Цвингер - Елена Костюкович

— Ну что вы, — говорит он потупясь, — они совершенно иначе реагируют, когда я приезжаю с ней…

Виктор вселился в ковчег, напихал книг на стеллажи предыдущей жилички. Выставил на балкон-галерею остававшиеся от нее же у кухонной двери металлические плошки, вероятно — для прикармливания худенького котенка с верхнего этажа. Котик продолжал являться и вынюхивать. Так пусть имеет в виду сиамец, что наступили новые времена и что общения Виктору хватает и на работе. К слову о работе, мало ему было переводов, пошел еще наниматься и на часы в университет. Снова лектором, снова носителем языка. И снова без обязанности преподавать. Работа — малина: являть из себя попугая, говорить что на ум придет. Однако подмывало помудрствовать. С той самой московской конференции на филфаке, когда он удачно выступил с докладом о Чуковском и Жуковском. А идея родилась оттого, что позорно их перепутал и захотел разобраться. Раз так, придумал доклад, сопоставил Чука и Жука. Оба с комплексом незаконнорожденных, обоих тянуло к политике, оба замечательные переводчики, оба — организаторы литературного процесса…

— Так это психологический строй точно твой, — сказала тогда ему на это Тошенька.

Лекторствовал в Миланском универе Вика бойко. Говорил этот русский лектор со студентами, впрочем, на итальянском. Выхода не было. Разговорного русского дети не понимали.

Послушал, чему учит преподавательница языка, жертва академической муштры, делившаяся с Викой:

— Я была четыре года замужем за русским, но зла на великую русскую литературу за это не держу.

В основном у них там шла густым потоком теоретическая грамматика. Много спряжений в тетрадях. И спорадически, взбрызгами — задорный псевдофольклор: «Сколько сказок, снов, рассказов рассказать готов нам сразу славный, шустрый, сероглазый из Сибири старичок!»

Была, конечно, в программе русская литература. Ясно по первой же карточке в ящике на миланской кафедре: «Мороз, Красный нос, русской женщины дедушка». Вику приставили в помощь к профессору, заправлявшему программами. Тот рекомендовал детям готовиться по учебнику, сам читал монографический курс. Систематическую картину пусть студенты формируют сами по мере способностей. А профессор добавит штрихи. По теме, которой занят в текущем году. Работает над монографией по Фофанову? Коли так, не тревожа теней ни Аввакума, ни Лермонтова, преподаватель сажает студентов на Фофанова на десять месяцев подряд.

Вика хотел бы хоть что-то студентам дать. Сутью его преподавания могло быть только популярное страноведение. Кафедральное начальство предпочитало заносить Викины уроки в дидактический план под видом либо «теории и практики перевода», либо «истории русской цивилизации», либо даже в качестве «культурологии социальных коммуникаций».

Разбирали всем колхозом вырезки из газет. Те самые, присылаемые в пухлых конвертах Лерой. Встречалось чарующее: «В Уременском районе Луганской области простые чулки продают только для умерших по предъявлении родственниками справки о смерти, а носки — инвалидам войны и „афганцам“. В чем же ходить живым женщинам? Капрон импортный ведь не для села. Да и не всем нашим женщинам по карману».

Дети врубались, выпендривались и сыпали перлами вроде: «голосом молвит человечек» или «вижу я, лебедь чешется моя». Писали резюме про «Анну Сергеевну на ялтинском пляже со шприцем».

Сам же Виктор для расширения кругозора давал студентам переводить из «Государей» Хмырова, не уставая поражаться хмыровской ни с чем не сравнимой лапидарности. Комментировал кошмары: правление Ивана, царение Петра. Накручивал импровизации вокруг пословиц, объявлений в газетах, строчек в песенках Высоцкого, вечнозеленых формул: «снег, все ходят в шубах и все военные — но гостеприимство чрезвычайное, и все крестьяне очень послушны» и «мне-де зарплаты на день хватает, а рубля на неделю». Такие мини-лекции, параллельно с университетским Достоевским, давали возможность порассуждать о «русской душе». Студенты вслушивались, вежливо смеялись. Викина страсть к забавам их настораживала: где подвох-то? Прочие преподаватели угрожали экзаменом и требовали зазубривать промазанные маркерами учебниковые страницы.

Кстати о Достоевском. Виктор, вглядываясь в табло вылета-прилета, машинально надавил кнопку опять. Не отвечает! Ну, Мирей какая непреклонная! Не отвечает! Просто возненавидела она Вику из-за этого глупого тет-а-тета с Наталией. Просто какие-то Настасья Филипповна с Катериной Ивановной.

О! Неужели! Кличут толпу в самолет. Поднимая рюкзак, запнулся о японочкины бахилы. Как обычно — раззява.

Самолет внабив напихан знакомцами. Одни здороваются, другие вовсе нет. Одни ведут себя по-дружески на «ты», хотя как только окажутся во Франкфурте — на синих коврах, раскатанных между стендами, перестанут кого бы то ни было узнавать. Другие — ни разу «здравствуйте» в самолете, но в высшей степени любезны на назначенных встречах.

Уже у ленты чемоданов в аэропорту Франкфурта более или менее ясно, кому дорога на такси в отель «Франкфуртер Хоф», а кто на эс-бане потянется в гостиничку за городом. А кто, глядь, и вовсе потопает в дома, где прозябающие на немецкой социалке бывшие советские граждане сдают на несколько ночей приезжим койки в велфэровских своих обиталищах.

Подобный аккомодейшн не есть престижен. Но удобно! Дешево. Живут близехонько от ярмарки. За какие-то десять минут догуливают до стенда по утренней прохладе, по платановому парку, где выложены белыми квадратами дорожки и вовсе не тяжело катить на ярмарку пузатые троллеи, набитые каталогами, буклетами и контрактами.

Расселись в самолете. Заткнули телефоны. Раздвинули газеты там, где даже не светская хроника, а предвкушение ярмарочных сенсаций… Этой книжной ярмарке в любой периодике сегодня отводится по меньшей мере разворот. Какие главные книги года? Чего ждут от выставки издатели и журналисты? Приезда Каннингема. А в неизведанных литературах? Какой-то редактор через два кресла потянулся спросить у Вики, знакомо ли ему имя Оксаны Робски. Безумцы. Обратили бы лучше внимание на Алексиевич. Ее как раз только начали публиковать в Италии. Могли бы быстро перекупить права. Жаль, никому не удалось продать еще одну замечательную политическую журналистку, в алексиевичевском стиле, только настырнее, — Политковскую. У нее многозначительная фамилия, nomen omen, звучит прекрасно. Чего издатели дожидаются? Медийного повода? Что же Анна должна отчебучить? В тюрьму сесть? Лишь тогда мировые издатели правами на нее заинтересуются?

Новый роман, как водится, Хавьера Мариаса, но это не ново. Опять Уэльбек, опять Дэн Браун. И снова уже всем слегка поднадоевший Памук.

Мегаслияние издательских капиталов! В Милане издательства «Салани» и «Гарзанти», «Лонганези» и «Корбаччо», «Норд» и «Теа» объединяются в мощную группу «Маури Спаньоль». Ну, в руки им флаг. Это значит, что формируется третья мощная сила, сопоставимая с монополистами — с созвездием «Мондадори», поглотившим «Эйнауди» и «Скиру», и с созвездием «Риццоли — Коррьере делла Сера», поглотившим «Адельфи» и «Марсилио». Виктор задумался, стоит ли ждать от третьей группы чего-то более качественного и толкового, чем от имеющихся двух.

Заглядываем во вчерашнее «Туттолибри», литературное приложение к «Стампе». Что великого появилось в мире? Новый роман Амели Нотомб. Как всегда, чем-то выстрелили израильтяне. В частности, у них там на подходе очередной Амос Оз.

Обычные перешучивания. Обычное бла-бла-бла о том, что с неведомо какого давнего года директор Фолькер Нойман обещает перенести ярмарку из Франкфурта в Мюнхен. А что! Ясно, в Мюнхене, конечно, будет лучше. Мюнхен приятнее, южнее, красивее и достопримечательнее, чем скучный Франкфурт. Франкфурт же вообще послебомбежная новостройка. А до войны общегерманская книжная ярмарка, если кто помнит, была всегда в Лейпциге.

Капитан пророчит скверную погоду во Франкфурте. Ох, холодно. Намерзнусь я в плащике. Стоило ли брать его для форса. Чертова демонстрация моды франкфуртская. Спасибо, обучил в свое время отчим Ульрих (комплексант!) тонкостям великосветского политеса. Вика принял директорство над европейским департаментом в девяносто девятом: это сулило встречи с правительственными чиновниками и архивными генералами. Пришлось Вике сбрасывать с плеч левацкое эскимо и принимать на вооружение корректный стиль. Ульрих лез из кожи. Вдалбливал Виктору что-то про прямые пальто с английскими воротниками, про темно-синие кромби с двумя боковыми и одним нагрудным карманами, про честерфилды из шерсти в елочку… Вика отключался и думал о девушках. Машинально кивал. Поверх плоских пуговиц идет планка, застежка супатная…

— Ульрих, пощади, я уже не только не запоминаю, но даже не слушаю…