Инициалы Б. Б. - Бриджит Бардо

Ловко, ничего не скажешь.

В своей работе он проявил поистине дьявольскую фантазию. Они с Жики хохотали как безумные: выдумка казалась им очень смешной. Но я не смеялась. Опять меня затравили, загнали в логово, как дикого зверя, не давая ни минуты отдыха. Для них это стало игрой. Ну-ка, кто сумеет? Кто продаст за бешеные деньги ничем не примечательный снимок несчастной молодой женщины, съежившейся в самом укромном уголке прелестного дома?

Да чем же я провинилась перед Господом Богом, что он так меня наказывает? Наверно, то же самое думают животные, когда их убивают на сафари или ловят живыми, чтобы пополнять зоопарки.

Однажды Жики в половине третьего открыл ворота, чтобы пойти прогуляться. Прямо за воротами стоял огромный автобус, набитый немцами. Ничего не понимавшего Жики тотчас со всех сторон обступили туристы.

— Ах-х! Наконец-то фи откривайт, ми уше час штём экскурсии ф том Пришит Пардотт.

Ошарашенному Жики стоило немалого труда не дать им войти. Он быстренько запер ворота и попытался разобраться, в чем дело. Это была якобы экскурсия от Средиземноморского клуба. Билеты с корешками действительно были напечатаны на бланках Клуба. Жики, вне себя от ярости, позвонил в Клуб и обругал их последними словами. Увы! У них украли билетную книжку, и негодяй, продавший за бешеные деньги экскурсию в «Мадраг» группе немецких туристов, скрылся в неизвестном направлении.

Мое терпение лопнуло, и однажды, окруженная со всех сторон, я решила, что буду защищаться, как могу. Я взяла ящик петард для фейерверка и бросала их всякий раз, стоило мне увидеть мелькнувшую тень, чью-то ногу, фотоаппарат, нос, голову, руку. Это отлично подействовало. Взрывы петард было не отличить от ружейных выстрелов. Но эта война совершенно меня вымотала.

Я вернулась в Париж, проклиная свою судьбу и фильм, съемки которого должны были начаться в первые дни 1962 года — «Отдых воина». Сэми уже играл «В городских джунглях» Брехта на Елисейских полях. На премьере я не была, но потом не раз приходила посмотреть на него и поаплодировать из-за кулис или из литерной ложи в те вечера, когда она пустовала.

Со мной случилось нечто невероятное.

Я получила письмо. Привожу его текст полностью:

«Настанет день, когда все французы, от Дюнкерка до Таманрассета, воссоединившись, вновь обретут радость жизни».

В этой цитате из выступления генерала армии Рауля Салана, главнокомандующего ОАС, 21 сентября 1961 на волнах «Радио-Франс» — суть борьбы, которую мы ведем против власти господина Де Голля, представляющей собой последний этап перед захватом страны коммунистами.

ОАС — последний шанс Франции. Это наш оплот против коллективизма; она сражается одновременно на нескольких фронтах: против государственной власти, против коммунистов и против фронта национального освобождения. Ее мощь растет день ото дня, но необходимы большие жертвы: ежедневно люди отдают нашему делу свои жизни.

Наша задача нелегка. Нам нужна поддержка всех французов.

В связи с вышеизложенным ОАС постановила, учитывая Ваше материальное положение — актриса, дочь Луи Бардо, члена правления «Сосиете», — взыскать с Вас сумму в 50000 новых франков. Инструкции по поводу передачи указанной суммы будут Вам сообщены позднее. Просим Вас иметь в виду, что со дня получения настоящего письма Вы должны быть готовы вручить указанную сумму лицу, которое представится от имени господина Жана Франка.

Предупреждаем Вас, что:

1) Указанная сумма будет учтена и возмещена Вам при первой же возможности.

2) Невыполнение данного распоряжения повлечет за собой действия со стороны специальных подразделений ОАС.

От имени и по поручению генерала армии Рауля Салана, главнокомандующего ОАС — Ж. Ленуар, начальник финансовой службы.

12 ноября 1961”.

Я остолбенела!

Как? У меня вымогают деньги? В животе заныло! Я не знала, что делать! Это было очень опасно. Я уже слышала о взрывах в квартирах Франсуазы Жиру и Мишеля Друа, которые не дали положительного ответа на призыв Салана.

Тем временем весь дом на Поль-Думере умирал от страха.

Но не в моем характере было склонять голову.

Вот и на этот раз я решила дать отпор. Филипп Грумбах, муж Лилу Маркан, близкой подруги Вадима, был главным редактором «Экспресса». Я позвонила ему, объяснила, в чем дело, и попросила предоставить две страницы газеты для открытого ответного письма Салану и его мозговому тресту. Он согласился. В то время для этого требовалось известное мужество. Вот что я написала:

«Господин главный редактор!

Посылаю Вам письмо, полученное мною от ОАС. Я передаю его в Ваши руки, чтобы Вы использовали его наилучшим образом в Вашей борьбе против этой организации.

Сообщаю Вам также, что я, через моих адвокатов, подала жалобу на попытку шантажа и вымогательства. Я убеждена, что авторы подобных писем и те, кто за ними стоит, будут быстро обезврежены, если натолкнутся на решительный и ставший достоянием гласности отказ со стороны всех людей, которых они пытаются запугать своими угрозами и покушениями.

Лично я не пойду ни на какие уступки, потому что не хочу жить в нацистской стране.

Примите, господин главный редактор, заверения в моем искреннем уважении.

Брижит Бардо».

Я всегда сражалась в одиночку, подвергая себя порой огромному риску. Этот ответ — тому пример. В конце концов, себя и только себя я подставила под удар. Николя спокойно жил в Швейцарии с Мусей! Сэми съехал на несколько дней, пока все не уляжется! Папа и мама были достаточно далеко от дома 71 по авеню Поль-Думер, чтобы взрыв бомбы мог угрожать им непосредственно... А я сидела, насмерть перепуганная, на восьмом этаже, не зная, у кого просить помощи.

Нашлось одно частное детективное агентство, которым руководил бывший сотрудник «Пари-Матча», приятель Вадима, Жоэль Ле Так. Он прислал двух своих детективов в штатском — один дежурил у моей двери, другой у черного хода. Меня надо было охранять двадцать четыре часа в сутки. Каждый пост стоил мне целое состояние. Но моя жизнь стоила дороже.

В то время я получала много подарков, а тогда, перед Рождеством, особенно. Консьержке было дано указание звать охранника с восьмого этажа, от парадной двери, когда приходили посылки или письма. Он вскрывал все на улице, потом отдавал то, что находил безопасным, мадам Аршамбо, а та относила все мне.

Клод Боллен и Жан-Макс Ривьер решили, что я должна петь. Они не отступились, пока не одолели мою робость.

Жан-Макс был чародеем слова, гитары и дружбы. Боллен — асом оркестровой адаптации.

И вот я стою перед микрофоном и лепечу слова под дивную музыку. День ото дня мой лепет становился все музыкальнее, все больше походил на пение, и фальшивые ноты тушевались перед известным нахальством, постепенно бравшим верх над болезненной робостью моего растреклятого характера. Мне даже понравилось петь.