Живой Журнал. Публикации 2010 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И это правильно.
— Вы уже довольно взрослый человек. Есть ли у Вас семья или дети? Или по-настоящему творческая жизнь противоречит семейной?
— Ничто ничему не противоречит. И творчеством можно так же прикрываться от просьб домашних помыть посуду, как служением экзотическим культам или тривиальным эгоизмом.
Это я как человек, у которого много семей было.
Тут главное, правильный счёт. Я очень хорошо представляю себе эти беседы — для начала я говорю:
— Предположим, что я стал бы носить своих детей с собой в кармане, сколько бы мне понадобилось для этого карманов?
— Шестнадцать, — скажут мне.
— Семнадцать, кажется… Да, да, — скажу я, — и ещё один для носового платка, — итого восемнадцать. Восемнадцать карманов в одном костюме! Я бы просто запутался!
Тут все замолчат станут думать про карманы.
После длинной паузы кто-нибудь скажет, ужасно наморщив лоб:
— По-моему, их пятнадцать.
— Чего, чего? — спрошу я.
— Пятнадцать.
— Пятнадцать чего?
— Твоих детей.
— А что с ними случилось?
Мой собеседник потрёт нос и скажет, что ему казалось, что я говорил о своих детях.
— Разве? — небрежно брошу я.
Извините, если кого обидел.
12 марта 2010
История про окружающий мир
Пришёл марток — надевай двое порток!
Извините, если кого обидел.
13 марта 2010
История про ответы на вопросы (XVI)
Запишу-ка я сюда, чтобы не пропало http://www.formspring.me/berezin
— А можно про эренбурговские трубки поподробнее? А ещё что-нибудь у Ильи Григорьевича?
— С трубками отдельный разговор. А так-то "Люди, годы, жизнь" побивают всё.
Но ещё я до сих пор удивлён военной публицистикой Эренбурга. Сейчас читать военные статьи Эренбурга тяжело на трезвую голову — они действуют абсолютно химически, минуя рациональное начало. Когда поросли окопы травой, и позабыто — не забыто, да не время вспоминать, можно увидеть в них механизм пропаганды, натяжки и стыки, додуманное и придуманное. Но только это всё равно действует не как та дурная водка, напившись которой дерётся шпана в подворотнях, а та, глотнув которой лезет солдат по грязи на врага, без особой надежды выжить. И вот ещё — я бы назвал одно стихотворение 1958 года, что я очень люблю (и песню известно кого на эти стихи):
Да разве могут дети юга,
Где розы плещут в декабре,
Где не разыщешь слова "вьюга"
Ни в памяти, ни в словаре,
Да разве там, где небо сине
И не слиняет ни на час,
Где испокон веков поныне
Все то же лето тешит глаз,
Да разве им хоть так, хоть вкратце,
Хоть на минуту, хоть во сне,
Хоть ненароком догадаться,
Что значит думать о весне,
Что значит в мартовские стужи,
Когда отчаянье берет,
Все ждать и ждать, как неуклюже
Зашевелится грузный лед.
А мы такие зимы знали,
Вжились в такие холода,
Что даже не было печали,
Но только гордость и беда.
И в крепкой, ледяной обиде,
Сухой пургой ослеплены,
Мы видели, уже не видя,
Глаза зеленые весны.
— Как Вы поступаете, когда узнаете, что Ваш приятель довольно подлый человек?
— Понятия не имею. Тут, мне кажется, всё зависит от обстоятельств.
Я считаю, что проблема в том, что в человеке обычно редко заключено абсолютное совершенное зло. Чаще всего человек делает какую-то подлость, а в остальном остаётся довольно милым. Вот я знаю довольно много людей, что в девяностые (или восьмидесятые) совершали предосудительные поступки. Не просто недоплатили налоги, а угрожали друг другу, поставили кого-то на счётчик, воровали у сирот (а воровать у сирот можно и не будучи анекдотическим Альхеном-директором). А сейчас круг общения этих людей вполне спокойно относится к этому прошлому — ну, дескать, ладно. С кем не бывает. Переболели.
А я всё это помню.
Да что там — вам не приходилось беседовать с разведёнными супругами, особенно, если дружил с обоими, а разрыв их был страстным и бурным? В этот момент понимаешь, что рассказ Акутагавы "В чаще" совершенно не парадоксален. Я это к чему клоню — мир ужасен не тем, что в нём есть зло, а тем, что непонятно, как его распознать.
Вот я вам расскажу такую историю — как-то на Новый год я поехал к своему другу в сторону от Москвы. Первого января его тёща вышла, а когда вернулась, то рассказала, что ходила поздравлять соседей, только за стол с соседом не села — потому что сосед (а это было нам известно) убийца. Был у него срок на двенадцать лет — в его прежней, небогатой ещё жизни.
И вот, по соображениям этой женщины, родившейся в лагерях, кстати, поздравить соседа, а особенно его домочадцев было можно, а сесть за стол вместе с хозяином было нельзя. Такие представления были у этой, пожилой, в общем-то, женщины. А я сиживал за столами с очень дурными людьми, людьми гнилыми, жал им руки, улыбался. То есть, я находился на какой-то другой, ещё более небезупречной стадии отношения к миру — впрочем, сейчас стал пожёстче.
— Вы умный?
— Задним умом — очень. Просто страшно становится, какой я умный задним умом.
— Вы были на войне? Вам приходилось стрелять в людей?
— Да я всё писарем при штабе.
— Если бы что-нибудь в вашей сегодняшней жизни можно было изменить без глобальных потерь, вернувшись в прошлое, вы воспользовались бы этим шансом?
— Чорт! Хороший вопрос — я бы сказал, вечный. Тут ведь всё зависит от того "глобальные потери" для кого? И каково будет это прошлое — а то ведь, мы думаем, что чуть-чуть "довернём" историю, и всё будет хорошо. Но тут и происходит эффект бабочки, а последствия расходятся как цунами. То есть в этой игре воображения надо ввести разные строгие правила — тогда она чудесна.
А вот если правил нет, это просто перечисление обид
