ты сплошь…» и «На радость и печаль, по воле рока…»[8]. Без всяких колебаний Джаггард присовокупил к ним еще три — из «Бесплодных усилий любви», шекспировской комедии, не так давно опубликованной. Все они были предназначены для героев его пьесы — поэтов, мягко говоря, весьма второсортных.
Пяти стихотворений Шекспира на сборник явно не хватало; по крайней мере, на хорошую прибыль рассчитывать не приходилось, ведь по тогдашним законам стоимость книги определялась ее листажом (не больше пенса за две страницы текста). Поэтому Джаггард визуально увеличил объем, начав каждое стихотворение с новой страницы; оборотная сторона листа при этом оставалась пустой. Кроме того, он добавил еще пятнадцать текстов разной длины (в елизаветинские времена определение сонета было весьма расплывчатым). Четыре из них — о страсти Венеры и Адониса. Джаггард полагал, и не без оснований, что эти тексты вполне сойдут за
