Лик зверя - Сергей Дмитрюк

— Ага! Попробуй, искупайся!

Я сообразил, что наш разговор был слышен и всем остальным добровольцам.

— А как ты, Клим? — обратился я к подошедшему Фехнеру, который двигался сзади нас.

— Ты о чем? — не понял он.

— Не боишься провалиться туда? — Я указал за пределы причала, в черную пустоту, пронизанную острыми иглами звезд.

— А чего бояться? — удивился Фехнер.

— Можно подумать, что для тебя это привычное дело? — усмехнулся я.

— Просто я всегда помню про магнитные ботинки, — пожал плечами Клим.

— А ты, оказывается, закоренелый технарь! — рассмеялся я.

Толстая стальная крышка, закрывавшая входной тамбур, отскочила в сторону и опять захлопнулась, как только мы вошли внутрь. Когда насосы накачали в тамбур воздух и давление стало нормальным, я снял шлем. Оглядевшись, сказал:

— Ну, вот и дома!

Мои товарищи стояли тут же, расстегивая скафандры и помогая друг другу освободиться от защитной одежды. Карручи снял свой шлем следом за мной; встряхнул головой, вытирая со лба пот. Глубоко вдохнув воздух, сказал:

— Пахнет чем-то знакомым… Не могу понять чем…

— Гарью ракетных дюз! — засмеялся Лу Мин, и его узкие темные глаза превратились в крохотные щелочки.

Все дружно рассмеялись. Напряжение ожидания стыковки отхлынуло, уступив место обычным человеческим чувствам.

Первые дни, проведенные на станции, ничем особенным не отличались. Медики именовали этот период «адаптацией к изменившимся условиям обитания». У меня такая адаптация не вызывала особых забот, но людям, впервые попавшим на Орбитальную, было трудно привыкнуть к не очень просторным помещениям станции, где больше заботились об экономии места, нежели о комфорте. Искусственная гравитация и необходимость дышать биосмесью также требовали некоторой привычки. И, наконец, сама мысль, что за пределами станции царит полный вакуум, немыслимый холод и до Земли почти триста шестьдесят миллионов километров, вселяла в души новичков смутные опасения и страх.

Но, так или иначе, люди постепенно приспосабливались к новым условиям жизни. Во многом этому способствовала постоянная занятость всех добровольцев: подготовка к будущей работе на Терре не прекращалась и здесь, на станции. Поэтому к исходу шестых суток пребывания на Орбитальной все пятнадцать человек, оставшиеся в нашей группе после испытания на Земле, выглядели бодрыми и жизнерадостными, так, словно провели здесь, по меньшей мере, несколько месяцев.

Подошло время вакцинации, и вся наша бодрость сразу же исчезла. После первых прививок у всех добровольцев появилась непривычная слабость, головокружение и вялость. Мы забеспокоились, но врачи объяснили нам, что это нормальная реакция человеческого организма на чужеродные вирусы, что очень скоро все пройдет, как только выработаются защитные антитела.

Всю эту неделю я продолжал свои наблюдения за Карручи и Фехнером. После случая с Модулятором я стал еще больше подозревать Карручи. В какой-то степени он сам был виноват в этом. С момента нашего отлета с Земли Джино стал совсем замкнутым и нелюдимым. Если раньше он иногда откровенничал со мной, то теперь совсем избегал разговоров о себе. В его взгляде я видел затаенную тревогу и не мог никак объяснить себе его поведение. Может быть, он действительно затаился?

Фехнер же, напротив, был весел и беспечен, как никогда. Казалось, даже вакцинация не омрачила его приподнятого на строения. Он много шутил, флиртовал со стюардессами на станции, в общем, был на высоте. Наверное, ожидание скорого прибытия на Терру вызывало в нем такую бурю эмоций.

Между тем дни сменялись один за другим, и все ближе подходило время последнего старта — нашего старта к Терре. Тяжелее всего для меня была разлука с Таней. Теперь, когда нас разделяла бездна пространства, когда передо мной стоял сложный выбор и необходимость принятия ответственного решения, ее близость была необходима мне, как никогда. Несколько раз мы разговаривали с ней по визиофону, и всякий раз она старалась выглядеть бодрой и веселой. Но я видел, что в глазах у нее таится печаль и какая-то отчужденность. Она как-то изменилась со времени моего отлета. Я силился понять, чем вызвана эта перемена, и не мог, и от этого меня охватывала тревога и смутное предчувствие какой-то беды.

Спустя два дня после нашего последнего разговора, начались учебные полеты на ракетопланах службы «Купол». Правда, прежде чем разрешить их, нас по многу часов заставляли изучать устройство космических кораблей легкого класса, предназначенных для полетов по внутренним трассам Солнечной системы, учили отрабатывать на тренажерах элементы звездного пилотажа и с честью выходить из нештатных ситуаций. Теперь ответственное время зачетов и экзаменов было позади, и мы могли с чистой совестью вылетать одни, без инструкторов. В этот день был наш третий самостоятельный полет. Инструкция требовала, чтобы полеты патрульных кораблей проходили двойками и с ограниченным сектором разлета. Я летел с Фехнером, хотя мне больше хотелось полететь вместе с Карручи, но жеребьевка решила иначе.

Честно говоря, для меня эти полеты были чем-то более значимым, нежели простые уроки пилотажа. Новичкам порой трудно понять, какие чувства испытываешь после долгой разлуки с космосом и какая радость охватывает тебя, когда удается вновь сесть за штурвал ракетоплана. Как приятно ощущать, что эта мощная машина слушается каждого твоего движения, подчиняется любой твоей команде. Полеты среди звезд — это ни с чем не сравнимое ощущение, никогда и нигде больше не испытываемое человеком. Они полностью захватывают тебя, завораживают бесконечным простором Вселенной, оставляют в душе неизгладимое впечатление. До сих пор я помнил свой первый полет, а ведь это было много лет назад!

В девять часов утра по земному времени мы всей группой пришли на Стартовую. Ракетопланы стояли здесь в ряд на расчерченной в белую и голубую шашечки площадке. Проверив наружные системы и двигатели, мы забрались каждый в свой аппарат.

Я задраил люк и сел за управление. Расположение приборов на пульте было знакомо мне до малейших подробностей. Я вполне мог лететь по ним с закрытыми глазами, ориентируясь только на голосовые команды бортового компьютера. Нажав несколько клавиш, я включил режим подготовки к старту. Щелкнул тумблером на вертикальном щитке, расположенном над головой, — на лобовом стекле загорелась звездная карта. До старта оставалось чуть больше тридцати секунд. Я пристегнул ремни кресла и взялся за штурвал.

Загудел насос откачки воздуха. Поползла вверх наружная дверь, и машинный шум потонул в образовавшейся пустоте. За сдвинувшейся выходной заслонкой во всей своей грозной наготе встала черная сверкающая бездна. Раздалась команда к старту, и один за другим ракетопланы начали покидать Стартовую. Яркие пылающие шары рвущегося из дюз пламени моментально превращались в едва различимые световые росчерки на фоне Млечного Пути, в то время как ближайшие затмевали собой звезды.

Я тоже включил двигатели разгона своего ракетоплана, и мой аппарат плавно соскользнул в звездную пустоту, словно нырнул с мостика в воду. Иглы звезд сразу же обожгли глаза, и на них навернулись слезы. Светящаяся Вселенная будто сжалась в кулак, потеряла расстояние, глубину и ширину. Я поспешил опустить светофильтр своего скафандра. Теперь простор мира, усыпанного острыми огнями звезд, стал более приветливым. Я повернул тумблер на панели связи и тут же услышал голос Фехнера:

— Влад! Ты как?

— Все в порядке. А ты?

— Уф! Это грандиозно! Никогда не думал, что управлять ракетопланом самому будет так замечательно здорово! Мне все время кажется, что я лечу не в аппарате, а на своих собственных крыльях. Ощущение полета полное. Ты знаешь, по-моему, во мне сейчас столько силы, что я бы смог свернуть всю Вселенную!

В наушниках у меня послышался восторженный вздох Кли ма. Я усмехнулся про себя, а вслух сказал серьезно:

— Ты там не очень увлекайся! Без акробатики, понял? Помни, мы отвечаем друг за друга!

— Хорошо, Влад. Не беспокойся, все будет по инструкции. Хотя, сознаюсь, меня так и подмывает сделать какой-нибудь «кульбит» или пустить ракетоплан по спирали Дорсета! — Он рассмеялся и выключил связь.

Признаться, у меня самого за последние полчаса полета тоже не раз возникало желание сделать что-нибудь эдакое, но всякий раз я сдерживал себя, опасаясь выдать свои познания и опыт пилота. Поэтому я старался управлять ракетопланом на уровне начинающего стажера.

Через час мы взяли курс к отметке в двадцать шесть градусов, собираясь выйти на установленный сектор разлета, оставив далеко позади себя сероватый и холодный Плутон и его красноватый спутник Харон. Наш путь лежал намного дальше его, в самую глубину пояса Койпера[23], где встречались огромные скопления разнородных планетезималей[24].